-«Всё, всё, всё! Глуши! – заорал Фриц, соскочив с капота и замахав руками. Водитель, следивший за ним высунувшись из окна, выключил зажигание, а трёхосный, бортовой «Айнхайтс-Дизель» в грязной, жёлтой окраске DAK[1] затрясся, отказываясь глохнуть. Мимо, объезжая застывший грузовик, и вынырнул и остановился сбоку односкатная штабная машина с выгоревшим, драным, брезентовым верхом.
-«Ну что у вас там?» - нервно выкрикнул офицер.
-«Бесполезно, герр гауптман! Слишком жарко! Закипел. Мы угробим двигатель, если и дальше будем ехать под этим проклятым солнцем! – ответил Фриц.
Он опасливо отстрянясь, аккуратно положил промасленную тряпку на крышку радиатора, крутанул её и стремительно отскочил. Вверх ударила струя перегретого пара.
-«У нас не достаточно воды для питья, что уж говорить о радиаторах» - устало сказал он офицеру. Тот досадливо поморщился, но спорить с фельдфебелем было бесполезно, тот был абсолютно прав.
-«Останавливай колонну, опять поедем ночью!» - гауптман устало пошатываясь, вышел из Мерседеса, и протянул фельдфебелю полупустую пачку трофейных американских сигарет.
-«Спасибо, - Фриц взял сигарету и добавил, - полжизни готов отдать за бутылку прохладного, светлого, немецкого пива!»
Гауптман Рихтер, блондин средних лет, сухопарый мужчина с красным от африканского загара лицом, стянул с головы фуражку с очками-консервами. Он потёр руками короткие полосы, стараясь хоть немного стряхнуть с них вездесущий мелкий песок.
-«Какая жара, а ведь всего лишь май! Представляю, что за пекло тут летом!» - пробормотал он.
Рихтер оказался в Тунисе с последним подкреплением в ноябре 1942-го, когда на побережье царила приятная прохлада. В отличии от фельдфебеля, который воевал в Северной Африке с весны 1941-го и в полной мере познал что такое летняя жара в Ливии и Тунисе!
Фриц сплюнул, вязкую, отчего то отдающую солярой слюну, бросил под ноги окурок и по привычке раздавил подошвой. Тут же улыбнулся, размазывая пот на лбу рукой, оставляя грязные потёки. По привычке, что б пожар не приключился! Это тут то! Среди песков! Да пусть она сгорит, эта чёртова пустыня, адским пламенем пусть сгорит! Адским… А вот у нас, северян, Фриц, белобрысый потомок выходцев со Скандинавии, зажмурился от немилосердно палящего солнца, ад – Хельхейм, холодное, тёмное и туманное место! И вот бы хоть на денёк – другой там оказаться!
Чёртова Африка! Чёртова жара! Это надо же, что в голову лезет…про Хельхейм. Всё устали и от Африки и что уж там, самому себе врать, от этой проклятой войны! А ведь ещё совсем недавно, казалось, небольшое усилие и добротный немецкий, солдатский ботинок вышибет ворота Каира и Александрии! Даст сочного пинка, облезлому Британскому льву, вышвыривая его с южного побережья Средиземного моря.
Не вышло. Итальянские союзника обосрались сразу! А вот Роммель, поначалу крепко взял томми[2] за глотку. До июля 1942 года, Лис Пустыни делал с ними что хотел! Даже поймал командующего британской армией в Северной Африке генерала О’Коннера… Фриц машинально поправил железный крест, на левом нагрудном кармане на пропотевшей и выцветшей форменной куртки. Приятно было вспомнить, что это их патруль наткнулся на британского генерала. Но потом всё пошло псу под хвост. Осенью 1942 в Алжире высадились американцы, и прижали итальянцев с немцами с запада, с востока, давила 8-я британская армия. Всё совсем стало тухло, когда Роммеля отозвали в Германию. Несколько дней назад, томми и янки захватили Бизерту и Тунис, отрезая немецко-итальянский войска от побережья.
Жара спала. Самое блаженное время, когда уже не изводит яростное африканское солнце, в то же время нет ещё ночного холода, заставляющего мечтать о тёплых кальсонах. Минут через десять колонна двинется в путь.
Фельдфебель, кривя небритое лицо, выскребал ложкой по углам банки остатки американской тушёнки. Не то что бы янки делали плохие консервы, наоборот, очень даже хорошие, но за последнее время, они дико надоели. Хотя, если бы они не наткнулись на эти несколько заблудившихся в песках американских грузовиков снабжения, то не было этой опостылевшей тушёнки, приличных сигарет с верблюдом на пачке[3] и ещё много чего. Перепуганных американцев, понявших, что они встретили немцев, а не как они подумали сначала, союзников, англичан генерала Монтгомери, отпустили, дав хорошего пинка и указав, в какую сторону им драпать. По крайней мере, им разрешили набрать во фляги воды и досыта напиться, так что шанс выжить у них был. Но вспомнив их тупые, сытые рожи, Фриц, усмехнулся с сомнением. Нет, не выберутся. Ему приходилось видеть высушенные солнцем мумии солдат, у которых сломалась машина или закончился бензин. Пустыня убивает быстро.
Немецкая колонна пополнилась тремя американскими Т-968, мощными трёхосными грузовиками, сделав колонну похожей на разномастный цыганский табор, где вместо лошадей были автомобили. Четыре немецких Opel Blitz с тентом, два «Айнхайтс-Дизель» и три итальянских Фиата. Вся эта, по тем временам роскошь, стала возможной после того как отступающие солдаты гауптмана Рихтера, наткнулись на брошенный итальянский топливозаправщик, залитый топливом под самую горловину цистерны. Гордые потомки римских легионеров, так торопились сдаться в плен, что бросили свой медленный и опасный транспорт. Хорошо хоть не спалили.
Фриц поднялся, глянул на клонящееся к горизонту солнце и уперев руки в бока до хруста потянул спину. Вся техника, будь она не ладна, на попечении его, вместе с техниками, и водителями выбивающимися из сил, что бы она работала. Пора было вновь трогаться в путь. Куда? А пустынные черти знают куда? Где то тут был поблизости оазис, где Африканский корпус загодя оставил пост снабжения. Если его содержимое не растащили жуликоватые местные аборигены, он позволит продержаться до немецкого контрнаступления. Если оно состоится. В реальности, а не в грёзах радиокомментаторов из ведомства д-ра Геббельса[4]. Если…Если…Если… Как много их последнее время! Всё чаще закрадывалась мысль, а не стоило ли последовать примеру тех итальянцев…
-«Господин фельдфебель! Господин фельдфебель!» - утирая пот, подбежал один из солдат, - вас ищет гауптман Рихтер.
-«Иду, Отто, иду, что там ещё за срочность?»
-«Наши наткнулись на какого то чумазого местного - любителя молодых верблюдиц, - пояснил посыльный, - что то он интересное наболтал!»
Фриц, хмуро покосившись на солдата, поправил фуражку и направился к штабной машине, где его ждал гауптман Рихтер. Пустыня вокруг была тихой, лишь ветер гонял песок, создавая в свете начинающихся сумерек причудливые узоры на поверхности. Но что-то в этой тишине казалось зловещим, будто сама природа затаила дыхание, ожидая чего-то неотвратимого.
-«Ну что там ещё за любитель верблюдиц?» - спросил усмехаясь Фриц, подходя к Рихтеру, стоявшим рядом с низкорослым неряшливым арабом в рваной одежде. Тот что-то быстро и взволнованно бормотал, размахивая руками, и указывая в сторону горизонта.
Рядом с ним, внимательно слушая и кивая головой, находился их переводчик из местных, Агизур. Личность это была примечательная и колоритная. Он прибился к немцам ещё весной 1941 года и давно уже носил дикую смесь формы Африканского корпуса с национальной одеждой своего народа – кабилов[5]. Просторная одежда берберов - «джелаба», из белой ткани, сочеталась у него с песочного цвета кителем DAK с отложным воротником. На ногах – чудные с виду, специальные кожаные сандалии с загнутыми носами. На них он великолепно перемещался по песку и даже скатываться с барханов, словно на лыжах. Всё это дополнял бурнус из светлого сукна с капюшоном. Он давно уже неплохо освоил немецкий и кроме того знал кажется все местные языки и наречия и что самое главное – пустыня была его домом. Без всяких преувеличений, не раз это знание местных обычаев и чуждой европейцам местности, очень выручала немцев.
Никто не знал, откуда он появился, Фрицу уже казалось, что он был у них в отряде всегда. Агизур, повсюду таскал с собой сына – мальчонку лет восьми. Давно, ещё поперву, кто то из солдат пытался выспросить его, почему он не оставит ребёнка с женой или с другой, наверняка, как принято в Магрибе, многочисленной роднёй. Но Агизур, очень болезненно относился к таким разговорам, молча угодил в пустыню, и их с мальчиком не было по нескольку суток. Но куда бы за эти сутки не перемещался их батальон, странный бербер всегда находил их и возвращался. Всё так же с сыном, которого звали Сами. Почему возвращался? А кто его знает… Наверное потом что дико, люто ненавидел англичан и французов. Кто знает, возможно, корни этого чувства и скрывали отсутствие у этих двоих аборигенов жены и матери, а так же других родственников. И не то, что бы он так уж любил немцев, скорее он оправдывал старую истину, что враг его врага, скорее ему друг. Со временем он привязался к солдатам батальона Фрица, а немцы к нему.
[justify] К тому же, кроме всего прочего, этот странный бербер, прославился необыкновенной, просто непостижимой меткостью. Фриц сам был свидетелем, как Агизур, из своего старого Маузера[6], попал в голову английскому танкисту, беззаботно высунувшемуся из люка танковой башни метрах в 800 от немецких позиций. На изумлённые вопросы, он что то невнятно ответил, мол просто знает куда попадёт его пуля и что-то про то как Всевышний, направляет его руку. Фрицу с товарищами оставалось только радоваться, что Всевышний направлял