знаю, я точно знаю, моё послание долетит, оно маленьким сладким комочком вкатится под левую грудь, растворится теплом, вызвав щемящее чувство нежности, и ответная улыбка будет со мной уже через минуту. Прошло совсем немного времени как мы расстались, когда моя подруга осторожно выскользнув из-под одеяла, тихо удалилась по своим, безусловно, важным и нужным женским делам. Её нет сейчас со мной и я уже соскучился, мотылёк, выпущенный ею в ответ на капельку радости от меня, уже порхает в моём сознании, он бьётся, он будоражит разум, раздувает, тлеющий с ночи огонёк желаний. Эфир уже поглотил её запах, такой родной, такой влекущий. Я не вижу, но ощущаю дуновение от остатков ауры девушки, они гаснут и мне стоит поспешить, я точно определяю направление, пространство расступается, её призрачный след ведёт меня за дверь, выводит в небольшой дворик, в колышущиеся клубы утреннего тумана.
Он совсем незлой, он седой и старый, под первыми лучами ткань его тела расходится, уже видны приличные прорехи, они растут, солнышко приветствует уже не только верхушки деревьев, оно местами добралось до кустарника, до зарослей травы на опушке, оно позолотило крышу нашей избушки, сложенную из жёлтой глиняной черепицы. Бусинки-пузырьки росы покрыли своим прозрачным бархатом всё, что способно их удержать, они, искривив, разобрав образ умытого светила на десятки тысяч мельчайших частиц, стреляют, слепят едва проснувшиеся глаза иглами голубых искорок, шалят, прежде чем исчезнуть, поделившись влагой с движением тёплого воздуха. Пара мелких птах держась земли, с задорным щебетом пронеслись почти у моих ног, но тут же, осёкшись, замолчала и угомонилась, время буйства ещё не настало, её величество тайга только очнулась, она ещё в неге, как я пять минут назад, тишина и покой ещё у власти. Они скоро отправятся на покой, удалятся в самые дремучие уголки леса, расползутся по берлогам и норам, предоставив жизни возможность показать своё умение, залить мир от края до края лучистой энергией, шумом и непременной суетой. Но этот час неприкосновенен, и мне это нравится, я иду босыми ногами по траве, сбивая росинки ворохом, они омывают ступни каплями кристально-чистой воды, они бодрят меня, подгоняют. Им интересно как мы встретимся с подругой, им хочется до конца своего краткого века увидеть с какой нежностью мы обнимемся, в каком поцелуе сольются наши губы, переплетаясь до потери личной принадлежности. Я спешу, я сильно соскучился, ведь мы столько времени врозь, она обязательно ждёт меня, разве может быть иначе? Пятки скользят по влажной растительности, обрывки старика тумана вслед за тишиной собираются в дебри, они уходят в чащу, постепенно проявляя нестройные ряды деревьев, оголяя нижние части стволов, идеально прямые с красноватой корой без веток. Это вековые сосны и ели, как персонажи сказочного Лукоморья, окружили меня, они приветствуют, они обороняют наш с девушкой союз, их задача не подпускать к нам чужих, им так велели.
Я уже вижу её, она, не оглядываясь, бежит, вернее, семенит, часто перебирает ножками, чуть приподняв длинную ночную рубашка, оголив икры, босые пятки мелькают. Фигура подруги в белом одеянии то проваливается в остатками туманной пелены, то проявляется вновь, будоража мою фантазию, заставляя сознание сомневаться в реальности происходящего, отправляя его к воспоминаниям минувших снов. Воздух густо напоённый хмельным ароматом цветущих трав, усиливает это впечатление, и лишь свежесть утра и холодок на омытых росой ступнях, не позволяют мороку и видениям взять верх над разумом. Она знает, что я иду следом, хотя не может слышать мои шаги, все звуки тонут во мгле, трава скрадывает, приглушает их, но я-то слышу смех, её вскрики, когда ножка оступившись, скользит по влажной тропинке, её голос переливается словно струны арфы, звенящие под изящными пальчиками. Она не станет оглядываться до самого последнего момента, таковы правила игры, игры завораживающе увлекательной, с ролями расписанными задолго до нашего появления, силами соткавшими им одним понятный и нужный холст последовательностей, для удобства решивших, что мужчина ежедневно обязан добиваться даже своей женщины. Обычай, уместный в том далёком мире где живут, или жили, миллиарды персонажей подобных нам, мы поддерживаем и в своём добровольном затворничестве, он нравится из-за простоты, развеивает, бодрит, скрашивает размеренное, без переживаний течение беззаботной вечности, подаренной нам за заслуги неведомые. А может, просто, соблюдаем законы, которых много, которые предписаны всем, боясь гневить своих благодетелей, боясь потерять свой маленький уголок, крошечное местечко во вселенной, благосклонно выделенное двум душам за чужие страдания, уголок, где полагается вести себя тихо с глубокой благодарностью в сердце.
И я не стану перечить, спорить, пререкаться, потому что моя подруга уже добралась до озера, потому что оно спокойное и принадлежит лишь паре существ из невообразимой по числу массовки, потому что мы не только любовники, но ещё и друзья, потому что здесь нам нечего делить, тут не возможны обман и измены, это самый глухой островок в галактике, без искушений и последующей боли.
Маленький водоём обрамлён зарослями унылого камыша, замершего в ожидании ветра, промеж его толстых стеблей выводят потомство ворчливые утки в красочном оперение, а ещё расселились бездельники жабы, которые только и могут, что выкрикивать глупые фразы в вечернюю пору, словно они торговцы пирожками на юге России. А гордые до снобизма белые цапли ловят их, не позволяя уж совсем оглушить мирные окрестности. Глянцевая тёмная поверхность озера укутана белёсыми клубами, дрожащими с едва уловимым движением в верхних слоях, будто кто-то решил нагреть его до кипения и это горячий пар, а не промозглая сырость, ищущая надёжное укрытие от неумолимого дня, от солнышка, подсветившего седые кудри тумана, вежливо приглашая удалиться на покой.
Девушка пробежала по узенькому причалу до его окончания, доски прогнулись, захлюпали, тревожа, возмущая воду, которой тоже хотелось покоя, покоя до ухода утренней свежести в мрачные глубины, в омуты глухие. Широкая белая ночная рубашка без изысков, собираясь гармошкой, поползла вверх к голове, вот уже видны стройные загорелые ноги, гладкие, крепкие, а дальше подол, как искушённый конферансье перед ключевой фразой, замер на миг, чтобы после, резким рывком открыть, показать ещё один фрагмент изысканной завершённости, без излишеств, с нужными наклонами, упругостью и крутизной. Сердце отказалось работать, оно молчит, замерло, оно не может понять, почему я при виде этой красоты, такого совершенства остановился и не дышу, почему, тлевший при пробуждении огонёк, разгоревшись в пламя, ещё не выжег меня, почему не заставил овладеть своей подругой, не заставил обнимать её, целовать, бешено наслаждаясь страстью обоих. Но нет, я не могу пропустить волшебство обнажения, я должен лицезреть, как время замедлило, притормозило своё движение, как белое полотно поднимаясь выше, открывает, то к чему привыкнуть не возможно, то что, как древняя намоленная икона завораживает, приводит в трепет! Я должен до конца досмотреть пантомиму, ощутить на подсознательном уровне женственность, пластику всего действа. Я не пропущу тот момент, когда волосы, вырвавшись из выреза ночной рубашки, тёмно-русым занавесом упадут на спину, закрыв собой и загорелые лопатки и бёдра, качнувшись, замрут у самых тех ямочек, живущих чуть ниже талии, сладких и игривых. Она должна ещё повернуться ко мне, она бы этого не делала, в надежде сохранить интригу, но у неё нет выбора, ведь мне не довелось видеть сегодня венец творения создателей, две капризных прелести, округлые, весомые, но аккуратные. Их покажут лишь краешком, лишь обозначат, всё остальное разум нарисует, выпишет сам красками ярчайшими, насыщенных тонов, чтобы запустить, наконец-то, остолбеневшее сердце, заставить его разогнать наполненную гормонами кровь по самым дальним уголкам мужского организма. Таковы правила игры, такова постановка, написанная и устроенная для меня единственного. А ещё будет лукавая улыбка, ждущей женщины, без тени похоти, смысл и важность которой станут понятны, когда девушка отвернётся, потому что захочется увидеть её вновь, потому что это зов и приглашение к страсти, к нежности.
Кто посмеет упрекнуть меня за покладистость, за то что я не хочу, просто не желаю приступать черту из требований понятных, законов незыблемых, моё ли дело оценивать их справедливость, оправданность? Я не буду спорить с предписанным порядком текущих событий, я уже много раз пробовал, получается скверно, я устал, мне надоело доказывать своё равенство с создавшими меня, наверное, я повзрослел, наконец-то.
Ненужная рубашка повисла на хлипком перильца, возле берега неглубоко, где-то по пояс, она сейчас попробует воду пальчиком ножки, наигранно вздрогнет. Всплеск. Ой! Вот красавица уже плывёт еле слышно, не спеша, полюбившее её озеро само несёт девичье тело, объяв заботой, дарящей свежесть, невесомость, свободу, наслаждение. Солнце ещё не победило туман, он ещё стелется над поверхностью седой и угрюмый, но изрядно поистрепавшийся, потерявший большую часть своей плотности, лучи со стороны восхода окрашивают его, рассеиваясь по объёму, создавая видение светящейся золотом пелены. Молодка опять теряет чёткость контуров, становится призраком, растворяется, пропадает звук, рябь больше не колышет поверхность, пространство снова замирает, погружаясь в самосозерцание, в умиротворяющую мудрость без коварства, но и без пресловутых обещаний. Меня охватывает тревога, беспокойство, но не за жизнь подруги, тут ей ничего не угрожает, я боюсь потерять волшебство с нею связанное, это утро, наше озеро, убогую избушку, вечно голодную кошку, пытающуюся объявить весь дом своей вотчиной, стакан молока, состоящий на треть из сладковатых сливок, хлеб, замешанный на тихих улыбках и нежности. Может, я опять нарушил установки, может преступил невольно один из строгих законов, и меня ждёт примерное наказание от всевышних родителей, всегда правых и справедливых?
Я буду ждать свою красавицу, у меня нет выбора, я дождусь когда с неё, с выходящей, омытой свежестью и прохладой, сбегут последние струйки, оставив на озябшей коже тысячу капель чистой воды, когда, наконец, победившее солнце, разорвёт пелену тумана, и преломляясь в них, осыпет нечаянно ненаглядное тело перламутром вперемешку с блеском бриллиантовой пыли…
Ещё сон.
Обычный пасмурный день, без ветра, без дождя, с унылым небом, затянутым серыми лохмотьями неподвижной облачности, типичной для туманного юга Приморья в конце весны и в первой половине лета. Солнце моментами заглядывало в прорехи, проявляя своё любопытство в отношении нижнего мирка, грязного, плохо организованного и, как выяснилось, совершенно никчёмного. Ему было любопытно, продолжается ли этот неудавшийся эксперимент или его уже прекратили, убрав и декорации, и подопытных персонажей. Наше любимое светило, являясь одним из спонсоров затянувшегося опыта, видимо, ощущало и на себе некую долю вины за
