Лишённые чудодейственных дверей сквозь измерения, мы оказывается лишены роскоши выбора. Натягивая дурнопахнущую сетчатую хламиду перед выходом наружу, я в очередной раз поражаюсь насколько серым и невзрачным одежда способна сделать человека. Если в мои цепкие пальцы когда-нибудь приземлится хотя бы капля власти, первым указом будет избавиться от угнетающей серости в одежде и быте. Уверен, преступные порывы и малодушие проникают в сердца в том числе с этой всепоглощающей серостью! Сейчас она разливается по местным зданиям и улочкам в виде толпы куатоа, привлечённой знаменательным событием. На вчерашней площади яблоку было негде упасть из-за желающих увидеть как Архижрец откажется от Матери Глубин в пользу Отца. Особенно охочие до веселья рыболюды даже вооружились подобием музыкальных инструментов из дерева и костей, напряжённо постукивая и треща ими.
Вчерашний отвратительный алтарь встречает нас свежей скруткой осьминогов кровоточащих на полотно, однако нас проводят мимо, выталкивая на причал. Сразу же ощущается масштаб происходящего — тусклое освещение Слупладопа выхватывает только первые несколько рядов бесконечно разрастающейся толпы, заставляя подслеповатых надземников довольствоваться лишь десятком фантастически-однообразных лиц из сотни. Благо, интересующее нас всё равно скрывается по другую сторону, там где квёлый озёрный прибой мерно покачивает перевёрнутые шляпки огромных грибов. Наш заветный путь прочь отсюда.
Потрясая двухголовым посохом, служительница Отца Глубин начинает длинную монотонную речь. Довольно наиграно эти двое мистиков, отец и дочь, обмениваются любезностями, однако неискушённая публика заходится радостным утробным клокотанием, сотрясая площадь. Религиозный экстаз этих созданий терзает наши бедные уши громогласным одобрительным бульканьем, мешая следить за высокопарной речью. Сердце болезненно сжимается от ощущения той запредельной силы, глубокой, мистической, которая пропитывает возгласы и внимание местных жителей, устремляющих в нашу сторону жадные немигающие взгляды. Всецело отдаваясь происходящему, жрица Блопп погружается в религиозный фанатизм. Раскачиваясь в ритме молебна, розовая рыбёха погрузилась в подобие транса сквозь который не замечала уже решительно ничего. Даже того как её собственный отец достаёт клинок и деловито приближается по скрипучим доскам, прежде чем всадить лезвие ей в спину. Звуки на мгновение смолкают, а три вдоха спустя цвета проникают в этот серый мир, перекрашивая праздник в смертоубийственную мешанину, сопровождаемую отвратительной какофонией звуков.
Яркая искра проходит через грудь Тенебрис, перепрыгивая на ладонь, прежде чем поразить одного из рыболюдов, поддавшихся кровожадности. Одутловатая фигура подёргивается и оседает на землю, так и не успев опустить ржавый багор на спину Аханы, пришедшей в движение. Юркнув сквозь защитный коридор между мной и Персивалем, юркая эльфийка выпрыгивает с края причала в мутные озёрные воды. Для постороннего наблюдателя происходящее могло показаться бегством, панической попыткой укрыться от нарастающего насилия в родной стихии, но через миг целеустремлённая жрица взмывает вверх, следуя за воздетым посохом. Скручиваясь вокруг хрупкой фигуры, водная гладь поднимала девчушку всё выше, вздыбливаясь и заметно вибрируя. Поток резонировал с отчаяньем в девичьем голосе, накатывая на окружающих звуковой волной. Вопрошая о совести, гордости и чувстве единства, Ахана пытается пресечь дальнейшее кровопролитие среди куатоа, пока мы сдёргиваем серые балахоны и оскаливаемся лезвиями, ожидая удара со всех сторон. Послания мира было проникновенным и сразу же запало мне в душу, вот только невыразительные лица местных исказились единственной эмоцией и её было дьявольски легко прочесть. Немногие куатоа, включая саму Блопп, решившиеся отложить оружие в сторону, выходят из благодатного транса опрокинутые следующим валом насилия, разбившимся о причал. Вся площадь сочилась клокочущей, нескрываемой ненавистью.
Раздавая тумаки и затрещины мы с боем прорываемся к лодкам, то и дело наблюдая как сходят с ума прибрежные волны — то на происходящее откликнулись зловещие течения Подземья. Способные превзойти коварством даже местных жителей, воды начинают бурлить, обнажая смутные очертания скатов, искажённых, хищных, проступающие сквозь склизкий ил и мутную тину. Без разбора шалые создания набрасываются на всех, кто не смог удержаться на пирсе, жаля рыболюдов длинными ядовитыми хвостами и силясь догнать нашу синюю подругу. Град шальных ударов и вульгарной неразберихи взбалтывает день, перемешивая землю и небеса, но хаос устремляется ещё дальше, прокатываясь заразительной истеричной волной сквозь лачуги и улочки. Оплачивая болью каждый шаг, отвоёвывая кровью каждый метр пути мы выбираемся с причала мучительно медленно, наблюдая как селение к тому моменту обратилось в колышущееся море крови и боли.
Это остервенение, эта болезненная неразбериха, пробирается и в наши сердца, заставляя судорожно искать пути отступления. Мне горько и тошно уже от того, каким спокойным и приспособленным я остаюсь в подобных обстоятельствах. Распихивая противников, сталкивая куатоа в воду к хищным рыбинам и оставляя друзей позади, я ощущаю явственно — сейчас им нужен не боец, не остроумный забияка с юга, а тупой выносливый вол. Тягловый зверь, способный вытолкать как можно больше спасительных лодок в воду, срывая мышцы и глотая пену. На пределе возможностей и воздуха в лёгких, не пугаясь поверхностных ран и случайных ушибов, я доверяю Персивалю и Принцу Дерендилу быть защитной стеной остальным друзьям. Но знали бы вы как это трудно! — доверить товарищам их собственные жизни и не смотреть, даже не оборачиваться назад, прожигая с пользой каждую секунду которую они выигрывают для тебя!
Наспех отвязав огромную грибную шляпу, я с рёвом и стоном выталкиваю её на воду. Мышцы горят. Уродливая смесь упоения и тревоги заставляет кошачий голос Акаши рокотать внутри оглушительно, до слепоты. На соседнем пирсе жрица наносит последний удар своему венценосному отцу, вспарывая брюхо старика остервенелыми взмахами лезвия. Плупп бессильно оседает, демонстрируя окружающим избыточные подробности своей анатомии, пока его кровь устремляется в беснующуюся воду, сползая огромными жирными каплями. Красное струится по распухшим от влаги доскам. Лишь только багровые ручейки окончательно сливаются с озером, взбудораженные воды закипают, выходя из берегов. В последний миг Ахана выбирается на берег, прежде чем мутный прибой захлёстывает и утягивает всякого, кто оказался слишком близко. А мир устаёт от скупого созерцания. Мир застревает, спотыкается, гаснет.
Порождаемый чем-то чужим прямо внутри моей головы прокатывается трубный зов. Звук пронизывает душу, самую мою суть, вытаскивая потайные желания на поверхность. Дикая натура, мирно дремавшая внутри выпускает когти и начинает отчаянно царапаться в поисках выхода. Писк. Закладывающий уши писк сопровождает нахлынувшие видения.
Безумие.
Оно взывает к нам.
Волнами Оно Накатывает.
И пока синелицая девчушка тараторит бесконечные “нет-нет-нет”, а Персиваль перестаёт двигаться, моргать, дышать противодействуя этим волнам, мы с Тенебрис разделяем на двоих удар потусторонней силы, позволяя новым истинам открыться перед нами.
***
Не так-то легко ворочать мысленным взором, в сравнении с отзывчивыми зоркими глазами. Внутреннее око движется туго и неповоротливо, словно через толщи оплывающего воска, лениво отказываясь концентрироваться на чём-то конкретном. Мускулы моей души бугрятся и ноют, пока я передвигаю облачко ясности, в попытке разглядеть картинку сокрытую во мгле.
Процессия из пяти лодок плывущих бок о бок. Безумные усилия заставляют сознание метаться между ними, выхватывая из темноты примечательные эмблемы, на этот раз едва ли не горящие среди темноты, видимые отчётливо — Арфисты, Изумрудный Анклав, Орден Латной Перчатки и Альянс Лордов. Каждое судно кроме главного отмечено одним из символов хранителей закона и равновесия. Сверкнувшие так ярко, символы скоропостижно гаснут в темноте, стоит сознанию нащупать нечто куда более привычное — наши бесчувственные тела. Свет приглушён. Плывущие затаились в темноте пока эльф во главе процессии удовлетворённо кивает, изучая сложный символ на скальной породе. Концентрируясь на хитросплетениях узора, я узнаю-понимаю-чувствую путеводную метку. Древнюю. Стойкую. Намекая на их количество впереди, наваждение раскаляется, на миг одаривая озаряя мир россыпью вспышек, по очереди проступающих из темноты.
Мне её совсем не видно, но бормотание Тенебрис звучит из-за спины:
"Ага. Вон тот. Дядька с рублеными чертами лица, видишь? Отчего-то мне кажется... да. Ему стоит довериться. Он напоминает моего наставника. Не то! Друга. Он напоминает моего человеческого друга." — перехватив поводья моего внимания, механическая кошка выворачивает шею внутреннему я, концентрируясь на эльфе. Костяшки волшебника белеют, так сильно вцепился он в посох обмотанный алыми лентами, а голос звучит резко и рвано, споря с мужчиной на которого указала подруга. Её невидимые руки словно оставляют в сознании шлейф разводов, стремительно расходящийся от места куда тянется незримый металлический палец. Мужчина с платком на шее называет эльфа Ибис Скиталец. Его речь это сплав скупых слов и обширных эмоций. Страх. Гнев. Ему совсем не хочется двигаться туда, где связь с Планом Теней будет настолько тонка. Зачем вообще женщины и мужи взявшие на себя труд сохранения мира ищут подобное место,