Захолустье

стеной в соседней столовой моют посуду. Кваканье стало тягучим, будто кошку тянули за хвост.
     Миха, суча ногами в обрезанных валенках, гнусавил так, будто у него был хронический ринит. Зрители не сразу сообразили, что дурачок говорит на иностранном языке.
     Артист оригинального жанра привстал на четвереньки с жуткой гримасой: «Миша  хочет выпить… Миша хочет пить …»
      Михе поднесли стаканчик разведенного спирта.
      - Гони дальше, ну?! – требовательно рыкнули из партера.
      Промочив горло, дурачок снова лег на пол.
      Постепенно из гнусавого кваканья вылупились слова, среди них смутно знакомое – «пли-и-из».
      Даже во вторых рядах сообразили, что самодеятельный артист говорит на чистокровном американском языке – как в кино. Ему дали глотнуть пива.
      Миха вдруг разразился задорным женским смехом. Серебряные его завитушки проникли в дальний угол пивнушки – там что-то упало. Буфетчица Шура тихо матюгнулась: «Во дает, гад…»
      - Повторяй за мной, - сказал Миха женским голосом. – Ай эм Борис Давидофф…
      Мужской голос послушно басил вслед.
      - Нет, милый, в имени Борис ударение на первом слоге…
      - Чудно… - выдохнул Борис устами Михи-дурачка.
      - Что поделаешь, милый, так в английском языке  принято – ударение всегда на первом слоге, - продолжал мастерски, с женскими обертонами, воспроизводить чужую речь сумасшедший увалень.
      - Вот если окажемся в заокеанской пивнушке, называется паб, к примеру, в Лондоне, то сам услышишь, Борис! – имя незримая женщина произнесла с ударением на первом слоге.
      Мужской голос опять послушно басил вслед.
      В дальнейшем слов было сказано мало – одни междометия и стенания. Типичное любовное свидание с чмоканьем, всхлипами, отрывистыми словечками типа «сладкий», «тебе хорошо?», «сними это», ну и это самое «люблю…»
      Миха валялся на грязном полу и сбесившимся магнитофоном то стонал, то мурлыкал, то пел гимн во славу соития любящих душ. К его бороде прилипли опилки, ими щедро посыпали пол.
      Артиста грубо прервали на высокой ноте. Кто-то хлопнул дверью.
      Мнения окружающих разделились: продолжать слушать «это распутство», по выражению Шуры, или немедленно прекратить. Большинство нестройно проголосовало за продолжение концерта в стиле аудиопорно.
      - У нас тута детей до шешнадцати годков нету. Валяй, Мишаня, - дурачку поднесли разведенного спирта.
      Все решило мнение буфетчицы Шуры. Хозяйка заявила, что пусть идут слушать разврат на улицу. Выступление артиста выдохлось, как пиво.
       В любом случае даже дураку было ясно, что речь идет о неслыханных вещах – романе передового бригадира, примерного семьянина Бориса Давыдова и новой учительницы английского языка.
       Видимо, Миха мог подслушать их встречу на ближней заимке, где имел обыкновение ночевать на чердаке, прижавшись в трубе. Или, что менее вероятно, в кочегарке, куда полоумного пускали после того, как тот управлялся с кучей шлака.
       Миха-дурачок в тот день напился. По Захолустью, змеясь, поползли слухи.
 



      На пожар я не пошел. Дело это полюбовное. Ежели ты в трудовом коллективе, то, конечно, запишут добровольцем, как миленького, и попробуй отказаться – срубят премию под корешок. А я, придя из армии в апреле, к лету работу так и не нашел. Да и искал вяло. Мама предлагала через знакомых устроиться в артель гидромониторщиком, хотя бы на половину промывочного сезона или на подмену, и заработки хорошие, жила пошла, но я отказался: вечно в грязи, мокрый с головы до пят…
       Изнывая от безделья, помечтал о «своем деле». В стране разрешили ИТД, индивидуально-трудовую деятельность, появились первые кооперативы. Вот, скажем, сера, из поколение в поколение ее жевал в Захолустье стар и млад. Не хуже «чуингама». И даже лучше. Зубы бережет. Да этой смолы у нас навалом! А что, если организовать контору по ее продаже? Наладить ее выпуск? И придумывать ничего не надо, только впаривать народу в цветной облатке. Рекламу дать. И обозвать по-английки. Да это же хальное бабло под ногами! Нагнуться и поднять.
       Видно, уже тогда я ощущал позывы к предпринмательству. И когда переехал в город и открыл свою фирму, узнал, что в другом сибирском городе выпускают жвачку «Смолка» - хорошая идея приходит в голову не только тебе. Претворить ее в свое время, честно говоря, поленился.
       В то лето я часто сиживал в пивнушке. Во-первых, на улице жара, пылища, к вечеру духота, а здесь всегда прохладно, ставни закрыты, время от времени из подсобки выходит еще трезвая старушка и, позвякивая дужками ведра, ковшиком разбрасывает по половицам воду (в ненастные дни посыпает пол опилками и через час сметает). И можно, хотя бы в долг, промочить горло от кашля. Даже завзятые курильщики, уважавшие «Беломор» и «Приму»,  жаловались, что из-за этих пожаров трудно дышать. Во-вторых, танцы в ДК отменили, а заведующего домом культуры, пропагандиста мягкого порно, этого пидора с косичкой (лез с якобы дружескими поцелуями) обязали проводить среди населения наглядную агитацию на противопожарную тему. В-последних, на Лори свалились заботы по уходу за ребенком и к ней было нельзя. Востроглазую двухгодовалую девочку привез со стойбища бригадир –  родители из-за верхового огня опасались за девочку. И за оленей.
      Про них-то битый час толковал в пивной бригадир оленеводов, хотя разобрать можно было далеко не все. Типичный представитель северной народности, орочон с плоским носом, всклокоченными волосиками и скупой, будто грязь, растительностью под носом, пьяно качался на табурете, буровя маленькими глазками незримого собеседника.  Я прислушался.  Оказывается, он прилетел в райцентр на заседание суда. Тяжба с госпромхозом, забравшим за долги «олешек», длилась второй год. И вот суд опять отложили. Истец с горя напился. Но он напился бы в любом случае. Как-то на время отела важенок орочонам отказали в приобретении спиртного, но постановление назавтра отменили из-за протеста прокуратуры.
      - Нашальник!..  Падеж!.. Как-так долги, нашальник!.. – воздевал руки, что сучья горельника, бригадир. – Олешков чичас бы с приплодом сорок было, ёшкин кот… Ежли умный такой,  сам оленей кастрируй, сам рога пили, умник, и легру… реглу… тьфу! – выматерился эвенк,  -  регулярно, так! Экуды да бисим!..  А ветени… ветеринар где, я спрашиваю, товариш-ши, а?! Мотонарты поломаны втору зиму, ёшкин кот … Лыжи в руки… А запчасти где, умники!.. Какой такой падеж!..  Падеж! Тебя самого кастрировать, нашальник!..
      Пьяный оратор закашлялся: «Экуды да бисим!.. Какой-то я не такой, муха-два уха…»
      - Напился, не шуми, - сказала из-за прилавка Шура и поправила чепец с брошью. – А вы, молодежь, или платите, или марш отсель! Учтите, бамлаговцы, в долг вы от меня не получите. Шиш.
      Шура смачно плюнула на черный карандаш, схватила зеркальце и принялась выводить брови.
      Я и Харя, насосавшись пива в долг, сидели в углу и играли в карты по маленькой. Харя пытался мухлевать, спрятал короля черви в рукав, но был изобличен. Теперь друг должен был мне полбанки «Жигулевского» и бутылку водки, а если перевести в «катанку», то литр разведенного технического спирта. Это паленое зелье можно было, понизив голос, купить у Шуры. «Катанку» она продавала только своим, а в знак особого расположения – американский спирт «Роял» в розлив. Его еще звали «американкой». Много позднее я узнал, что за океаном им протирают стекла.
      На заднем дворе столовой мы с Харей нарубили дров и коромыслом нанесли воду в бак - в счет долга. А куда денешься? С похмелья и молодому невесело.
      В другом углу пивнушки чернело – там сидела пестрая компания. Изредка оттуда доносился жидкий смех: пиво и вино они, сдвинув столики, вылакали, и теперь лениво пересказывали застарелые анекдоты.
      Я ходил к ним за спичками – там пахло хроническим бездельем. Эти люди не пахли как обычные работяги, – свежими опилками, соляркой, дымком костра пополам с крепким куревом. То был чистый запах, так пахнул отец, приходя с работы, я с детства любил этот дух, даже если отец успевал заскочить в пивнушку или пропустить сто грамм с товарищами в гараже. А тут воняло несвежей рыбой и урологией. И еще безнадегой.
      - Расселись тута!.. – ворчала, не отрываясь от зеркальца, Шура. - Все нормальные мужики в лесу пожар тушат, а энти расселись тута … Бамлаговцы!
     - Дураков нету за спасиба в огонь лезти!.. Пусть работает медведь, у него четыре лапы! – выкрикнул бородач, которые все звали Бамовцем.
      В углу загоготали.
      Таких слоняющихся средь бела дня лиц мужского пола -  невиданное прежде дело! -стало в Захолустье больше: недавние рабочие геологических партий, золотодобывающих приисков, сокращенные или отправленные в административные отпуска. Даже бамовские организации на севере района свертывали фронт работ. Но сокращали в первую голову любителей перекуров. А в хозрасчетные артели, в первые заготовительные кооперативы по выделке камусов и прочего ширпотреба «сачков» и пьяниц не брали,. Вот они и слонялись по поселку в поисках мелкого приработка. Еще не «бичи», но уже не люди труда. Хозяйки жаловались, что стала пропадать белье с вешал и всякая утварь. И бродячих псов поубавилось. Но наш  Гарнир, мелкий и серый, с глазками-бусинками и свалявшейся, как у барашка, шерстью, был настолько неаппетитен, что по-прежнему тявкал вволю.
      Скука, одним словом. Даже не скука, а пустота. Вдобавок в Баунти проникли лица без определенных занятий и в нашем убежище, сооруженном из рубероида и досок, кто-то ночевал, оставив вместе с пустыми флаконами боярышника тот же запах безнадеги. И туда нельзя было водить девушек. Да и кого вести? Инга собралась замуж за сына начальника прииска, какого рожна, спрашивается, писала мне в армию душещипательные письма! Лори – малолетка, руками не трогать (или только выше пояса). Кто еще? Утром я ушел совершенно опустошенным от одной женщины. Девушкой ее назвать было нельзя при любом раскладе. Пустота была сокрушительной. Настолько, что не хотелось идти домой и видеть тревожное лицо мамы.
      Я еле дождался открытия пивнушки; под насмешливым взором Шуры, дергаясь от кадыка до копчика, глотнул «американки»,