двух болезных махх заходил доктор Дункельхет, заставляя делиться ее воображаемые небеса на лучащиеся золотыми облаками малышку Джонс и расстроенную свинцовую тучку, которая в ожидании навещания другим мужчиной становилась от его физиономии только печальнее.
— Доктор, Вы, конечно, мой друг, но видеть Вас для меня настоящая мука, — болезненно щурясь произнесла как-то Акация, вводя добродушного доктора в подлинное замешательство.
Дни шли. Шло вместе с ними и лечение двух девушек. Периодически Акацию выводили на процедуры и выпускали гулять по территории больницы или люпиновому саду. В такие минуты она пропускала то, что ее юная подруга с таким трудом скрывала даже от врачей. Побочное действие, оказываемое на нее лекарствами…
— Ничего-ничего…— шептала махха-подросток, утирая проступающие слезы и отнимая руки от приютившегося в закутке их комнаты рукомойника. Попытки девочки умыться были тщетными. Эти следы крови, которая сопровождала ее дыхание и редкие рвотные позывы, стирались в разы труднее и дольше любых других, какие людям приходится сводить минералкой с лимонным соком.
— Ничего, — повторяла она, глядя на свое побледневшее отражение. Глаза девушки начинали вваливаться в глазницах, а кожа — бледнеть. Скоро даже дорогой пижонский крем не сумеет сохранить ее тон ровным. — Не для того я выжила в старшей школе, чтобы срезаться на такой глупости. Обязательно вернусь домой и ничто не остановит меня на таком простом пути!...
#
К написанному придется добавить, что не одна только Арика Джонс страдала от некоторого недомогания.
Лекарства выполняли свою задачу. Они помогали им выздороветь, но вот противодействие этого лечения было весьма пагубным.
Уже через месяц пребывания в больнице Святой Кристины, Акация осознала, что неладное творится не только в ее маленьком расследовании.
Обстановка в больничных стенах накалялась, все реже господин Дункельхет приходил лично, все чаще за дверьми комнат слышались топот бегущих ног, ругань и споры медперсонала, да шушуканье и причитания нянечек относительно их загруженности в работе. Маххов со случаями внезапной агрессии на улицах становилось несоизмеримо больше прежнего. У врачей попросту не хватало рук принимать и обрабатывать всех их. Куда уж им было до обхода этажей со стабилизировавшимися пациентами?...
«Наверное, он еще оооочень долго не сможет освободиться», — подумалось Акации, когда она по обыкновению сидела на широком подоконнике.
Ее душила обида и глубинный страх, однако она продолжала стараться не плакать. Сама она изрядно исхудала, все ее кости ломило так, словно женщину пропустили через гидравлический пресс; каждый ее вздох сопровождался миллионами чувствительных игл. Несмотря на внутренний жар, тело оставалось холодным, на коже периодически проступала ледяная испарина. А самым ужасным из появившийся новых симптомов были синяки. Огромные, ужасающие по цвету и форме синяки показывались в тех местах, где женщина была способна разглядеть их в зеркало.
Госпожа Шварц подозревала схожие черты и у своей соседки, но с недавних пор она взялась носить длинные и мешковатые вещи, скрывающие ее девичье хрупкое тело, как Акацию скрывал ее любимый цветастый плед. Ничего самолично рассказывать подросток не желал, а допытываться и дознаваться у подруги не хотела уже сама ее соседка.
#
Вуаль ночного покоя опускалась на «Святую Кристину» не один раз. Однако никогда еще это сравнение не было так близко к истине.
Страх и невозможность допущения фатальной ошибки тяжелели на плечах врача, который поступался собственным дежурством, в надежде вызнать что-то, что могло спасти близких ему людей от опасности знакомых мужчине медицинских афер и интриг.
В опустевших больничных стенах шаги его становились в разы гулче и громче; разносясь на метры вперед они могли состроить ему такую неудачу, какой даже опостылевшая всем черная кошка не смогла бы обеспечить.
В больнице довольно давно творилось чёрте что и знал это доктор Шварц не понаслышке. Многие из его пациентов начинали страдать от наслаивающихся один на другой побочных симптомов, что в последствии вели к состоянию гораздо более ужасному…
Он шёл и шёл вперед, комнату за комнатой осматривая медпомещения в надежде отыскать нечто, способное заставить мерзавцев прекратить то, что по заверениям о наступлении благополучия для болезных ее обитателей, творилось под крышей почтенного заведения.
Половина всего здания была им уже исхожена взад и вперёд. Мавик начинал понемногу задумываться о вещах, за которые его дорогая женушка могла и по шапке недоделанному детективу настучать!
«Что это я такое делаю?!» — мысленно гневался сам на себя Мавик, — «Раз уж я рискую, чтобы спасти ее, то должен довести задуманное до конца. Не время и точно не место, чтобы сдавать по тормозам!...»
Неисследованным оставался еще один этаж. Этаж, столь плохо известный даже людям, работающим на нем, — третий этаж. Ярус и слой, не столь далекий от кабинета главврача, коего Шварцу так и не удалось отыскать за все эти дни и ночи поисков. А ведь разговор именно с ним мог прояснить подавляющее множество вопросов, дать те ответы, какие только мог дать махх сведущий.
На этом этаже мрак царил более плотный и непроглядный, чем во всех пыльных чуланах и грязных закутках просмотренных мужчиной коридоров. Он был настолько густым, что казалось, будто это было не природное отсутствие света, а живое существо, плотным меховым телом заслоняющее его обзор.
Покрепче сжав карманный фонарик, мужчина направился прямо в пасть этого неизвестного зверя. Каждый его шаг был тверже предыдущего, ведь надуманной смелости ему придавали воспоминания об Акации, ожидавшей от него добрых вестей. Его единственная и неповторимая находилась под вполне реальной угрозой. Угрозой стать очередным лабораторным хомячком.
Стремительно осматривая темнеющие двусторонним стеклом черные стены многих комнат, Мавик таки отыскал то, что могло послужить доказательством и разоблачением одновременно.
Комната, с лихвой наполненная неоновым блеском светящихся в потолке ламп, была от стены до стены заполнена длинными столами, уставленными специальным оборудованием, магистралями колб, бутылей и газоотводов самого сомнительного содержания.
За одним из особенно длинных столов сидел, сложившись в три погибели, человек в некогда белом лабораторном халате, который теперь покрывали мелкие брызги красноватых пятен и локально хаотичные россыпи пятен другого рода-племени, чьё происхождение даже Шварца заставляло сильно призадуматься.
Продолжая копаться в пробирках и стеклышках, он не замечал постороннего взгляда и так Мавик мог попытаться в полной мере изучить свою находку.
Скудная мебель, яркий свет и отсутствие каких-либо опознавательных знаков сильно мешало уставшему махху. Локальные знания по сугубо его специальности отказывались подходить для понимания рабочих записей незнакомого, которые тот раз за разом изменял и снова изменял, без конца чиркая черным фломастером по прозрачной пластиковой доске; его речь, больше походящая на нездоровые бредни, также не поддавалась расшифровке. Мавик уже был готов опустить руки, когда из недр проглядываемой лаборатории вышел второй человек. Ему рассуждения коллеги тоже казались бредовыми и он пытался осознать их по-своему, делая пересказ оных простым, понятным логичным маххам языком…
«Если я все расслышал правильно», — создавая как можно меньше шума и двигаясь в обратный путь, ошарашено рассуждал доктор, — «То выходит, что главенствующая верхушка этой больницы… Да что этой… Таких, как <Святая Кристина> и по стране, и по миру миллионы миллионов!... Верхушки этих чертовых заведений, предназначенных для помощи неуправляемым маххам… Они… Они… Они всем нам врали!... Они…!»
Увы… Мысли мужчина докончить был уже не в силах.
Он ушел от лаборатории вовремя и шел довольно быстро, чтобы избежать любого посланного за ним преследования. Но шел он слишком сильно погрузившись в мысли о грядущем, а потому не сумел заподозрить, что его поджидают в темноте.
На дверях лифта на второй этаж висела табличка «Не работает» и господин Шварц не посчитал чем-то опасным в данной ситуации воспользоваться лестницей, на которой не то что камер, фонарей работающих практически не было…
Тусклый свет одинокой надколотой лампы освещал его перекошенное непониманием и предсмертной мукой лицо. Рукой он отчаянно зажимал шею, из коей фонтаном била красная, как морозный закат, кровь. Она сочилась через пальцы, она текла и пропитывала его халат, а также настил пола, на который так бестолково свалился исследователь пустых и темных коридоров.
Он умер очень быстро, не оставляя своему убийце и секунды, чтобы поглумиться над поверженным. Хотя, возможно, что он и не стал бы. Для мужчины в белоснежном халате, что сейчас стоял во мраке лестничной клетки, изредка посверкивая не человеческими, но животными зрачками, Мавик не был равным, не был угрозой, ради какой и он сам мог бы пораниться.
Нет, Мавик Шварц был лишь очередной проблемой, глупой мышкой для опытов, сбежавшей из клетки, везде на своем пути растаскивая кал и неприятности своим мерзким длинным хвостом.
—… Как же достало… — прозвучал ответ убийцы, глядящего, как самые последние искорки жизни покидают его жертву.
Освещающая эту сцену слабая лампочка также освещала и орудие убийства — скальпель, что будучи целиком окровавленным, у случайного свидетеля вызвал бы немой вопрос : врач не успел или не стал спасать его?...
#
Действие помогающих препаратов продолжало вредить женским организмам. Теперь у них обеих пропало одно из пяти чувств — вкус.
Любая предлагаемая им еда мысленно сравнивалась с клейстером, сваренным из старых газет; напитки и фрукты положения не меняли вовсе и, придя к соглашению о меньшем зле, болезные попросили перевести их на питание жидкими кашицами и супами.
В подобном кошмаре прошло еще около недели. Погода сравнимо ухудшилась. Новостей от Мавика или Альфа не поступало. Не происходило ничего такого, что сумело бы затмить ужасных процедур.
Ничего, покуда одной из особо грозных ночей не открылась дверь, ведущая из палаты в большой больничный коридор, и покуда, переставшая нормально спать по ночам, охочая до размышлений, женщина не выбралась наружу, в надежде, что прогулка развеет парочку ее подозрений.
В покорных ее шагу просторах, пропахших средствами медицины коридорах, стояла тишина, неподвластная махховскому слуху.
Мрак и, покрываемая пеленой капель, луна сохраняли ее в абсолютном одиночестве. Казалось, будто бы эти бетонные стены никогда не знали внимания и общества двуногих обитателей.
Путь был полностью свободным. Никто и ничто не мешали Акации осматривать обновленные сменой декораций комнаты. Многие из них были занимательными и не раз в темноте вспыхивали голубым два карих глаза.
От малых сквозняков, двери ходили туда-сюда без особой надобности; этаж за этажом повторялась та же картина, покуда госпожа Шварц не зашла на третий из четырех, и не достигла кабинета, озаряемого странным белым светом.
Этот свет, подобно выжигающему любую заразу
