четверо крепких парней в черном с белыми повязками на рукавах. Они несли гроб, отделанный бирюзовым шелком с кружевною оторочкою. И в этом гробу лежал кто-то очень красивый и желанный, усыпанный белыми и розовыми лепестками цветов. Я не мог разглядеть лица покойного, но знал — это она, Пашка... Далее брели тетя Зоя, тетя Клава, мои родители, худенькая невысокая женщина, похожая на Пашу, наверное, ее мамка... Тут же были Пашкины учителя, подружки, одноклассники, соседи, еще какие-то люди... Всего около пятидесяти человек. Следом тащился небольшой открытый грузовичок. На нем стояли крест, крышка от гроба, венки и магнитофон с колонками, из которых лилось: «Девушка Прасковья из Подмосковья и плачет, и плачет...» Когда процессия прошла рядом, и я уже было хотел примкнуть к ней, вдруг кто-то беззвучно подбежал сзади и быстро закрыл мне глаза ладонями. Я вздрогнул, но рук этих не отнял. Что я мог сказать? Кто бы это мог быть? Ведь эти ладошки, такие теплые и нежные, я не спутал бы теперь ни с какими другими! Но возможно ли такое?! Пашка... Определенно, это была она! Но ведь этого же не может быть! Я нерешительно произнес:
— Паша?!
Пальцы сразу же разомкнулись, и я, обернувшись, увидел... да-да, ее, мою славную Пятницу!
— Пашка, ты?! Живая?! — вытаращил я глаза от удивления.
Девчонка стояла рядом и улыбалась, смущенно теребя свои косички.
— Но откуда же ты?! Пятница...
— А я и не умирала! — усмехнулась Прасковья.
— Но кто же... кто же там?! — я махнул рукой в сторону гроба.
— А это все твои грехи и дурные привычки! Они такие желанные и сладкие, но ты уже простился с ними... Пускай они уходят навсегда! У тебя теперь начинается новая жизнь! Как и у меня... Пойдем отсюда. Нас ведь ждут дома! — и она протянула мне свою руку.
Я осторожно взял ее за ладонь, а Пашка вдруг быстро поднесла мои пальцы к своим губам и поцеловала два раза:
— Спасибо тебе, Жорка, ты снова спас меня!..
Пробуждаясь от такого странного сна, я, однако, реально почувствовал, что кто-то действительно целует мою руку в тыльную сторону ладони, в предплечье, в голое плечо! Я дернулся и, открыв глаза, обнаружил себя лежащим на левом боку в траве у подножия могучей сосны. Уже было совсем светло. Весело щебетали птахи. Мягкий ветерок шевелил былинки... Наступало на редкость теплое и спокойное утро. Кто-то стоял у меня за спиной или, скорее всего, сидел на корточках, так как я чувствовал его горячее дыхание на своей щеке, на ухе, волосах... Рука, покрытая нежными поцелуями, еще отдавала свежестью от прикосновения чьих-то влажных губ.
— Паша... — прошептал я.
Мне никто не ответил. И тут я спохватился: «О, Господи! Пашка! Ведь уже утро!» От этой мысли я вздрогнул, но подняться так и не решился. Моя дрожь, видимо, спугнула того, кто был рядом. Неизвестный встал и отошел. Я услышал, как сильно щелкнула сломанная его шагами ветка. Какой-то холодок пробежал по моей спине. И тогда я лег на живот, а затем резко перекатился на правый бок. И тут я увидел его — странного незнакомца, потревожившего мой сон. Это был довольно крупный лосенок. Он выглядел таким несуразным: длинные ноги, неуверенная походка, большие уши и огромные любопытные глаза. Я встал на колени и протянул ему руку:
— Привет! — тихо сказал я.
Лосенок повел ушами и подошел ко мне. Осторожно дотронулся губами до пальцев. Я попытался погладить его по носу, но тут вдали что-то зашелестело, и лесной гость резко отпрянул. А потом и вовсе побежал прочь. Я встал на ноги и увидел вышедшую из зарослей лосиху. Она с каким-то недоверием взглянула на меня и несколько раз махнула головой сверху вниз, будто здороваясь. И я, поддаваясь этому странному приветствию, тоже махнул головой и почему-то даже сказал: «Здрасьте!» Лосенок подбежал к своей могучей мамке. Они мило поцеловались и, уже не обращая на меня никакого внимания, не спеша двинулись по лесу. А у меня в мозгу вновь промелькнула обжигающая мысль: «Пашка, там же Пашка... уже ведь утро...» И я кинулся к заимке. Однако последние метры дались мне с большим трудом. Ноги отказывались слушаться и предательски дрожали. Трясло все тело. Избушка встретила меня гробовым молчанием. Серая, покосившаяся, как-то враз ставшая такой печальной и старой заимка превратилась как бы в темную гробницу для прекрасной лесной нимфы. Я подошел к крылечку в две ступеньки и замер. Там, за тонкой, покрытой мхом стенкой была моя Пашка... Вернее, только ее тело, измученное тяжелой и такой быстрой болезнью... А душа ее, прекрасная светлая душа, давно уже была высоко, в недосягаемой для нас вышине, именуемой Царствием Божиим. А значит, я остался здесь совершенно один... Видеть мертвую Пашку я не хотел ни за что на свете! Пусть она останется в моей памяти всегда такой живой, такой красивой, такой доброй и нежной, какой я познал ее за эти дни нашего незапланированного путешествия, где столько дней были только мы и тайга да еще наши невидимые небесные покровители... Такой дикий холод пронзил все мое существо, что все ледяные залы внутри горы не шли ни в какое сравнение.
Я застонал и сел у двери. Нет, я не смогу войти туда. И не пойду... Пусть Пашка будет для меня всегда живой! Ведь она сейчас сидит где-нибудь на легком белом облачке и, видя меня здесь, как крошечную былинку Мироздания, весело посмеивается, ибо ее уже больше никто и ничто не сможет обидеть, унизить, заставить страдать... Счастливая! Я невольно взглянул на небо. По бархатной синеве спокойно плыли четыре нежных облачка... Солнце уже вот-вот должно было подняться над деревьями. Его лучи струились по лесу, покрывая позолотой замшелые стволы сосен. Какое чудное утро! Как хочется жить и радоваться, и как же больно и холодно у меня в груди... Все стало сразу ненужным, серым, чужим... Я больше не хочу ничего делать, не собираюсь идти расчищать поляну для вертолета, не желаю разводить костер-маяк... Я просто сидел и неизвестно чего ждал. Я никак не мог смириться с дикой мыслью, что я один, что Паша уже никогда не появится рядом и что я никогда (представляете, никогда!) не услышу ее голоса, смеха, не увижу ее всепроникающего взгляда, не дотронусь до шелка ее озорных косичек.
— Пашка-Пашка... девочка Прасковья... Как же так все получилось... почему произошел такой жуткий финал в нашем походе... Нет же! Нет! Ты — жива! Я не отдам тебя никому, моя Пятница! — Я вскочил и бросился к двери.
Но, дотронувшись до ручки, снова сник. Мертвая тишина внутри избушки говорила о страшном. Я вновь опустился на порожек и сидел, облокотившись о стенку, как у той рябины во сне, и безучастно глядел на медленно выходящее солнце. Яркий апельсин все никак не решался выглянуть из-за вершин. В районе горной гряды звучно протрещал вертолет и отклонился к поселку лесозаготовителей. Мне даже почудилось, что там залаяли испуганные собаки. Хотя вряд ли это были собаки, уж больно далеко отсюда было это селение-призрак. «Господи, почему же все так вышло!» — думал я. Ни бурная река, ни Водокруч, ни комары, ни болотные топи, ни крутые скалы, ни мутная вода озера, ни злобные псины, ни грозы — ничто не смогло нас поразить! А тут вдруг эта горячка да такая быстрая и нелепая развязка... Слезы прихлынули к моему лицу. Как же я теперь посмотрю в глаза маме, тете Клаве, тете Зое... Не уберег! Не спас! Не помог! А они ведь все так на меня надеялись... Я вскочил и отбежал от сторожки. Пометался по полянке и отчаянно закричал:
— Пашка! Пашка-а-а!
Эхо зычно заметалось среди деревьев, кустов и завалов, ища путь к небу. И тут вдруг я отчетливо услышал спокойное:
— Жор, я тут!
Я вздрогнул и огляделся. Нигде никого не было. Поднял голову: в небе лишь одинокое легкое белое облачко в виде медленно плывущей девушки.
— Паша! — крикнул я и замахал руками. — Не улетай!
— Жор, иди сюда! — снова послышалось за моей спиной.
Господи, да что же это такое?! Я вновь внимательно огляделся. Нигде никого... Наверное, я схожу с ума?! И тут в избушке что-то звякнуло. Сердце мое сжалось от какого-то сладостного предчувствия. Еще полностью не отдавая себе отчета в невероятности этого предположения, я быстро подошел к двери и прислушался. «А что если Пашка звала меня именно отсюда, из избушки?!» — мелькнула дерзкая мысль. Меня аж в пот бросило от такого открытия, и я задохнулся от нахлынувшего волнения, которое, будто внезапное цунами, накрыло все мое существо. Сделав два глубоких вдоха, я наконец решился и толкнул дверь. Она протяжно заскрипела и распахнулась. И вместе со мной в мрачное темное помещение заимки ворвались яркие мощные живительные лучи вставшего над лесом солнца. От того, что я увидел в этом слепящем свете, меня отбросило назад.
— О, Господи, Пашка! — воскликнул я и, упершись спиной в дверной косяк, медленно стек на пол.
Ребята, это было просто какое-то чудо! Вы не поверите, но все так и было! За столом освещенная ярким солнечным сиянием сидела Пашка! (Живая Пашка!) Она с аппетитом поглощала мою гречневую жижу, черпая ее большой деревянной ложкой прямо из кастрюльки.
— Жор, ты что так долго? — спросила она спокойно.
А я сидел на корточках у порога и во все глаза смотрел на нее и шептал:
— Пашка, Боже мой, Пашка... живая...
— А я вот решила позавтракать. Что-то я страшно проголодалась! — произнесла девчонка и как-то виновато улыбнулась.
Хоть и вид у нее был, как у ожившего мертвеца, но тем не менее она была жива, спокойна, весело шевелила руками и губами. И она была совсем рядом... Нет, никогда я еще не был так удивлен и так счастлив, как в те мгновения. Даже когда побеждал на соревнованиях, когда мне подарили на день варенья долгожданный компьютер, когда папка объявил нам о поездке в Египет... Ничто не могло сравниться с этим мигом, о котором я так мечтал, которого так ждал, так лелеял в своей душе... Я даже едва не прослезился.
— Жор, ну ты что, садись за стол, поедим вместе, а то я все одна слопаю!
— Ешь-ешь, я не хочу... — прошептал я, улыбаясь, и, поднявшись, подошел к девчонке.
Я тронул Пашку за плечо, чтобы убедиться, что это уже не сон, не сказочный солнечный мираж, и даже опасливо покосился на лежанку, думая, что тело девчонки все еще лежит там, а здесь перед собой я вижу лишь ее душу. Но нет, Пашка была такая живая, такая реальная и ощутимая, как и всегда! Она взглянула на меня удивленно и, видимо, поняв цель моих движений, весело заулыбалась.
— Ох, и спала же я! — сказала она и закашлялась. — Думала, что так и не проснусь никогда... А твой компресс, видно, здорово помог! Дышать сразу легче стало.
Наконец, придя в себя, я бросился ухаживать за своей Пятницей, не переставая на ходу мысленно благодарить Господа, Его Матушку и Параскеву, и Георгия, и всех святых. Так как именно Они, а не какие-то там компрессы да таблетки вернули мне Пашку живой и здоровой, услышав мою убогую молитву, увидев боль моего сердца и горькие слезы отчаяния...
— Паш, да что ты ешь эту кашу?! Рыбки бы лучше съела, — предложил я. — Погоди, я тебя сейчас чаем попою! У меня еще и варенье осталось, малиновое! Подогрею вот малость... А то ведь кашка-то у меня получилась такая, какую, наверно, твоя бабушка варила для хрюшки... — суетился я, пытаясь развести огонь в буржуйке.
— Ну что ты! Вкусно! — возмутилась Пашка на полном серьезе.
А я уже чистил для нее рыбку, клал сухарики, подставлял котелок с вареньем... Растопив печь по-быстрому одними
