няньки, едва научилась говорить. А вот Лориго, свою биологическую мать, Варежка не поминала вовсе. Она ее попросту не знала. Не в этом ли состояла мудрость Моей Бабочки, в последний месяц жизни, в фазе «бардо», сознательно охладевшей к дочери?
После «мамы Чепы» дочка вцепилась мертвой хваткой в меня, подвывая: «Ты, ты мама…». Кабы не плюшевый медведь, с которым дочка привыкла спать, ситуация была бы «туши свет». И свет не тушили. Варвара повадилась реветь по ночам. Тогда-то с острым сожалением оценил былое присутствие в доме мамы Чепы. Не говоря о том, что с приходом Чебурашки я отпустил приходящую уборщицу тетю Пану. Пана не только убирала – стирала. Без оплаты. Теперь я убирал, стирал и сопли вытирал. Платил по счетам.
И я сполна хлебнул говнеца и запашка прокисшей мочи, погружаясь в пучину любви. Мысленно называл дочурку Ее Величество. Когда Они изволили хныкать, требуя молока или сока, бормотал на ходу: «Сию минуту, Ваше Величество…» Как и в коротком битловском творении, Им совсем нечего было сказать. Говорили Их Величество плохо, а угадывать Их пожелания я, подобно маме Чепе, еще не научился. Но Ее Величество — хорошенькая девочка, и она меняется день ото дня. Однажды утром Они внимательно посмотрели своими серыми глазками, - как у матери! – и внятно молвили: «Ты не мама, ты па-па!». И с каждым днем принцесса крови наращивала словесный запас. Правда, в совершенстве освоила слово «дай». ChildisFathertotheMan.**
Зуб даю, этот ребенок - черновик большого замысла.
Из-за Ла-Манша позвонила Татьяна и прокричала, что может найти хорошую няньку, рекомендации отличные, от лучших домов. Это что же, гувернантку выписывать из-за границы? – ужаснулся я.
Сам заварил кашу – сам и расхлебывай.
После того как, полусонный, чуть не уложил дочку мимо кроватки (успел перехватить тельце у самого пола), купил ночник-бра. По ночам, расхаживая по квартире и укачивая ревущую Вареньку, видел в окне светлое пятно: там тоже не спали. Это бодрило. Но как ни вглядывался в ночь, не мог разглядеть силуэты в белесом квадрате дальней пятиэтажки. Только в артиллерийский бинокль угадал контуры настольной лампы. Тем не менее, нет-нет да и бросал взгляд в заоконную мглу: на месте ли мои братья-сестры по счастью? Светящееся окошко изгоняло из черного квадрата собственного окна мрачные мысли. «Период окна», бляха: вполне могло быть и несчастье – близкие, например, ухаживали за тяжелобольным...
В результате недосыпа уснул на рабочем столе в обнимку с толстой папкой техэкспертизы. Дела на фирме шли хуже и хуже. Борис-два уже не раз заводил разговор о ликвидации фирмы.
Срочно требовалась нянька, но платить по новым расценкам я уже не мог...
Нежданно-негаданно помощница нашлась.
Раньше я любил душевно покуривать на балконе. На седьмом этаже ветер ощущался полнее. А вместе с ним – кручение земного шарика. Еще в пору службы в гаубичной артиллерии я был поражен в сердце салабона-первогодка баллистическими поправками на боковой ветер, но еще больше - поправкой на вращение Земли. И это влияние зыбкого и незримого на стальную кумулятивную, казалось, несокрушимую волю, судя по цифрам в мятой тетрадке нашего лейтенанта, было реальным, а потому загадочным. Позднее, на втором году службы я давал задание расчету и уходил в монгольскую степь. И лежал по часу, уставившись в Хухэ Мунхэ Тэнгри, Вечно Синее Небо, за что однажды схлопотал наряд вне очереди. У меня тогда еще не было девушки, ни по переписке, ни по жизни, какой-никакой сексуальный опыт был, а вот девушки не было, и я мечтал о ней. И о маме. Ибо все солдаты мечтают о маме, но стыдятся в том признаться.
В 90-х годах пошла мода зарешечивать балконы железной арматурой, даже не мода, а насущная необходимость – участились случаи воровства продуктов с балконов, даже с верхних этажей. Дело не в Карлсоне, который живет на крыше. Прочитал в газете, что воришки безо всяких пропеллеров за спинами обчистили квартиру. Пустили в ход альпинисткое снаряжение - спустились на балкон с крыши. И все равно я упрямо противился общему поветрию. Решетки мешали чувствовать ветер. Так же думал Кеша, который любил свешивать рыжий хвост с перил и меланхолично наблюдать вращение Земли.
И в самом деле, смотришь вдаль и непонятно, то ли ветер качает горизонт, то ли крутящийся шар разгоняет ветер…. Иль всему виной солнечный ветер, срывающийся с ближних звезд. И я купил телескоп. Иногда, впрочем, я смотрел мимо звезд. Чутким ранним утром, разбуженный шорохом дворницкой метлы, я выходил на балкон и с первой, самой сладкой затяжкой, направлял жерло телескопа на взгорье, где пробивалась щетинка хвойного леса, за его верхушками вспухала, покалывая глаз, оранжевая гортань, розовые языки облизывали тарелку лесостепи. Не успевала догореть сигарета, как осторожно, на ощупь, всходило солнце, и начинало метаться, пойманное у реки в силки частых зарослей. Еще затяжка, светило прорывало заслон и – светило. Но это уже было не так интересно.
Позже, при жизни Моей Бабочки, нашу окраину стали застраивать, по утрам меня будили крики китайских гастарбайтеров, протяжный скрип крана, фырканье пневмонасоса, через год рядом выросла такая же блочная семиэтажка, наполовину урезав силу бокового ветра и заслонив обзор с балкона. Я бросил курить. Но я знал, знал, что и солнце, и ветер живут своею жизнью и потому вращается шар… По крайней мере, поправки на его вращение, судя по новостям из горячих точек, регулярно вводятся в различных частях Земли.
А балкон я так и не зарешетил, хотел вставить новомодные пластиковые окна, но случились события, о коих отдельный разговор. Мы с Лори вступили в период «окна», и я оставил эту затею. До лучших времен.
Так вот, о балконе. Однажды утром я отмерял манную крупу, но деления пластикового стаканчика стерлись - им играла Варя в «маму-дочку». Я включил верхний свет. И сбоку от делений стаканчика, над собственным запястьем, вдруг увидел девушку на балконе соседнего дома. Она уже перекинула ногу через перила и смотрела вниз, казалось, распущенные волосы утягивали ее вниз...
Просыпав манку на цементный пол, я заорал, замахал руками, стукнул в окно. Ноль внимания. Я выскочил в одном тапке на балкон, сунул пальцы в рот, свистнул. Девушка медленно разогнулась, пощурилась. Я погрозил кулаком. С грохотом начал колотить поварешкой по балконной решетке. Девица медленно разогнулась, поправила челку…
Я сразу заявил Маше, что не смогу ей платить. Хотя няня нужна позарез. Как и деньги. Моя фирма давно обанкротилась из-за того, что клиент банально поумнел. Даже гороскопы уже не пользовались прежним успехом. Зато сотрудники фирмы вышли в люди. Или вышли замуж, как Татьяна. Один я увяз, что муха в янтаре, в терминальной стадии любви.
Но Маша из соседнего дома была согласна присматривать за символическую плату в один торт в неделю. При этом половину торта съедала Варежка. Маша сказала, что возня с малышкой отвлекает от плохих мыслей. Вроде реабилитации. Типа волонтера. И в колледже взяла академический отпуск. Еще один плюс: живет рядом. Конечно, рискованно доверять ребенка человеку, склонного к суициду, но у меня не было выхода. И дочка с первой минуты прилипла к гостье, что манная каша к волосам. Кстати, девушка отменно варит кашу. Говорит, мама научила. А у нас мамы нет. Совсем нет. Маша для Вари варит любую кашу. Не смотря на таймер – по интуиции. Бывает же талант. Еще один плюс. Кругом положительный диагноз. Маша порывалась готовить «для семьи», но я пресек эти поползновения. Для мужской половины я варю сам – для себя и Кеши. Иногда прикупаю полуфабрикаты, себе – пельмени, коту – корм в банках и рыбные консервы.
Когда раздается сирена Вариного плача, Маша отлипает от компьютера LG - самого навороченного, - успел притащить с работы, едва фирма «Белый квадрат» начал пускать пузыри и началась распродажа имущества. Равносильно тому, если бы Варежка оторвалась от плюшевого медвежонка – с ним они натурально варежки, на одном шнурке. Я ценю эти жертвы.
«Маша-каша-кайф!» («Маса-каса-кяйф!») – визжит Варя при появлении няньки. Девушка занимается с подопечной почище логопеда. Вербальный запас ребенка заметно обогатился. У няньки-волонтера емкий амбивалентные взгляд на текущий момент:
«...Па-ат!..» («отпад»), – восторженно орет мулатка Варя, перемазанная шоколадным кремом от макушки до рожицы, вплоть до слюнявчика-накидки.
«...То-ой!» («отстой»), – хныкает в описанных колготках, да еще норовит лягнуть няньку голой ножкой. Тогда воспитательница слегка хлопает Варвару по попке. В ответ возмущенное: «...Ёмна-а, у-у!» (Стрёмно»).
Этим языковые заимствования подопечной не ограничились. Например, словами «чувак», «кайф», «понты», «стрёмно», «забей», «облом», «лажа», «кипиш», «крейзи» (Варежка шепелявит: «кьези»).
«Кьези» - универсальное понятие. В случае, если папа или «Маса» не дают сладкого, заставляют есть или спать, словом, делать то, что Ее Величеству не по нраву. Даже наш политкоррентный кот, вершина толератности, удостоился данного эпитета; вконец истерзанный цепкими ручками, он ударил мучительницу лапкой (никаких коготков!) по лобику и пустился наутек. Варя взревела: «Кеса крейзи-и-и!!!». Плач прекратился лишь при озвучании спасительного «забей».
«Сапей?» - переспросила няньку озадаченная Варежка, вытирая последние горючие слезы.
«Угу,– подтвердила Маша, перехватывая чадо. – Отстой в реале. Кончай кипиш, а, Варька? Забей на это дело!»
В целом «кьези» обозначало явление, не укладывающее в короткий жизненный опыт Ее Величества. Например, когда пришел домой под-шофе, не в силах одолеть разъедающую душу тоску по Лори.
«Крейзи-и, крейзи-и» - мурлычет Маша, чуть не роняя наушники в кипящую кастрюлю. Я насторожился, потом уяснил, что это «Сrazy»из репертуара «Aerosmith»***, чьи бабл-гамные баллады звучали в девяностых из каждой батареи парового отопления, а ошалевшие от затяжной рок-перкуссии соседи стучали по трубам супротив биг-биту, многолосным бэк-вокалом грозя карами и штрафами.
Таким макаром одномоментно с нянькой-волонтером в квартире прописались рок-фронтмены и звезды евро-диско конца века, коих я терпеть не мог. Терять было нечего. Все одно Варвара единоличным соло перекрывала всю эту какофонию. Под шумок я притащил из офиса кассетный магнитофон и провернул британское вторжение конца 60-х. При Лори такое,
