Прекрасная женщина выходит из дома под руку с мужем, то и дело поглаживая свой округлившийся живот. Пара ведёт на прогулку детей, галдящих, снующих, беснующихся у их ног. Солёный морской ветер то и дело заставляет детишек поёживаться от зябкого дуновения, пока эльфийка помогает им одеться потеплее. Блестящие гладкие волны спокойно наползают на мокрый прибрежный песок, пока семья прогуливается по берегу.
Мужчина отвечает на каждый влюблённый взгляд жены. Ослепительные очи, соперничающие красотой и бирюзовой пронзительностью с самыми яркими волнами, оставляют её без пристального внимания только на краткие мгновения — моменты, когда он окатывает любовью и нежностью своих детей. Бархатный голос Эогана вкрадчиво повествует о былом, завладевая вниманием ребятни, а в особенности — интересом крохотной девчушки, поболее остальных похожей на него благодаря таким же тёмным и жёстким волосам. Впитывая каждое слово, она идёт за родителями, увлечённо застывая с приоткрытым ртом.
Всё дальше и дальше Эоган увлекает ребятню своими рассказами, повествуя о тортле, чудесном и старом и очень мудром. Этот славный представитель народа антропоморфных черепах прошёл своим твёрдым шагом через все земли Фаэруна. Сказания о его странствиях были разнообразны, подобно отдельным морским каплям, что отрываясь от общей глади взмывали в небо, чтобы сравниться с бриллиантами, сверкая в заботливых лучах восходящего солнца.
Процессия скользит по песчаной косе короткими перебежками, то и дело застывая на месте из-за царственной неспешности матери, вынужденной ходить за двоих. Гармонируя с её остановками, рассказы мужчины тоже неустанно прерываются взволнованными окликами и заинтересованными расспросами детей. Им интересно, связаны ли эти сказки с тем духом, что постоянно следует за их папой? Ведь даже сейчас маленькая водяная черепашка восседает на его плече и нежится в ярких лучах, окрашивая щёки Эогана радужным сиянием. Загадочная, словно Тот Самый Тортл.
Ахана, до сих пор впитывавшая каждое слово, пытается встать на носочки, заворожённо поглядывая на отцовского спутника. Она вытягивается словно струна, отчаянно силясь дотянуться до водяного духа. Внезапно, словно крохотное чудо, черепаха отвечает ей, подаваясь вперёд к самым кончикам пальцев, чтобы надолго оставить на подушечках свежую прохладу прикосновения. Девчушка так и подскакивает от смеси восторга и гордости, не способная припомнить когда верный спутник отца вот так касался хоть кого-либо, кроме своего обладателя.
От благоговейного трепета, Ахану отвлекает насмешливый оклик брата, дразнящего её за приметную синюю кожу. Столь непохожая на прочих детей, она выбирается из клубка их нервной возни и спешит к матери, задумчиво созерцающей волны. Робко приблизившись, Ахана трогательно гладит животик, нашёптывая будущей сестрице или братику, что он обязательно должен быть таким как она и тогда, вдвоём, они уж точно не позволят никому себя задирать. Не замечая её раздумий, переполненная весельем детвора существует будто бы везде и сразу, создавая прогулке своеобразным аккомпанемент в виде шума, гама, визгов и хохота. И только отец возвышается маяком спокойствия среди этой сумятицы. Его заботливые руки расстилают захваченное с собой покрывало, усаживая на него утомившуюся супругу.
Проходит время. Солнце медленно подползает к зениту, накаляя своим взором всё вокруг. Его пылкое внимание обращено к детям, барахтающимся на мелководье. Словно визуализация звонкого заливистого смеха, в небо вспархивает множество крохотных брызг, всё больше раззадоривая Ахану. Та бежит и с визгом обрушивается на волны всем телом, намеренно окатывая с ног до головы брата и сестру, вызывая веселье в одной и окончательно выводя из себя второго. С обиженной гримасой на лице, он начинает толкаться, дразниться и называть её медузой, холодной и мокрой, которую никто и никогда не возьмёт в жёны. Кажется это окончательно переполняет крохотную чашу терпения внутри синекожей девчонки. Обида внутри нарастает, выплёскивается через край нарастающим, бурлящим потоком воды и морской пены. Миниатюрная волна позади неё поднимается. Расправляется. Набирает силу и опрокидывается на этого маленького забияку Оши. Солёные воды, словно куклу протаскивают мальчугана по прибрежному дну, прежде чем выплюнуть на берег покрытым множеством поверхностных ссадин и чесучих царапин. И вот уже все дети, включая её саму, отчаянно плачут. Ревут в унисон, от страха и обиды, сотрясаемые нервной дрожью. Морщатся от горечи, которая словно бы перекочевала внутрь из океана, пощипывая глаза и мелкие ранки.
Потирая розовеющие глаза, Ахана отдельными картинками видит как надвигается её мать. Строгая женщина становится всё ближе и больше, нависая как грозовая туча. Пока перепуганная девочка пытается что-то лепетать, старается объясниться перед матерью, та опускается, обхватывая плечи прохладными, влажными пальцами. Вкрадчивый, спокойный голос изо всех сил смягчает острые углы отправляя её домой за непозволительное поведение, совершенно одну. Одну. Вдаль от веселья, от других детей, от родителей, от приглашающих резвиться вместе чудесных волн... Разобиженная, девчушка плетётся к дому, и ноги её всё набирают и набирают скорость, пытаются сбежать от неприятностей, пока она не понимает что несётся по песку, Только уже запыхавшись, она замирает в отдалении, бросая робкий взгляд назад. Туда, где отец растопырил свои огромные ладони, залечивая сеть из поверхностных порезов, усеявших тело её брата.
Проходит пара дней. Глядя в окно на бескрайнее море, заливаемое последними, уходящими лучами закатного солнца, она мечтает о том, как бы вновь дотянуться до морской глади. Всё внутри так и трепещет, мечтая вновь и вновь нырять под игривые волны. Разделяя её тоску, пенные барашки призывно набегают на берег, разбиваясь о скалы, порождая своеобразное музыкальное сопровождение для её скуки и размеренной грусти. Но в этот раз, тоску прерывает звук раздающийся со стороны входа. Оборачиваясь, она видит отца, который нерешительно застыл у двери и лицо его кажется хмурым, укрытое вечерней тенью. Однако, сиюминутная строгость быстро покидает взгляд и вот он уже пытается утешить своё дитя, поговорить с ней, разобраться в том как вода вообще начала слушаться её. Подходя ближе он разглядывает цветок, посаженный его женой, чьи бутоны уже закрылись на ночь, пока Ахана выплёскивает собственные замешательство и обиду, рассказывая, что просто хотела заставить замолчать дразнящегося мальчугана. Скрыть под широкой спокойной волной того, чьи слова царапали её прямо в сердце.
Понимающе улыбнувшись, папа обнимает её, присоединяясь к созерцанию волн, прежде чем его голос вновь наполняет комнату: “Старый тортл открыл мне ещё одну тайну. Очень-очень важную. Это Путь Воды. С завтрашнего дня мы будем учиться ему, чтобы обуздать твою силу. Если ты конечно хочешь этого”.
Восторг наполняет светлый лик ребёнка. Разум опережает своим стремительным бегом её слова и пока она оживлённо кивает, в голове уже проносятся мечтания о том, будет ли и у неё собственная водная черепашка. Эогану приходится вновь завладеть вниманием Аханы, привлекая к тому, что станет Первым Уроком — когда он воздевает руку высоко над головой, крохотный поток воды спускается словно водяная змея. Хищная струя скользит прямо к ней, готовая укусить уже вот-вот, но в последний момент покоряясь и как ни в чём небывало запрыгивая в горшок с цветком. Отец наставляет её, вдумчиво и неотступно размышляя как всякая сила в этом мире должна находить благотворный выход — приносить успокоение страждущим, защиту слабым и поддержку каждому кто в том нуждается…
***
Последние десять минут я наблюдаю живое воплощение внутренней борьбы:
Ахана вертит в руках драгоценную диадему с множеством серебряных цепочек. Замысловатый предмет был найден в комнате, среди вещей Ильвары Миззрим. В отличие от прочих украшений обнаруженных в логове негодяйки, безусловно украденных у более слабых и менее удачливых, этот предмет, вне всяких сомнений, изготовили персонально для Верховной Жрицы дроу. Но дело было даже не в неотъемлемой связи драгоценности с нашим врагом — многие из нас готовы были обратить оружие угнетателей против них самих с превеликим удовольствием! Нет, проблема скрывалась гораздо глубже, в культурных различиях. Каждый раз когда миниатюрная девчушка примеряла эту штуку (а задача была не такой тривиальной из-за количества цепочек и мелких бусин), казалось, что ей на голову уселся огромный блестящий паук, крепко уцепившись за волосы. Зрелище было экзотичным само по себе — синяя кожа, чёрные тигровые полосы и эти пронзительные глаза выглядывающие из-под паука, угнездившегося на макушке. Но реакция Аханы, то с какой обидой и злостью девушка вглядывалась в собственное отражение, застыв у начищенного до блеска щита Персиваля — это необходимо было видеть! Даже не знаю, что распирало меня больше, добрый хохот или искренняя, разделённая с ней тоска. Добавляя острастки, из-за её спины выглядывала вездесущая Тенебрис, успевшая изучить предмет. Менторский тон автоматона дребезжал над ухом, расписывая сколь обширные потоки магии протекают через чёрный камень в центре восьминогого украшения, как девушке повезло и насколько радостной следует быть ей.
Сам Персиваль, невольно ставший частью происходящего, поглядывал в их сторону лишь изредка, основательно углубившись в подготовку к битве. Не осмелюсь называть скитальца Джар'Ру докой в подобных вопросах, однако даже на мой профанский взгляд, парень бросал робкие взгляды исключительно на синее личико, а не обрамляющий его артефакт. Юноша явно пытался сделать свой интерес менее явным, отчего его утренние сборы из обычной каждодневной подгонки доспеха, превратились в фанатичный рейд вдоль креплений, ремешков и заклёпок, заходящий на третий виток. Хочется, искренне и честно, Очень Хочется разрядить обстановку, но нет и тени шанса сделать Это с такой довольной мордой и ехидными мыслями как у меня. Благо, небеса наделили остротой не только язык, но и ум бесконечно скромного Джар’Ры. Вспоминая, что наши