филиала СО РАН СССР
Пленка 25е. Бассаров. Оми. Разговор по душам
Я повторил слова Чимит-ламы, но с вопросительной интонацией: «Это не буддийское?»
«Это наше. С эвенкийского. Помню с детства, когда болела. Забыла, а сейчас вспомнила», - сказала Моя Бабочка.
Блин. Попутал нечистый. Зачин любой буддийской мантры спутал с языческим, орочонским.
Разницу в созвучии коряво растолковал Васька Арпиульев. Чистокровный тунгус после двухдневного отсутствия заявился подметать крыльцо фирмы «Белый квадрат». Несмотря на теплое августовское утро, его бил тремор. «Кумар». От него несло псиной. Васька крепко держался за метлу – иначе мог бы упасть. Я наказал Алдару при первом же возникновении уборщика-волонтера у двери конторы везти его ко мне домой.
Васька с готовностью отшвырнул метлу и полез в машину.
- Шуптуур!* – выругался по-бурятски Алдар. - Ну и вонь от тебя, Бэзил! – опустил окно и вывернул руль.
- Тебе легко говорить, брат, - шмыгнул носом-пятачком пассажир, сунул руку под рваную тельняшку и почесал впалую грудь. Белесые полоски тельняшки обуглились от внутреннего жара. – А в подвале никаких чеу… чево… человеческих условий. И крысы шастают.
Дальше прихожей Лориного родственника не пустил. Кеша, унюхав ненавистный псиный дух, изогнулся дугой и зашипел. Мы вышли на лестничную площадку.
- «Ом»? Такого по-нашенскому нету, начальник. – Почесал грязный нос носитель языка аборигенов. – Погодь. Есть «оми», дядька толковал, когда камлал. Это то, что внутри… в животе… нет, выше кишков… Налей, начальник, сквозняк в чердаке. Башка трещит, ну?
- Налью, когда скажешь.
- Налей для соображаловки, Борис Лексеич.
- Артамонович.
- Я и говорю, А- лек-сеич. Налей грамульку, начальник, а то душа горит! – поскреб тельняшку любитель «огненной воды». И застыл, вцепившись черными ногтями в грудь.
- Жрешь всякую дрянь, вот и горит… - начал было Алдар.
- Стоп! – встал в тарбаганью стойку Васька.
- Поменьше бы заливал…
- Стоп! – тонким голоском оборвал воспитательную беседу местный беспризорник. – Душа горит. Жопа не горит. Душа!.. «Оми» это «душа», понял?
- Зачет. Алдар, вези его в магазин. И пожрать чего захвати.
- Спасибо, начальник. Три дня не жрамши, - разулыбался Васька. Глаза превратились в щелки
Алдар сгреб эксперта по душам и уволок за собой.
- Оми это душа? – спросил я у Лори. – О-ми, да? – повторил громче.
Лориго кивнула. Я сделал подушку повыше.
Выходит, не того «узкого специалиста» вызывали к нашей больной?
По некоторому размышлению пришел к выводу, что большого греха тут нет. Всякая вера толкует о душе. И, как знать, тунгусы, которые заимствовали то христианские, то ламаистские ключевые понятия, даже целые обряды, слышали зачин мантры и приспособили под свои духовные нужды. Пусть это и не так, но совпадение мистическое и символическое. Греха тут нет. Оми падме хум.
Разговор по душам продолжился во дворе, когда я решил опробовать детскую коляску. На него сбросились работники «Белого квадрата». Алдар, за пять минут собравший несложную конструкцию в прихожей, передал слова офис-менеджера Татьяны (так отныне секретарша позиционировала свою должность), что средства на коляску изъяты не с баланса фирмы.
Коляска, кстати, была для дочки уже маловата. Купил складную коляску, для тех, кто
вышел из грудного возраста Росла не под дням, а по часам. И уже ходила по дому – достаточно уверенно, не держась за стенку. А подарок коллектива оставил в прихожей, чтобы не обидеть сослуживцев и чтобы Алдар видел. А подарок решил передарить молодоженам этажом ниже, по виду студентам.
Варежка нуждалась в свежем воздухе – «прогулки» не балконе не спасали. Из-за чего и плакала. Во дворе дочка мгновенно засопела в складной коляске. Сидя, свесив головку, уронив на землю совочек для песочницы.
Я откатил коляску метров на пять, сел на лавочку, закурил. Во дворе жизнь била ключом. В песочнице под присмотром бабушек возились дошколята. На качелях визжали голенастые девчонки. Прячась за акациями, у дощатого забора курили подростки. Какая-то тетка собирала в дальнем углу двора пустые бутылки. Гомон и щебетанье перебивали мерные удары – женщина в халате взмахивала палкой, выбивала ковер. Солнце - раздавленная ягода, красная смородина, только недозрелая. В небе застыло, приклеило на месте птичьим пометом причудливое облако, схожее с белым оленем. Ватные его рога и копыта плавились под рыжими лучами. Но жарко не было. Босые ноги в сандалиях приятно обдувал ветерок. На краю горизонта углядел темную полоску. Идеальная погодка для сна. Шея заныла, я опустил голову и - увидел Ваську.
Он привалился к решетке у лестницы, ведущей в подвал нашей семиэтажки, уронил подбородок на грязную тельняшку, сладко почивал на свежем воздухе. Меж его ног на гравии торчал пакет. Сон-час для детей и алкашей. Характерно, как абориген Захолустья очутился в городе. Случайно. По наводке сотоварищей залез в кузов КАМАЗа на обочине райцентра, где под брезентом покоились початая бутылка технического спирта и канистра воды; развел спирт, заглотил этот коктейль и уснул. А когда проснулся от тряски, грузовик находился на пол-пути к городу. Хорошо, что спирт оказался не метиловым.
От толчка этот Васка вскочил бурундуком, вывалил из пакета горлышко водки, обертку ливерной колбасы и буханку хлеба.
- А? Че? Начальник, ты? – выпучился, разъяв глазки, Васька. – Кирнешь? Угощаю!
Я отказался, поблагодарил. И спросил про «оми». Видать, доза была живительной - «соображаловка» у Васьки работала. Он отвалился от решетки и достаточно внятно пояснил, что душа-оми чаще живет в дереве. Со смертью дерева, или оленя, оми покидает их навсегда. Если голое дерево не упало, стоит сухое – оно уже без собственного оми. Так говорил старик Догончин, когда они с Васькой ехали по конной тропе. Стемнело, лес был враждебный. Ваську один вопрос мучил, на который даже старики-оленеводы не смогли ответить. Почему с покойником кладут его собственные вещи, немного подпортив? Старик Найканчин сказал, что рядом с умершим человеком, у которого душа-оми уходит, остается лишь тело, и нельзя класть «живые» вещи. Их надо тоже умертвить.
«Честное слово! – выпучил глазки Васька. - Я был пьян, но не настолько, чтоб упасть с коня. Говорят, так и сейчас делают, начальник!».
По его словам, душа-оми человека не всегда уходит в потусторонний мир. Она остается поблизости, там, где умер человек. У людей, умерших неестественной смертью, не от старости и не болезней, - к примеру, из-за самоубийства, на охоте, утопленники, - их души не уходят, а витают вокруг да около. Поэтому старик Догончин сказал, что после того, как люди уснут, нельзя далеко от дома уходить, потому что оми-души превращаются в чертей-буни и могут увести за собой, и твоя душа будет ходить с ними, и ты умрешь насильственной смертью. А потом скажут, что случайно погиб на охоте.
«Это, бляха муха, не просто так!» - завершил рассказ Васька. Грязно ругнулся и чуть не завалился на землю. Кепка его упала.
- Короче, начальник, надо срочно «побрызгать», - потянулся за пазуху носитель сокровенного знания. Имелось виду «угостить» духов – не заблудшие души! – их повелителей. Сделать приношение. Местными жителями это обычно делалось водкой. На практике выливалось в узаконенное пьянство, так как властелинам душ доставалась малая толика возлияний, часто буквально капли.
Вот и рассказ Васьки грозил новым витком алкогольного пике.
- Потом побрызгаешь, - вернул я инсайдера из потустороннего мира в суровую реальность. Пока речь его сохраняла членораздельность. Однако Васька неуловимым движением успел приложиться к сосуду с нектаром и начал стремительно пьянеть. Дальнейшее повествование земляка изобиловало неудоваримой лексикой, мычанием, мимикой, жутким вращанием белков, непереводимыми местными выражениями. Все это богатство живой речи пришлось адаптировать в цивилизованный режим. В сухом остатке сумбурного монолога информатора следующее: в шаманистской практике Захолустья есть обряд возвращения души. Его стержень - жертвоприношение. Сперва делаются малые подношения в виде «белой пищи», например, молоком, белый цвет – священный у многих народов Сибири. (В силу того, что племена аборигенов шибко полюбили пить водку, то слукавили, приравняв «беленькую» к напитку богов). Кульминация же обряда/молебна - приношение животными, бараном. Он вырос из более древнего обряда замены души/человека, из обряда «долё». Это уже Васькин дядя, потомственный шаман, толковал, вспомнил племянник. Соль проблемы кристалликами расцветила общеизвестный слоган по поводу странного поведения человека: «Душа не на месте».
- Хм… Погоди, Василий, не спи, а где живет эта оми после смерти человека? Ей же жить теперь негде. Тело же хоронят.
- А в дереве, - не задумываясь, ответил Васька. – Это любой в тайге знает. Еще говорят: Отец-лес. Наш Буга.
- А бутылочки оставите, родненькие? – вклинилась в беседу бабушка.
Она подошла неслышно в клетчатых тапочках и просительно склонила головку в платочке. Сборщица «пушнины» мало походила на побирушку: опрятная теплая кофта, плисовая серая юбка, хэбэшные чулки без дырок, а на локте не раз стираной кофты была аккуратная заплата.
- Иди отсюда, Чебурашка! – победно взвизгнул Васька. – Че, на пузырь не хватает? Сам сдам! Ходят тут всякие!
«Чебурашкой» народ обзывал пустую бутылку емкостью 0,5 литра, самую ходовую для сдачи в пунктах приема стеклотары.
- Грех тебе, - поджала губы старушка. – Мне б на кефир да на хлеб…
Я ее и раньше видел во дворе, видимо, жила неподалеку. Обычно она слонялась по закоулкам ограды, возле мусорных баков и кустов акаций, излюбленных точках распития горячительных напитков окрестных пьянчуг, или терпеливо ждала, не обращая внимания на насмешки, что дворняжка обглоданную хозяевами кость, когда компания молодых людей опустошит пивной арсенал. Ее прогоняли от пивного клондайка не выпивохи, а конкуренты – бомжи мужского пола.
В коляске заплакала Варежка, я отвлекся, и в это время старушка исчезла. А пьяненький Васька, утомленный рассказом и разморенный солнышком, опять привалился к решетке и смежил веки. Наверное, представил, что лежит на оленьих шкурах, а рядом шумит лесное море...
Стараясь не шуметь, я затащил в квартиру детскую коляску со спящей дочкой, раздел . И все-таки разбудил мать. Мама Вари нацепила очки.
- Спит? – Лори сидела в кровати.
- Кто… спит? – не сообразил я.
- Ты! – улыбнулась.
Она и не думала пребывать в привычном
