Я всегда воспринимал с большой натяжкой утверждение, будто высшие животные не имеют сознания. Пусть и не такого уж сложного, как у людей. Пусть упрощенного, даже примитивного, однако же, всё-таки сознания. Но если верить академику Павлову, то у животных, якобы, сознания нет и быть не может, одни лишь инстинкты. Мол, сознание – это привилегия лишь развитых людей.
Но я Павлову не верю! И не потому, как кто-то обо мне решит, будто я только по причине своего невежества подвергаю сомнению научные выводы самых великих ученых.
Вовсе нет! Просто мне часто приходилось наблюдать различных животных, и об их поведении я составил своё мнение, достаточно обоснованное, хотя оно и отличается от общепринятого. И что теперь? Как же я могу думать иначе, если при мне многие собаки в очень сложных ситуациях проявляли куда больше разума, нежели иные люди! У кого было больше сознания?
Может, мне следует не верить себе лишь потому, что кто-то и когда-то закрывал свои глаза на вполне очевидное? И закрывал их, видимо, ради некоторой выгоды.
Нет! Таких людей я не считаю авторитетными!
Но стоит ли говорить об этом?
Судите сами. С высоты моего седьмого этажа мне хорошо виден почти весь наш двор. Он образован окружением нескольких многоэтажек и совсем не мал. Это хороший двор, он не плохо оборудован. Но мой рассказ не о нем, а о двух бездомных дворнягах, которые часто в этот двор заглядывают, выискивая своё собачье счастье или же нечто съестное.
Обе собаки абсолютно разных пород, потому внешне отличаются самым радикальным образом. Одна из них, видимо, кобелёк. Он покрупнее, весь лохматый в силу своей породы, даже с бородкой, и украшен большими черными пятнами по коричневой шерсти. Как водится у самцов, он не слишком ухожен. Его подруга, не столь крупна. Она тощая, изящная, имеет гладкую шерсть песчаного цвета, которая всегда аккуратно вылизана.
Эти собаки, волей неизвестной мне судьбы сведенные в пару, никогда не расстаются, хотя никто их к этому не принуждает. Такое поведение меня несколько удивляет, но я всегда вижу их рядышком; они в любой момент бегут, прижимаясь один к другому боками. И так происходит, конечно, не случайно, а по взаимному желанию и согласию. Они очень дружны, и со стороны мне видно, что они дорожат своей дружбой. В их взглядах, в поворотах головы друг к другу, в нежелании удаляться даже на несколько сантиметров всё время проявляется нежность – именно так! Настоящая нежность.
Во дворе никто из людей их не боится. Всем очевидно, что они не только миролюбивы, но и увлечены лишь собой. Они никого не тронут.
Иной раз эта парочка беззаботно играет, веселится, переполненная счастьем, не обращая ни на кого внимания. При этом обе собаки резко отпрыгивают, прижимаются к земле на передние лапы, потом стремительно кидаются навстречу, наскакивают, обнимаются, повизгивают от восторга, а устав, укладываются рядышком и по очереди вылизывают друг дружку. Прямо-таки идиллия!
Однажды мне пришлось увидеть как кучерявый, отойдя в сторонку на поиски пищи, вернулся с косточкой, но не оприходовал ее тут же, ведь жизнь у бездомных всегда голодная, а галантно предложил находку своей подруге. Она в то время лежала в сторонке, отдыхая после их игры. Подарок гладкошерстная приняла как-то по-особенному. Было в поворотах ее головы и в подергивании хвоста нечто такое, что можно смело назвать выражением признательности своему кавалеру за его чуткость и заботу.
Ну, как ещё такое я мог истолковать? Я часто наблюдал и других бездомных собак, которые собирались в большие стаи, но отношения у них устанавливались чисто иерархические. Только попробовал бы кто-то из стаи нарушить субординацию, сразу бы получил своё. А то и загрызли бы. А тут всё выходило иначе. Тут собак удерживала вместе либо дружба, либо любовь.
Много-много раз я обнаруживал эту парочку в своём дворе. Они на бегу умилительно соприкасались боками, нежно переглядывались, ласкались. Постепенно эти собаки стали мне не только интересны, но и чем-то дороги, по крайней мере, как старые знакомые. Я всякий раз обнаруживал их с удовольствием. Всегда они вызвали у меня радость за них, за двух бездомных, но явно счастливых существ.
Это же надо! Такая привязанность! Такая верность! Какие молодцы!
Но однажды разразился гром! Выглянув в окно, я стал свидетелем драматической ситуации.
Рядом с Гладкошёрстной уверенно вертелся огромный властный пёс. Вдвоём они явно вели любовную собачью игру, нисколько не обращая внимания на ошарашенного происходящим Лохматого.
А Лохматый явно страдал. Было очевидно, что психологически он смят и раздавлен. У меня, хорошо знакомого с собаками, его состояние не вызывало сомнений. Пёс даже не пытался приблизиться к своей подруге, видимо, безошибочно расценив ее предательское поведение. Он не пытался ни образумить, ни переманить подругу. Значит, вполне сознавал безнадёжность своей позиции.
Мне стало невыносимо жаль Лохматого, но я не мог повлиять на ситуацию, да и не сделал бы этого. Моё ли право устраивать чужие судьбы, даже собачьи? Тем не менее, Лохматого я искренне жалел. О чем он теперь думал? Как намеревался жить дальше? Ведь всё, чем он жил, внезапно рухнуло. Его существование разломилось на две половинки – счастливую до этой поры и полную нестирающейся временем тоски в будущем.
Я, расстроенный, долго не отходил от окна, сопереживая Лохматому. Вновь образованная парочка, порезвившись, скоро удалилась с моих глаз, а он остался.
Сначала пёс с каким-то собачьим недоумением и тоской следил за удалявшимися, однако же, пересилив себя, так и не последовал за ними. Он просто стоял и жалостливо смотрел в их сторону! Просто стоял и смотрел, не двигаясь.
Так продолжалось, возможно, полчаса, может дольше. Потом, так и не повернув головы, Лохматый прилёг на впервые выпавший и уже таявший снег и в таком положении застыл на несколько часов. Он явно ждал предавшую его подругу. Он не хотел верить тому, что случилось. Он ещё надеялся на то, что произошла нелепая ошибка. Надеялся на своё непонимание ситуации. Он был готов простить.
Когда стемнело, я снова выглянул в окно. Фонари при участии белого снега ярче обычного освещали большой двор. Мокрый снег продолжал покрывать двор рваным белым одеялом. Пёс не уходил, разве что теперь он лежал, смиренно положив голову на передние лапы, но смотрел всё в том же направлении. Выглядел он растерянным, размякшим и побитым. Это впечатление усиливалось растрёпанной мокрой шерстью, на которой не успевал таять снег. Лохматый даже не отряхивался, что в подобных случаях делают собаки. Его волновало лишь одно: вернётся ли гладкошёрстная подруга?
Его собачье сердце разрывалось от страдания, а вместе с ним еще сильнее расстраивался и я. До чего же мне было жаль этого бедолагу. Я уже собрался, было, отнести ему хотя бы колбасу, но потом догадался, что теперь он есть всё равно не станет. Им теперь, как считал выдающийся академик Павлов, управляют одни лишь инстинкты.
Но так ли это? Откуда тем инстинктам взяться, если таких переживаний пёс прежде не знал, но ведь теперь он явно страдал и страдал вполне осмысленно. Но можно ли так страдать, не имея сознания? У людей это невозможно однозначно! Так неужели собака умеет страдать, не имея сознания? Что-то не сходится!
Впрочем, это и не важно! Может или нет, но она же страдает, черт побери! И еще как страдает! Потому я не верю Павлову. Он явно лукавил со своими выводами, стараясь кому-то угодить! Конечно, лукавил! Ведь работа сознания этого несчастного пса в полной мере проявилась на моих глазах!
Поздно вечером, когда я укладывался спать, пёс за окном всё еще лежал на том же месте, не изменив ни позы, ни направления своего тоскливого взгляда. Он еще надеялся. Он продолжал страдать и ждать.
Проснувшись, я первым делом метнулся к окну. Лохматого на прежнем месте не было. Его не было нигде. Но мне стало совершенно ясно, что он не отправился на поиски своей неверной подруги – он мог бы сделать это еще вчера. Нет, видимо, он ушёл восвояси, окончательно утратив надежду на ее возвращение. Он нашёл в себе мужество поставить точку и покинуть эти места.
И всё-таки в тот день я опять увидел Гладкошерстную. Она-таки вернулась во двор, оббегала и обнюхала всё вокруг, обнаружила место, где ее долго ждал Лохматый, поскулила там, потопталась, потом улеглась и долго не уходила, напряженно глядя по сторонам. Её тягостное настроение выдавало сожаление и раскаяние. Она тоже ждала. И у меня не было сомнений, что Гладкошерстная с радостью бросилась бы навстречу Лохматому, если бы он появился. Но это, скорее всего, было уже невозможно.
Много дней подряд я выглядывал в окно с одной лишь целью – опять увидеть полюбившуюся мне парочку собак, невероятно дружных, хотя и столь внешне разных. Увидеть их, показавших удивительно сложное поведение, никак невозможное без наличия того, что у людей принято называть сознанием.
Увы! Лохматого я больше не видел. Он оказался гордым; унижаться не стал. Значит, не простил и куда-то подевался. Я не думаю, что он повторил судьбу Анны Карениной. Впрочем, мой грубый юмор применительно к этой собачьей драме явно не уместен.
В общем, мне бесконечно жаль Лохматого. Хотелось бы, чтобы в его тяжкой собачьей судьбе опять появился верный друг или подруга. Жаль мне и Гладкошерстную, хотя и в меньшей степени, поскольку только из-за ее неверности случилась их обоюдная беда.
2024, ноябрь.
