полученный результат, возможно, не совсем такой, как задумывалось, однако, и не самый скверный в рамках Вселенной. Но решение принято, принято иными силами, не желавшими слушать оправдания, нетерпящих возражений. Человечество оповестили должным образом, обрекая государства и нации на тихий распад, предоставляя патриотизму возможность, сжаться до минимальной ячейки общества, до семьи, до размеров самого мобильного жизнестойкого образования, позволяющего популяции выстоять. Правительства и вожди ещё делали вид, что контролируют ситуацию, о чём вещали, себя не помня, в режиме треснувшей пластинки их официальные представители, доверенные лица, а так же глашатаи и иные личности с хорошо поставленным голосом и в дорогих пиджаках. Но на них и раньше-то особо внимание не обращали... Люди с родственным зверьём просто пытались продлит свой век, как могли, прятались, убегали, попутно поедая растительность и трупы себе подобных, кого повыше классом, кого пониже, по сути, занимаясь привычным каннибализмом. Хотя, нужно отдать должное животным, они не испытывают необходимости унизить добычу, морально её раздавить, перед тем как загрызть. В отличие от человека, которому, прежде чем отобрать у собрата последнее, прежде чем сделать его нищим, обязательно хочется доказать, вбить в его глупый, недоразвитый мозг элементарную мысль, которая гласит, что он сам виноват, потому что ничтожество, потому что недостаточно суетлив и пронырлив, по сравнению с благородным грабителем. Хотя, кто мы такие, чтобы низвергать или просто подвергать сомнению порядки не нами установленные и исправно работавшие тысячелетиями?
Но решение уже принято другими, теми, кто уже приступил к изменению рельефа и очертаний материков, теми, кто готовился взбунтовав океаны, обрушить мутные горы морской воды на горделивые достижения пытливого разума детей Господа. Побережья обезлюдели совершенно, в городах и сёлах не осталось никого. Лишь угрюмые бомжи, никому не нужные старики, обычные сумасшедшие, пугаясь стай ранее домашних собак, добывают последние крохи съестного из разграбленных магазинов. Ждать оставалось немного, скоро и эти мучения закончатся, закончатся холодные ночи и длинные дни в мире, куда их направили функционировать.
Всё тоже происходило и в Славянке.
Что за такое место Славянка, где оно находится, чем хорошо, кому приглянулось? Я люблю его, это моя пещера, логово моё, там так удобно растить детей и зализывать раны, там моя старушка-матушка живёт, моя сестричка со своим семейством, отец – охотник, дачник, любитель выпить в конце дня, а ещё чёрный котик, совсем немолодой и суровый, которого спас много лет назад в январскую стужу, и который помнит меня, сколько бы я не отсутствовал. Рождённый в другом населённом пункте, тут я провёл годы от шести до семнадцати лет. Будучи закрытым административным образованием в, ставшие уже былинными, советские времена, огороженный от внешнего мира солдатами в зелёных фуражках и их непреклонными офицерами, он злил нас, подростков, желавших больше знать, уставших от нравоучений. Конечно, хотелось уехать, конечно, хотелось сбежать, попробовать свою ещё эластичную мускулатуру и ясный, как тогда казалось, ум в настоящем деле, без всякой помощи, без навязчивого участия близких. Получилось ни у многих, но Славянка, как тихая обитель, по праву старшего приняла назад всех, кто не смог, кто не выдюжил, по праву мудрого простила и лихие высказывания в свой адрес, и глупую заносчивость. Как видавшая виды бабушка согрела синим светом уличных фонарей под едва уловимый шелест невесомого снега, на пустых дорожках с тихим хрустом шагов, выслушала причитания и боль уставшего сердца и сказала, что всё пройдёт, забудется, что всё растает. Ещё она обещала тёплое море с водой прозрачной и солёной как слёзы радости, волны, брызги и забвение былых потерь, она выполнила свои обещания, всё так и случилось, всё так случилось для тех, кто желал, кто хотел жить дальше, жить красиво и нескучно. А после выпустила опять в мир суетный, чуждый спокойному течению времён и перекрестила на прощание с грустной улыбкой, пожелала добра, и ушла, скрылась в холодном тумане, там за поворотом скалистого мыса. Но дверь не заперла, оставила открытой, и я счастлив от того, что она есть, она не оставит, моя цитадель, тебя не одолеть никому, и, не дай боже, покуситься кому-нибудь на твои улочки, на тихие вечера, на промозглую морось, на матушку мою, сестрёнку, они узнают, что мы ещё здесь и мы готовы отдавать долги, чтобы там про нас не говорили! Ты тоже можешь быть спокойна, мы с тобой всегда, даже если находимся за тысячу километров.
Сопка напротив дома, закрывавшая вид на океан, высокая, с ровными пологими склонами, надёжно поросла изумрудного цвета травой и густым кустарником из каких-то маньчжурских пород с мелкой листвой и тонкими длинными веточками-путанками, сквозь сплошную стену которых мог протиснуться разве что юркий фазан или барсук, угрюмый ворчун со шпионскими наклонностями. Будучи доминантной возвышенностью, в далёкой молодости, после бурного рождения с грохотом и катаклизмами, она имела вид большой, шикарной пирамиды с зазубренной вершиной из дикого камня, серого базальта, облепленного белёсым помётом пролетавших птиц, сильных и грозных, способных подняться на её мрачную корону для отдыха, для обзора хозяйским взглядом своих заповедных угодий. Но, как водится у нас, всепоглощающее время не собиралась щадить её величавость, жадное и вечно голодное оно желало насытиться, кроша и разрушая. Но оно же, после усмирения гордыни красавицы горы, после приведения буйного изящества форм к спокойным, умеренным очертаниям, довольное своей работой, решило зафиксировать полученный результат на тысячелетия, позволив растениям неспешно укреплять уже спокойный рельеф, постепенно закрывая склоны дёрном, непроницаемой для воды и ветра одеждой из корней и почвы.
За ней находится море и главный пляж южного побережья Приморского края, километры светло-бежевого песка мельчайшей структуры с несколькими порогами отмелей, об которые спотыкаются океанские волны, вырастая величиной с человека, с возмущением и пеной обрушивая свою энергию на тёплые мелководья, чтобы успокоившись, сникнуть и добраться до берега тихими седыми барашками со старческим ворчанием и шелестом. Там так приятно жариться под лучами ленивого солнца, ощущая на коже холодящие струи упругого ветра, слушая собственной сердцебиение, и, отпустив мысли, дав им полную свободу, удивляться тем местам, куда их приводит непринуждённое блуждание.
В квартире сумрачно, в квартире тихо, обычный шкаф с залежами книг выпуска старого, ещё советского времени, им повезло, их читали, хотя бы один раз, но они выполнили своё предназначение, передали и мудрость, и красоту российской словесности, её волшебную, замысловатую вязь и плетение. Что смогли понять, вынести прыщавый долговязый подросток и его малолетняя сестра, уже их не касалось, не трогало, они кроткими бумажными кирпичиками, безмолвно дожидаются следующего момента для передачи истины, своего очередного часа. А вот на соседних полках обитают предметы иной декорации, декорации заготовленной для радости, для беспечности и возлияний, шуток и смеха, у них судьба такая же искристая и звонкая, как у тех лучей, которые как бы ненароком, на закате, сквозь пелену тюли проникнут на хрустальные грани, преломятся в них, рассыпаясь десятками солнечных зайчиков по старым коврам и обветшалой мебели. Но и это всё придремало, давно не использовалось. Широкое окно без промежуточных рам, с одним-лишь стеклопакетом и тяжёлыми шторами, не позволяло обитателям квартиры отгородиться от улицы полностью, но панорамный вид, создавая иллюзию единения с внешним миром, не лишал семейный приют необходимой приватности, хороший обзор и совершенная изоляция от звука. Обстановка не очень богатая, но с необходимыми вещами, в хорошем состоянии и всё прибрано, всё на своих местах, аккуратно. Жилище – самый подходящий эпитет для характеристики притихшего гнёздышка, потому что его долгие годы обустраивали, добавляя удобств, потому что в его стенах злились, ругались, но и любили, растили детей, а после сюда забегали шумные внуки, самые обожаемые существа на Земле. Его согревали не только древние массивные батареи из чугуна, но и эмоции обитателей, их желания, и, в конце концов, квартира по духу стала походить на икону, на старинную и намоленную икону, на тихое прибежище, где сны давно перемешались с воспоминаниями.
Тут жили старички, муж с женой, бабушка и дедушка, добрейшие души и чёрный котик, которого любили как несмышлёныша-мальчика, пытаясь реализовать на нём родительские инстинкты и привычки, животинка терпела. Но и они, поддавшись всеобщему настроению, пытаясь продлить свой век, тоже покинули Славянку.
Вдоль дома, по дорожке шла пожилая женщина в поношенном оранжевом платье, она несла на руках лохматую собачонку, совсем небольшую, имевшую при рождении белые кудри, сейчас замызганные с серо-желтоватыми вкраплениями свалявшейся шерсти. Хозяйка что-то говорила своей воспитаннице, а та слушала её, слушала с интересом, с неподдельным интересом, преданно. Это была обычная сумасшедшая, городская сумасшедшая или сельская, кому как угодно. Рассказывали, что она имела высшее образование, знала несколько языков, даже работала в Москве в министерстве иностранных дел. Её почему-то все звали Сеньорой и презирали. В конце семидесятых годов кто-то организовал ей тут двухкомнатную квартиру и место учителя, но после запутанной истории с полковником из местного гарнизона, полковника, видимо, настоящего, женщина ушла из школы, стала придумывать всякие небылицы про себя и стихи. Коллективный разум далёкой окраины огромной державы мог ещё простить роман с женатым офицером, но вот всё остальное признали странным и неподобающим. Барышня детородного возраста в полном рассвете сил осталась одна, замкнулась, но на удивление окружающих не стала грязной алкоголичкой, а завела собачку и перестала здороваться с соседями. Пёсики, единственные слушатели Сеньоры, раз в десять лет умирали, унося в могилы непонятые ими стихотворные излияния своей кормилицы, а может понятные, ими единственными прочувствованные излияния сумрачные, до самой последней рвущейся клеточки обездоленной души, обездоленной походя для развлечения.
Меня несколько раз обвиняли в затянутости повествований и чрезмерном пафосе, может так оно и есть, я не обижаюсь, даже согласен, особым талантом не располагаю. Но вот представьте, что сейчас прочтённый Вами абзац – единственное, что осталось от целой жизни человека, от целой огромной вселенной, разве это не страшно? Мы с Вами сжали её до размеров чёрной дыры, до образования безмолвного и безучастного! Неужели люди в ответе лишь за тех, кого приручили, или в красивом, ставшем крылатым, выражении Антуана де Сент-Экзюпери не хватает двух слов: «хотя бы»? Слишком пафосно или лишнее, не по теме? Нет, господа, трижды нет, пусть хоть здесь останется образ того, кто так и не понял жил он на самом деле, или то был лишь чей-то дурной сон,
