Этим очерком я не претендую на литературные премии, призы или благодарности – зачем мне это? Но я расскажу то, что собирал долгие годы по крупицам, с малолетства приставая то к вечно занятой хозяйством бабушке, то к своей маме Любе, занятой обычно не менее бабушки.
И спасибо им, что не отмахивались от моих вопросов, хотя ответов для полной картины мне не хватило, а точку в этой истории я поставил недавно. Жаль, что уже нет ни моей бабушки, ни мамы. Я для них же и старался.
В основу этого очерка положены драматические события военного времени, повязавшие моего деда и его семью. Позже выяснилось, что их доля многих стала достаточно типичной в суровые дни войны.
А начну я от печки. Не было в селе Миницкое Одесской области девушки на выданье краше моей будущей бабушки Насти. И не было ребят, которые любили ее крепче моего будущего деда Ивана. И всё у них сложилось бы замечательно, если бы Настя любила Ивана, а не Андрея. Увы!
Впрочем, зажиточные родители Насти с нищим Иваном знакомиться не пожелали, но и Андрея они принимали в штыки, не находя общего языка с его родителями. Потому Настя, осознав, что ее мнение родителям не важно, в запале высказала им своё намерение выйти за Андрея без благословления. И сразу услышала, будто с той минуты она им не дочь. А тут еще и Андрей спасовал.
– Ах, так! – вскипела гордячка. – Коль уж не по-моему, так и не по-вашему!
Решив сгоряча отомстить родителям, Настя в тот же вечер согласилась стать женой ошалевшего от неожиданного счастья Ивана.
Для родителей удар оказался сильным! Но ведь и Настя не мечтала о такой партии!
Однако дело сделано. Молодые, хотя и в нищете, поселились у Ивана. Жили они недружно. Видимо, Анастасия очень скоро пожалела о своём спонтанном поступке.
Тем не менее, как-то супруги друг к другу притерлись. Через год родилась моя мама (Люба, 1931), потом Галя (1937), а позже и Витя (1939). Вообще-то, детей оказалось бы шесть, да в 34-м, через неделю после рождения, умерла малышка Мария, а в 36-м от дифтерита умерли близняшки – Маша и Даша.
Иван всех детей обожал безумно, потому смерть каждого ребенка становилась для него тяжелейшим испытанием. Анастасия же держалась крепче мужа в любых, даже самых трагичных обстоятельствах.
Но беды не покидали семью. В 37-м у Ивана, колхозного конюха, пропало семь лошадей. Понятно, что под покровом ночи их украли, но к ответу-то призвали Ивана, а рикошетом досталось и его семье.
Ивана приговорили к году исправительных работ в не столь уж далёком от Одессы селе Александровка. Настя сразу забыла семейные распри и всюду добивалась досрочного освобождения мужа. Но только через год Иван вернулся домой, однако обратно в колхоз его не приняли. Положение семьи стало критическим. Пришлось искать себя в большой Одессе, где повезло разместиться в служебной комнатке, когда Иван устроился дворником в самом центре города.
Жизнь постепенно упорядочивалась, дети росли. Если бы только не война…
Настю война настигла в родном селе, куда она часто ходила за продуктами, а Иван в то время метался по Одессе, не зная, как им объединиться. Не ведал он, что их совместная жизнь уже осталась в прошлом.
Настя, предвидя опасную разлуку, рванула в Одессу к мужу, но осколком бомбы была ранена в ногу, да так сильно, что едва вернулась в село. Когда полегчало, она предприняла еще три попытки, и все неудачные. В одной ее едва не расстрелял румынский патруль. Спасло знание румынского языка – в детстве соседями были молдаване, от которых Настя научилась.
С 18 августа началась оборона Одессы. Объединение семьи стало невозможным.
Иван призыву в армию не подлежал по состоянию здоровья, но не дожидаться же погибели от рук оккупантов или, что еще хуже, воюя за Германию, – всё равно ведь мобилизуют! И он отправился в военкомат.
17 октября 1941 года оборона Одессы пала. Накануне войска, не в силах более сопротивляться, морем очень скрытно переправились в Новороссийск. Наутро 4-я румынская армия, так и не покорив город штурмом, с опаской, не веря глазам своим, вошла в Одессу.
Иван и Настя так и не повидались.
В ноябре 41-го Насте пришлось вернуться в Одессу и вместо мужа работать дворником. Их комнатка оказалась разграбленной. Самое обидное, что исчезла ручная швейная машинка, с помощью которой Настя обшивала детишек из того тряпья, которое находила. Пришлось выкручиваться. Старшей дочери Любе уже исполнилось десять лет, и она давно подменяла мать во всех заботах о младших детях и в хозяйственных делах, а на Настю легла ответственность за выживание семьи в отсутствие кормильца.
Тяжело было, голодно, холодно. И всякие ужасы случались часто. На площадях города расстреливали несчастных евреев. Расстреливали и других одесситов. В первую очередь, выявленных красноармейцев, коммунистов и лиц, подозреваемых в связях с партизанами, нападавшими на врагов из катакомб.
23 октября в городе казнили около 5 тыс. евреев. На следующий день в Дальнике, недалеко от Одессы, еще 22 тысячи. В последующие дни всех евреев, переживших эти события, согнали в гетто, в котором большинство из них погибло от голода и болезней.
Как-то в Одессе, согнав в качестве свидетелей окрестное население, повесили пять одесситов, которые пекли на продажу пирожки с мясом из убитых ими приезжих. Да и Настю однажды посадили в уголовную тюрьму за мурлыканье украинской песни во время работы. Доложил кто-то по доброте душевной! Три месяца дети оставались на попечении десятилетней сестрёнки.
Я помню воспоминания матери об этом периоде – у меня во время рассказа волосы дыбом стояли! А она ежедневно бродила по улицам с протянутой рукой, но подавали мало – окружающие и сами голодали.
Однажды Любаше повезло, и она своему семейству сварила полное ведро драгоценной мамалыги, рассчитывая растянуть ее на несколько дней, но ночью на то ведро по ошибке сходил маленький Витя.
Сведений об Иване по-прежнему не было, да их и быть не могло на занятой врагом территории. Лишь однажды Настя встретила знакомых, которые в Новороссийске якобы видели растерянного Ивана в военной форме. И всё!
Вспоминая больные ноги Ивана, не дававшие ему долго стоять и ходить, и его природную нерешительность, Настя мысленно предрекала мужу самую незавидную участь. Он же не выдержит физических перегрузок, так еще и психологически слаб.
Настя жалела Ивана, всё чаще сознавая, как он ей дорог, хотя и обходилась с ним раньше слишком уж круто. Она и теперь не думала о любви, неотъемлемой темы нынешней молодёжи, но неистовую тягу своей души к Ивану ощущала. И испытывала за него почти физическую боль.
Беспощадная и разорительная война затянулась на годы. Она без спроса принимала от людей исключительные жертвы. Всё большую часть советской территории топтали чужие сапоги. И всё же Красная Армия, постепенно набирающая всё большую мощь и злость к лютому врагу, сдерживала вермахт. Для победы понадобились годы, титанические усилия тыла, большая кровь, неисчислимые лишения и страдания советских людей.
Поплакав, предельно истощенная Настя (глаза и кости, по ее же определению), только и мечтавшая накормить всегда голодных детей, своего Ивана мысленно похоронила. Ну, не могла она представить, чтобы он выдержал все трудности войны. Стало быть, не вернётся.
Она всё чаще видела Ивана в тяжёлых снах, видела его в боях, жалела, даже всхлипывала по ночам, ещё не совсем очерствевшая, и всё же была не в силах отвести от мужа его страшную участь. А она бы смогла! Она же сильная! Она живучая! Но где же теперь он, милый ее сердцу Иван?
Только 10 апреля 44-го года Одессу освободили войска командующего 3-м Украинским фронтом одессита Родиона Малиновского.
Боже мой, что творилось на улицах, когда по ним в строю тянулись бесконечно уставшие, но светящиеся улыбками солдаты! Для горожан то было подлинное счастье, заключенное в единственном слове, выкрикиваемом всюду – «свои!»
Да! Свои вернулись! И вся Одесса плакала и смеялась от счастья! Горожане бросались солдатам наперерез, целовали их, обнимали, бежали следом… Так ликовала крохотная частичка нашего народа, уже освобожденная от ненавистной оккупации.
Тот счастливый день застал Любу в Миницком. В нём тоже царила радость от возвращения советской власти, а она, между прочим, распорядилась с завтрашнего дня всем готовиться к севу. И селяне это понимали – стране нужен хлеб. И все откликнулись!
Мама с гордостью вспоминала, как с малышнёй много дней подряд стаскивала в большие кучи с полей неразорвавшиеся снаряды, гранаты и прочие страсти. Рассказывала, как надрывались подростки, убирая сгоревшие машины, исковерканные орудия и прочий хлам.
После завершения сева Люба уехала к матери в город. На второй день она, всего-то двенадцатилетняя, устроилась ученицей швеи в мастерскую по изготовлению военного обмундирования, где и проработала несколько лет подряд.
А кровавая война покатилась от Одессы в сторону грохочущего разрывами Запада, и только поздней осенью 45-го Насте вручили официальное извещение: «Ваш муж Остапенко Иван Афанасьевич 21.10.1941 пропал без вести».
И тогда Настя, давно забывшая, когда она плакала, не сдержалась:
– Я так и знала… Так и знала! – заголосила она по сгинувшему в жерле войны мужу. – Значит, не дождалась я тебя, Ванечка! Как нагадала, так оно и вышло… И детки твои… Я ведь всех для тебя сберегла! Где же ты, родной, уже четыре года?
Справка. Семьям погибших на фронте, пропавшим без вести и умерших вследствие ранения инвалидов выплачивалась пенсия по случаю потери кормильца от 60 до 35% от средней довоенной зарплаты и с учетом количества иждивенцев.
Уже в ХХ1 веке мне удалось в ЦАМО разыскать-таки строки о призыве моего деда одесским РВК. В них всё сошлось: и ФИО, и даты, и адреса, и сведения о жене. Но особенно меня привлекли две графы.
Одна из них: «Когда прекратилась письменная связь; последний адрес в/ч». Напротив фамилии Ивана в нее вписали: «переписки не было». Ясное дело! Какая переписка с оккупированной Одессой!
[justify] А вторая графа: «Заключение Военкома». В ней затаилась жуткая неопределенность: «считать пропавшим без вести».
