Помню, как-то под утро немцы сбили наш «небесный тихоход» По-2, прилетавший сбросить бомбы на их расположение возле водокачки. Подбитый самолет прошуршал над домами и опустился на прибрежные камыши. Рано утром мы, ребятишки, побежали посмотреть. В самолете находились две летчицы, «ночные ведьмы», как звали их немцы - молодые девушки, на груди награды. Одна из них, штурман, была мертва, а пилот тяжело ранена, стонала, просила пить. Но ни напоить, ни оказать помощь летчице мы не успели: к самолету неслись две машины. Мы спрятались в кустах. Один из эсэсовцев в черной форме, взобравшись на крыло, не спеша передернул затвор «шмайсера». Раненая летчица, собрав последние силы, попыталась вылезти из самолета, но гад-фашист, ухмыльнувшись, добил ее. Их тела увезли. Немцы решили провести акцию. Целый день по городу ездила открытая охраняемая полицаями машина с телами тех летчиц. Ветер трепал их спутавшиеся волосы, а матюгальник пафосно вещал: «Победа «непобьедимой» Германии близка! Все мужчины перебиты, поэтому большевики посылают воевать женщин!»
Тем временем, наша доблестная Красная Армия перемолола армию Паулюса в Сталинграде и перешла в стремительное наступление. Наш прорыв грозил окружением и разгромом всей южной группировки войск гитлеровцев, поэтому они стали спешно отступать, не успев оставить после себя пепелище. Помню ту жалкую рать: от прежней бравады не осталось и следа - поверх пилоток женские платки, одни носы торчали.
13 февраля 1943 года наши входили в Краснодар. Мы, ребятишки, радостно метнулись к ним и... замерли в растерянности: непривычные овчинные полушубки и непонятные погоны - уходили-то в петлицах. Но бойцы рассмеялись: мы, мол, детишки, свои-свои... Мы расспрашивали, не видели ли они наших отцов, называли фамилии. Бойцы успокаивали: все папы скоро вернутся домой! Неуспевшие слинять полицаи получили по заслугам, наиболее одиозных из них открыто судили, вынеся приговор - казнь через повешение. Еще в войну видела документальный фильм «Приговор народа» про этот процесс, одного полицая даже узнала. Поделом им! Я всё задаюсь вопросом: «Кто же хранил меня в этой адской круговерти?» - Тот, кому учила бабушка молиться...
Порядок в городе восстанавливался быстро, заработала почта. Всю мебель мы сожгли, продуктов нет, у бабушки не было сил совладать со мной. Списавшись с мачехой, собрались в Кисловодск. Кругом разруха, но жизнь налаживалась: работала милиция, проверяли документы, отлавливали беспризорников. На перронах станций кипяток для всех желающих. Дома ждало извещение: папа пропал без вести под Ленинградом. Три дня я не ела, глаза распухли от слез. Решила сбежать на фронт, но еще в Минводах меня поймала милиция. Вновь работа в госпитале «бинтомоталкой», вновь занимание очереди в четыре утра, пока «братец» сладко спал, вновь «гости» мачехи. Отношения с ней становились всё нетерпимее. Кстати, пока я была в Краснодаре, она получала на меня карточки.
И вот однажды мачеха собрала узелок, отвезла меня в Пятигорск и сдала в детский спецприемник милиции, налгав, мол, «эту девочку я, по доброте душевной, подобрала на рельсах, ее мать погибла при бомбежке». Она скрыла, что мой папа — ее муж, расписав, какой я трудный ребенок. Я, раскрасневшись, кричала, что это не так, но... поверили ей, взрослому человеку, а не мне. С тех пор в моих «личных делах» было записано: «отец-полковник погиб на фронте, мать погибла при бомбежке».
В детприемнике мы, военные сироты, быстро сплачивались. Воспитательницы были добрые, но строгие; в милиции тогда служили, в основном, женщины, ни в чем не уступавшие мужчинам - ответственные, храбрые, но милосердные и человечные. Из приемника группой, под охраной вооруженных милиционерш повезли на Ставрополье, в Горнозаводский детдом для трудновоспитуемых. Однако в Минводах несколько пацанов сбежало. От станции до детдома шли пешком почти два дня. По пути в станицах жители встречали нас дружелюбно, кормили кто чем богат.
В детдоме у меня была кличка «Полковница»: я всем рассказывала о папе, веря, что он жив, хоть и «пропал без вести». Всё делали сами: косили сено, работали на кухне и в прачечной, помогали пасти скот, вкалывали в поле, запасали дрова. Одеты кто во что, обуты в грубые ботинки из свиной кожи с деревянными подошвами. В комнатах окна без стекол, просто заколочены досками. Воспитательницы прекрасно к нам относились, и мы, изголодавшиеся по доброте, любили их, слушались.
В октябре 1943 года по указанию товарища Сталина были созданы ремесленные училища (спецРУ) на полном гособеспечении для военных сирот и детдомовцев. Из нашего детдома отобрали девочек с образованием не ниже 4-5 классов и послали в пятигорское спецРУ связи №13. Мальчишки поехали в Ставрополь в спецРУ металлистов. Обмундировали нас в гимнастерки, юбки, стеганки - всё б/у, не по росту.
Организация в училище была военная: взвод-рота, дисциплина, строевая подготовка, ходили только строем. В город по «увольнительной», за провинность - «наряд вне очереди». В РУ мы не только учились, но и работали на различных станках, получали специальность радиста-оператора. Вкалывали на заводе, разбирали разрушенные здания, тянули электропроводку, ставили столбы для проводного вещания. Лозунг «Всё для фронта, всё для Победы» относился к нам в полной мере. Летом работали на колхозных полях и садах, перчаток и в помине не было, все руки в нарывах. В училище была прекрасная художественная самодеятельность, в одном хоре около двухсот участниц. Наша концертная бригада регулярно выступала перед ранеными в госпиталях, на открытой сцене в Цветнике.
В память врезался еще один случай. Где-то со второй половины 1944 года наши города наводнили пленные немцы: серые толпы понуро бредущих под конвоем бывших вояк - они работали на разборах завалов и стройках. Странное дело: ненависти я к ним не ощущала. Однажды летом, когда кукуруза налилась восковой спелостью, подсолнухи набрали цвет, в садах вызревали фрукты, на Кавказ обрушилось бедствие: нашествие туч саранчи. Самолеты малой авиации пытались их травить химикатами, но победить саранчу никак не удавалось, разоренная войной страна рисковала потерять бесценный урожай. Всё население мобилизовали на борьбу с этой напастью, привлекли и наше РУ. Нам выдали широкие дощечки-колотушки с рукояткой, которыми мы, двигаясь цепью через поле, колотили ненавистных насекомых.
В тот день рядом оказались пленные немцы - на соседнем поле они тоже били саранчу. Я заметила, что невдалеке от меня работает пленный в потёртой черной робе. Постоянно отвлекаясь от работы, он пристально сверлил меня взглядом. Я отошла подальше от него. Через пару минут он подошел совсем близко, всё также не сводя с меня глаз. Испугавшись, я вскрикнула: «Вас ист дас?! Вас воллен зи?! (Что такое?! Что вам нужно?!)» Услышав родную речь, немец расчувствовался - в глазах появились слёзы. На смеси русского и немецкого он объяснил, что у него в Германии осталась «кляйне мадхен», точь-в-точь как я - и горько разрыдался. Это было так неожиданно! Я пережила столько горя - и вот, передо мной стоит бывший враг и плачет, как ребенок. Его слёзы потрясли меня! Я начала что-то отвечать, но не договорила: прибежавший конвоир увёл его.
Сводки Совинформбюро были частью нашей жизни. Мы радовались успехам, отмечали на картах продвижение Красной Армии на запад. И вот - сообщение о взятии столицы Румынии Бухареста и о том, что «одумавшаяся» Румыния объявила войну Германии, но меня это даже не удивило. Да, никогда больше я не видела такого подъема и единения народа, никогда столь отчетливо не ощущала себя частичкой великой страны, которую мы потом так бездарно профукали...
Но самым незабываемым праздником стал День Победы! Подъем в училище был обычно в шесть утра, а тут вдруг раньше. Родной голос Левитана возвестил: «Наше дело правое, враг побежден! Победа!!!» Мы, как сумасшедшие, стали скакать на своих койках, обниматься, плакать. Дежурная воспитательница пробовала успокоить - какой там! Потом и сама стала с нами плакать от радости. Все выбежали на спортплощадку, кричали, танцевали, плакали, пели. Вокруг училища стояли частные дома, из них выбежали жители и присоединились к нам. Это была непередаваемая словами, всепоглощающая радость! Но военрук быстро взял ситуацию в свои руки: нам выдали парадную форму, объявили построение, вынесли знамя училища, мы исполнили Гимн. После митинга и праздничного завтрака пошли к подножию Машука, нарвали букеты ранних цветов и строем, с песнями через весь город пошли в госпиталь. В госпитале раненых уже угостили фронтовыми ста граммами, наша концертная бригада исполнила любимые песни бойцов — всеобщему счастью не было предела!
Потом на городском стадионе состоялся митинг и парад училищ «Трудовых резервов». Вечером, после построения и отбоя, никак не могли угомониться: радостное перевозбуждение переполняло нас, я и сейчас не могу спокойно вспоминать это. И до глубокой ночи, сидя на койках, мы мечтали, как вернутся с фронта наши папы, найдутся братья и сестры, и как мы счастливо заживем...
В 1947 году на смотре художественной самодеятельности в Ставрополе я случайно столкнулась с мачехой. Она пригласила меня к себе домой, слёзно просила прощения, отдала альбом с папиными фотографиями. Улучив момент, мне удалось стащить папины швейцарские карманные часы на цепочке. На их обратной стороне выгравировано: «Майору тов. Калиничеву П.М. За боевую подготовку. Нарком обороны СССР. 1/ХI-1936 г.». Ныне это наша главная семейная реликвия.
Я с гордостью ношу звание «Труженик тыла», награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». А День Победы навсегда озарил мою жизнь! Память о нём до сих пор согревает теплотой сердце, и я счастлива, что стала свидетелем нашего великого триумфа.
