Труба

Нет, не доводилось, слава богу... Но я представляю себе...
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Нет! Анатолий Фёдорович, вы даже не представляете, что это за кошмар! Приходят на стройку какие-то невменяемые люди, с какими-то идиотскими транспарантами, какие-то бабки, бомжи и студенты, нанятые за три копейки! Орут, ложатся под трактора! Я не знаю, сама не видела, но я читала, что это какой-то кошмар. Это срывает все сроки, сметы. Подрядчики жалуются, банк начинает начислять пени, неустойки – ой! Всего не перечислишь! И ведь, главное, что их невозможно выгнать! Забор строишь, так они через него перелезают. И милицию – хоть обвызывайся, и суды выигрывай-не выигрывай... Хорошо ещё до мордобоя не доходит. А ведь эти протестующие такой народ, что могут и прибить, не ровен час. И им же всё равно – женщина, мужчина. Алкаши проклятые!
Д и р е к т о р: А чего же эти протестующие хотят?
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Как чего? Понятно чего – чтобы в районе их сраной... извините, пожалуйста, просто меня это возмущает до глубины души! – Чтобы в районе их деревни не было горнолыжного спуска. Мол, много места занимает, вид ухудшает! А на самом деле – им просто делать нечего! Жить скучно – вот они и лезут. Говорят – за бухлом нельзя проехать! Вы сейчас правильно сказали – это просто потрясающе! Куда катится эта страна! Можно ещё вашей целебной водички? (наливает)
Д и р е к т о р: Пейте-пейте. Моя вот жена тоже часто ездила кататься на лыжах. Я-то сам не умею, а она любила...
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Любила? А сейчас...
Д и р е к т о р: Уже как пять лет её нет. Живу бобылём, ращу сына.
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Извините, я не знала...
Д и р е к т о р: Да ничего.
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: А что с ней случилось? Неудачно съехала? На чёрных склонах часто...
Д и р е к т о р: Да нет. Надюша каталась очень хорошо. Это я виноват – потащил её с собой на объект.
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Что же произошло?
Д и р е к т о р (после паузы): Мы тогда большой завод построили. Я курировал это проект по линии министерства. Наметили большое открытие с помпой, правительственной делегацией, иностранными гостями – всё по высшему разряду. Ну и вроде как их все с женами, ну и наши, говорят, тоже должны быть. Чтобы не сильно отличаться. А Надя этот официоз терпеть не могла... Не любила всю эту мишуру... (ему трудно говорить) Можно мне тоже водички?
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Да-да, сейчас. (наливает и подает ему стакан с водой)
Д и р е к т о р (автоматически делает глоток и отставляет стакан в сторону): Да... Но я, дурак, настоял. Мол, надо. Ну и приехали мы туда. Всё прошло хорошо, без сучка и задоринки, завод торжественно открыли... А он огроменный, как город. Между цехами на машине нужно ездить – пешком далеко. Ну потом банкет, речи, подарки... А потом все чины разъехались, а мы все – ну, приемная комиссия, директорат и так далее – мы все остались, чтобы завод уже по-настоящему принять. Потому что отчитываться и щёки надувать на весь мир – это одно, а завод – штука сложная. Он же ещё и работать должен...
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Да, я понимаю.
Д и р е к т о р: Ну мы стали уже дотошно смотреть, включать-выключать, заливать, засыпать – чаны все эти, катушки, прокатные станы. И весь этот длиннющий технологический процесс от начала до конца прогонять. А там же многопередельное производство. В общем, это всё неважно. Она сначала интересовалась, а потом ей надоело. Стала в номере оставаться, книжки читать. Там при заводе гостиницу построили, мы в ней жили. А у нас из окон труба была видна – огромная такая, из красного кирпича. Ну, в общем, захотелось ей на эту трубу забраться. Говорила – хочу, мол, весь завод с высоты птичьего полёта посмотреть... Я сначала против был, но она так просила... Я сдался. (большая пауза)
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: И вы туда полезли?
Д и р е к т о р: Да, потащились мы на эту трубу. А это же самая высокая точка завода – там ветрила такой, ужас! Высотой больше ста метров. Надя высоты не боялась, а я дрожал, но виду старался не показывать. Ну залезли. Там площадка из железных прутов. Оттуда действительно вся земля видна. Небо голубое – огромное-огромное... Страшно, но красота неописуемая. Земля вся – как на ладони. И на этой земле маленький такой заводик стоит. Строили его лет десять, а он в горсть умещается... (лицо его стало грустным, нахлынули воспоминания, он замолчал)
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: И что было дальше?
Д и р е к т о р (делает глоток, собираясь с мыслями): Дальше... Дальше она отошла от перил, чтобы посмотреть внутрь этой трубы. А мне страшно отцепиться, я и так еле стою. Там ещё шум от ветра, слышно плохо, я ей кричу: «Надюша, ты что делаешь! Держись!». А она мне машет рукой, мол, всё в порядке, стой там, я сейчас. И знаете, всё как во сне – её каштановые волосы на лице, она подходит к этим перилам и... То ли оступилась, то ли её ветер подтолкнул, но она как-то боком... Может присесть на эти проволочные перильца или просто... Не знаю... В общем, упала она в эту чёртову трубу...
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Какой ужас!.. Анатолий Фёдорович!
Д и р е к т о р: С нами был ещё главный технолог – он побежал к ней, но не успел... И она молча, без вскрика, без единого звука полетела в этот бездонный мрак. А я потом, конечно, отцепился, подбежал, но её уже не было... Не помню, как я спустился, как там всё потом было... Стёрлось. Всё стёрлось. А эта труба осталась. И теперь эта пустота мне часто снится. Знаете, есть такая старая китайская пословица «Если долго смотреть в бездну – через какое-то время бездна начинает смотреть в тебя». Теперь я очень хорошо её понимаю. Мне всё время кажется, что эта труба смотрит на меня... Словно жерло пушки... И я всё время жду выстрела... Но выстрела всё нет и нет...
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Какой ужас!
Д и р е к т о р: Эта труба уничтожила всю мою жизнь. Я из-за неё ушёл из правительства, не мог больше работать. Устроился вот сюда – здесь тихо, спокойно. Ну, да ладно... (он понемногу берёт себя в руки)
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Я вам очень сочувствую. Такая трагедия.
Д и р е к т о р: Спасибо. Зато вот сын растёт – радость моя. Я уж поуспокоился немного с тех пор. Теперь вот дело мы с вам благое делаем. Но если бы не эта труба – так бы и жил всю жизнь для себя. Под себя.
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Да, Анатолий Фёдорович – то, что вы делаете, вам обязательно зачтётся. То, что вы наш диспансер решили спонсировать – это такое благое дело! Вы и больным помогаете, и врачам, и городу. Медицину поднимаете. Вы такой человек, каких мало! Спасибо вам за это.
Д и р е к т о р: Да это же не мне надо спасибо говорить! Это же не я придумал. Я же тогда в таком состоянии был... Вы не видели, слава богу. Круги под глазами, чёрный как ночь. Хотел даже жизни себя лишить... Если бы не сын, то точно... А завхоз наш – Виктор Сергеевич, который нас познакомил – это ведь он меня надоумил благотворительностью заняться!
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а (удивлённо): Что вы говорите?
Д и р е к т о р: Он, он! Он мне тогда очень помог. У меня же инфаркт ещё случился, я вообще раскис. А он мне говорит: «Что вы, Алексей Фёдорович, убиваетесь? Вы думаете только вам легко? А другим, думаете, весело живётся?». Ну, и рассказал мне тогда про этот туберкулёзный диспансер на Трубной. Съездил, показал, как там люди живут. Меня это тогда просто поразило. Как будто током ударило. Помню, женщина там одна была... Пожилая. С сыном. Он к ней приходил по выходным. Такая тихая, спокойная... Но сколько в ней мужества и доброты. Этот свет из её глаз помню сильно отрезвил меня тогда. Я после разговора с ней и решил, что лучше буду деньги на святое дело пускать, чем по куршавелям ездить. Я так рад, что мы с ней тогда побеседовали. Как будто чёрную пелену с меня сняли. Есть такие люди, святые. Только что свет от них не исходит.
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Да, я помню то время и нашу первую встречу. Вы меня просто покорили тогда своей решительностью.
Д и р е к т о р: Да, потому что я тогда договорился в мэрии, что возьму диспансер под свое крыло. Директора тогдашнего я сразу перевёл на другое место. А Виктора Сергеевича попросил найти мне нового руководителя – серьёзного человека, который мог бы взвалить на себя весь этот труд – это ведь такая работа... Я тогда решил, что нельзя раскисать. Надо жить! Надо делать что-то нужное и полезное! Даже не потому, что это наш общий гражданский долг, а хотя бы ради её памяти! Она бы это оценила... Она, думаю, сейчас видит меня и, наверное, рада, что у меня так всё хорошо выходит. Надеюсь, что нам с вами осталось совсем немного. Ведь оборудование, вы говорили, уже почти всё куплено и скоро будет доставлено? И ремонт уже много где сделан? Ведь так?
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Да, конечно! И оборудование, и ремонт! Спасибо вам! Большое спасибо! Я всем нашим всё рассказываю. Про вас и вашу помощь. Люди должны знать, кто такие благие дела у нас делает. Пусть молятся о вашем здоровье.
Д и р е к т о р: Ни в коем случае, Зинаида Николаевна! Не надо никому ничего рассказывать, я вас просил и сейчас прошу. Это всё совершенно не нужно. Мы все должны жертвовать, но мы не должны трубить об этом на каждом углу. Это, если хотите, наша святая обязанность.
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Хорошо-хорошо, Анатолий Фёдорович. Как скажете. Я всё помню и не трублю. Никто о вашей благодетельности никогда не узнает.
Д и р е к т о р: Да как же! Мне даже звонила какая-то женщина, благодарила! Говорила, что не житьё теперь стало, а сахар.
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: А-а... Да, не удержалась. Рассказала одной больной. Она всё спрашивала, на чьи деньги ремонт идёт. Уж простите, не выдержала. Больше не повторится. А ей выговор сделаю, что делового человека по пустякам тревожит...
Д и р е к т о р: Нет, что вы, не надо. Мне было приятно. Кстати, Зинаида Николаевна, у меня завтра с утра время будет – я хотел бы приехать посмотреть, как там у вас ремонт сделан. Посмотрю, как там стало, как больным живется. С момента, когда я там был, наверное, многое изменилось...
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а (резко): Нет! Категорически нет! Этого делать ни в коем случае не стоит!
Д и р е к т о р (удивлённо): Почему же? Я тихонько, Зинаида Николаевна! Пройдусь по этажам, никому не буду мешать... Я же помню, как там было до вас. Страшно было войти. Полная антисанитария, унитазы сломаны, рам нет, стёкла выбиты. Про питание я вообще молчу.
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а (более спокойно, но настойчиво): Нет-нет, Анатолий Фёдорович, пока мы всё не закончим, не надо приезжать. Там рабочие, больные, медперсонал – все заняты, кутерьма, постоянные работы. Сейчас не самое хорошее время. Давайте попозже! Когда закончим – я вас обязательно приглашу и сама везде проведу, всё покажу.
Д и р е к т о р (разочарованно): Ну хорошо, как скажете... Вам видней. Кстати, я недавно проезжал мимо, вы, кажется, снаружи ещё не приступали, да?
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Нет ещё. Я вам уже говорила, что снаружи ремонт будет в последнюю очередь. Чтобы мусор внутрь не сыпался.
Д и р е к т о р: Да? (подняв брови) Ну смотрите. Я думал, это... (неопределенно водит рукой) Не очень между собой связано...
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: Связано, Анатолий Фёдорович. Ещё как связано.
Д и р е к т о: Надо же... Ладно. Я в этом ничего не понимаю. Вам видней. Может я ещё чем-то могу вам помочь?
З и н а и д а  Н и к о л а е в н а: