Наши отцы служили Родине сутками напролет, но существо их службы нам, детям, едва ли было понятно. Да и как могло быть иначе – ракетные войска, которых нигде в мире тогда не было, в нашей стране только создавались, и всё происходило в обстановке величайшей секретности. Ну а сама служба офицеров-ракетчиков, как в то время, так и сегодня (теперь это уже многим стало ясно) была, конечно же, и остаётся тяжелой, опасной и нескончаемой. И днем и ночью! Выходных не то чтобы не было совсем, но более того – наши отцы в них словно бы и не нуждались, посвящая всю свою жизнь одной лишь службе, потому домашние их видели редко.
Ах, вы скажете, праздники-то были!
Да-да! Праздники, конечно же, были. Такие как День великой октябрьской социалистической революции 7 ноября, День победы 9 мая, День международной солидарности 1 мая и что-то ещё. Но они и малого передыха офицерам не приносили. По этому поводу мой отец обычно усмехался, что любой праздник для вояки, что свадьба для лошади – голова в цветах, а спина в мыле!
Конечно же, до нас – детей – не однажды доходили странные словечки, упоминаемые родителями в их перешептываниях. Помню, что-то говорили про учения, про многочисленные наряды – внутренние и гарнизонные, про комплексные занятия, инспекции, проверки, полигоны или стрельбы, отбои или подъемы, кроссы или иные спортивные состязания личного состава.
И мы удивлялись, что это за странный такой личный состав? Чей же он, если личный, но не свой собственный? Впрочем, поначалу в содержание многих терминов мы не очень-то вникали, а потом и вообще как-то привыкли к ним и воспринимали, словно некие ярлыки, не догадываясь, что они-то в совокупности и составляли всю трудную, напряженную и непонятную нам службу отца.
Вообще-то мы, офицерские дети, особенно, мальчишки моего возраста, росли вольными птицами, а потому имели неограниченный доступ буквально всюду. Конечно же, неофициально, ибо никто нам такой свободы не давал. Только что от нас можно было утаить? Потому и знали мы, как нам тогда казалось, всё и обо всем!
Да и как же иначе!? Свои любознательные носы мы умудрялись сунуть везде, и лишь одно место – техническая территория войсковой части – оказывалось для нас притягательным, но недосягаемым, как бы мы не хитрили, стремясь туда попасть. Там-то и скрывались самые настоящие военные тайны. И скрывались они не от нас, а от какого-то, как нам объясняли, потенциального противника.
Иной раз отец уезжал (всегда по тревоге и всегда глубокой ночью) на далекий-далекий полигон и не появлялся дома и месяц, и два кряду. Тогда всякий день моя сестра тихонечко ревела в своём уголке, и долго приставала к матери с вопросами, на которые всегда получала единственный ответ:
– Теперь уже скоро, доченька! Теперь совсем скоро, – это сестру вполне устраивало, поскольку она ещё верила всякой незатейливой отговорке и на некоторое время успокаивалась.
И всё же своим отцом, даже так мало зная о нем и о его службе, мы очень гордились. Впрочем, для этого нам и не требовались с его стороны какие-то героические основания. В детском воображении он и без того всегда представлялся нам большим, сильным и добрым. И не только для нас. Постепенно мы узнавали, что таким он в действительности и был. Об этом свидетельствовали хотя бы многочисленные отцовские медали, полученные не на фронте, а уже после войны, в мирное время, а также грамоты и, так называемые, ценные подарки. Их, неизменно вручаемых в виде наручных часов, у отца за короткое время накопилось целых семь штук!
Надо сказать, что в те годы часы не были тривиальными безделушками, как сегодня, встраиваемыми в приемники, телевизоры, кухонные плиты и вообще, везде и всюду. Тогда же часы вряд ли имелись у половины взрослых. Они являлись, можно сказать, некой драгоценностью, вещью с большой буквы. Вот меня к ним и тянула какая-то внутренняя непреодолимая силища. Я надолго забывал обо всём на свете, если удавалось украдкой вскрыть их заднюю крышку и понаблюдать за неустанно трудящимся анкерным механизмом и пружинкой, пульсирующей, словно крохотное сердечко. Так-так, тик-так – бесконечно высекали часики, продвигая по кругу свои миниатюрные стрелочки.
Сейчас-то я вспоминаю и только диву даюсь, как же тогда получалось, что я заигрывался, завороженный почти волшебными стрелочками, ну и выносил очередные часы из дома, чтобы похвастаться перед друзьями. В общем, некоторые награды отца домой никогда не возвращались!
Весьма примечательно, что семейных расследований по этому поводу родители не проводили, будто не замечали пропажу. Я же всё равно потом терзался, можно сказать, раскаивался наедине с собой, хотя никогда и не признавался вслух. Только теперь в этом вопросе меня особенно подкупает удивительная педагогическая дальновидность моих родителей, бесконечно веривших в мою моральную чистоту, и не допускавших даже подозрений в злом умысле, что, несомненно, щадило моё самолюбие для последующей, уже взрослой жизни.
Хорошо запомнил, как в ту давнюю пору моя семья ютилась бок обок с другими офицерскими семьями в так называемом военном городке. Он обычно располагался вдали от любых населенных пунктов, то есть от городов, поселков городского типа и даже деревень. В общем, к огорчению наших матерей, мы были надежно запрятаны от притягательного мира цивилизации, куда их по молодости постоянно влекло. И это было понятно, ведь города значительно лучше приспособлены для решения многочисленных хозяйственных задач, которые постоянно давили на наших матерей. В городе-то им приходилось бы куда проще и легче.
Наш военный городок глухим деревянным забором отделялся от самой воинской части, где в добротных казармах размещались солдаты и техника в своих хранилищах. А со всех сторон нас прикрывал и вширь и в высоту многовековой лес.
Настоящий, прямо-таки сказочный лес! Местами он был настолько дремучим, что оказавшись в нем впервой, несложно было заблудиться. Но он был нашей стихией. Мы с закрытыми глазами знали каждый кустик любимого леса, буквально всякую травинку и тропинку в нем! И если у живого леса имеется своя лесная душа, то она, без всякого сомнения, сливалась с нашими ребячьими душами, не допускающими отлучения от этого сказочно-реального мира даже на непродолжительное время.
В нашем военном городке среди нетронутых строительством вековых дубов и грабов красовался единственный дом. Он носил строгое как военная команда название – ДОС, что расшифровывалось как дом офицерского состава.
ДОС имел два этажа и три подъезда, по четыре квартиры в каждом. Квартиры плотно заселялись по коммунальному принципу. Только семья командира располагалась в отдельной квартире, а в остальных, стало быть, одиннадцати квартирках, безжалостно уплотненных несколькими семьями, протекала личная жизнь трех десятков офицерских семей. Теперь уж не знаю, сколько там теснилось таких как мы бедолаг? Возможно, если считать с маленькими детьми и подростками, человек семьдесят, а то и все сто!
И всё же, то было весьма незначительное население, если сравнивать с городом или даже с любой деревенькой. Зато все дела и даже помыслы тамошних жителей скрыть оказывалось совершенно невозможно. Все были на виду у всех и у каждого.
Хорошо это или плохо? Мне трудно ответить однозначно даже теперь! Просто иначе тогда не получалось – желай, не желай! Так уж мы жили и не роптали.
Иногда подобная прозрачность кому-то помогала одолеть беду – ведь соседи искренне приходили на помощь. А в другое время их бесцеремонное вмешательство в личные дела могло раздражать. Ведь не всё и не у всех складывалось гладко, а делиться неудачами – радости никому не доставляет. Потому кто-то старался оградить себя от пристального наблюдения со стороны, но информация (тогда ее называли сплетнями) рано или поздно и неведомыми путями просачивалась наружу, становясь причиной нешуточных конфликтов, тяжелых и затяжных обид. Такое случалось и на моих глазах. Может, потому наших матерей так тянуло в город, где всякий человек незаметен, где можно оставаться неприкасаемым в личной жизни, какой бы она не оказалась.
Нас же, детей, удаленность от городской цивилизации и малочисленность местного населения совсем не тяготила. Возможно потому, что от цивилизации мы, в общем-то, не отрывались, ведь по будням ездили в школу. Ездили на большом военном грузовике, специально переделанном для нас под непритязательный автобус. Школа располагалась в ближайшем районном центре. До нее было одиннадцать километров.
Поскольку детей в той школе собиралось предостаточно, общения нам вполне хватало. От переизбытка физических и эмоциональных событий наша школьная жизнь вообще, казалось, выплёскивалась через край.
И всё же не школьный, необузданный детский мир, нас волновал больше всего и уже при недолгом отлучении заставлял скучать по нему. Только лес – вот что казалось смыслом нашей жизни! Но описать наш лес, столь милый сердцу, я даже не пытаюсь – непосильная для меня задача! Конечно, можно подробно говорить о его флоре или фауне, о временах года, сезонах, фазах или о состояниях погоды, о любимых местах, неожиданных находках и сохраняющихся загадках природы, но от того ведь никто не ощутит весь комплекс радостных ощущений, который мы всякий раз переживали, погружаясь в своё живое сокровище.
Наш лес был огромным, прекрасным и интереснейшим миром. Об ином наполнении своей жизни мы не могли и мечтать, буквально, растворяясь в лесу в любое свободное время. И нашим матерям стоило немалого труда, чтобы вовремя нас накормить или засадить, свободных лесных людей, за ненавистные уроки. Мобильные телефоны тогда не существовали, а до ручных часов мы не доросли, вот и приходилось матерям полагаться на силу своего голоса, а нам, на то, что нас не дозовутся.
Все школьные друзья остро завидовали нашему дикому лесному бытию, не в силах это скрыть. Особенно это чувствовалось, когда по весне мы с показной небрежностью дарили девчонкам большущие букеты. Пахучие ландыши, трогательные подснежники или кружевные фиалки сразу же поднимали нас в глазах девчонок на недосягаемую для остальных ребят высоту.
Но городские сверстники не имели представления о наших печалях. Не знали они, что обычные встречи с отцами для нас, детей офицеров, оказывались более редкими, нежели с удивительными лесными животными и цветами.
[justify] И всё же иногда хоть ненадолго мы выбирались в лес всей семьей. Мы тянули отца к себе, старались завладеть его вниманием и ревновали даже к матери, которая тоже считала себя давно обделенной его вниманием. Но настоящих обид, конечно, ни у кого не возникало, потому что мы с малолетства усвоили суть долга и служебной необходимости, которые всего важнее для отца, а, следовательно, и для нас. Из-за этих-то серьезных
