Захолустье

театральным жестом изгнал Рината Газзаева из ученических рядов. Ринат на прощание издал мерзкий свинячий визг. Педагогический коллектив вздохнул с облегчением. На этот раз Харя обокрал ночью школьный музей и пытался продать монеты царской чеканки геологам. Те сдали юного ценителя нумизматики в детскую комнату милиции. Ранее в учительской на столе завуча была найдена дохлая крыса. Пожилой учительнице начальных классов стало дурно, вызвали, за неимением в Захолустье службы скорой помощи, медиков из санавиации. А с практикантой-физичкой сделалась истерика. Злоумышленника не обнаружили, но даже юным пионерам было ясно, чьих рук дело. До того инцидента пешие полпреды санавиации и парашютисты-пожарные не раз десантировались по тревоге учебном заведении - Ринат развлекался тем, что поджигал таблетки сухого спирта, увенчанные капсюлями. Грохот стоял на разных этажах десятилетки. А уж на такие мелочи, как регулярный отъем завтраков у младшеклассников, игра в пристенок на деньги, сквернословие на уроках, драки со старшеклассниками на большой перемене и приставания к девчонкам (Харя называл это «зажимболом») уже не обращали внимания. Однажды Ринат довел до бешенства учительницу биологии: он выкрал лягушку, предназначенную для опытов, и, будучи пойманным за руку биологичкой, крепкой тридцатилетней женщиной, перворазрядницей по лыжам, при попытке спустить подопытную тварь за шиворот первой красавицы класса. Девочка упала в обморок. Рука у биологички была что тиски. Харя грязно выругался и сделал неприличный жест, предложив взрослой особи вступить в биологическую связь. И тут выяснилось, что бесхвостое земноводное издохло – видимо, от стресса. Урок был сорван. Биологичка бросила в нарушителя меловой тряпкой и дала затрещину. ЧП рассматривалось на закрытом педсовете и коллеги оправдали учительницу биологии.
       После зимних каникул Ринат заявился  в школу в новеньком полушубке. Такие  выдавали бамовцам в качестве премии. У раздевалки ему попалась молоденькая учительница русского языка и литературы, дежурившая в тот день по школе. Филолог искренне удивилась дефицитной обнове ученика из малообеспеченной семьи. Ей-то он и выдал «стих»:
 
       От холода себя страхуя,
       Купил доху я,
       На меху я.
 
       При этом последние три буквы в каждой строке Харя протяжно гнусавил, делая похабные рожицы.
       Учительница пустилась в слезы и кинулась к завучу – жаловаться. На помощь был призван физрук. Физрук позвал  школьного дворника. Ринат был низвергнут с крыльца посредством метлы. Директор Булдаев по кличке Бульдог, - и впрямь, щеки у него были как брыли, - сделал телефонный запрос на предмет возможной кражи полушубка. Участковый Бадмаев оперативно выяснил, что «с полушубком дело чисто»: Ринат Газзаев честно выиграл в кочегарке бамовскую спецодежду в карты. В классическое «21». Правда, потерпевший утверждал, что некий Харя мухлевал, требуя полушубок назад, но «все это к делу не пришьешь», резюмировал участковый милиционер.
       Однажды Харя поразил меня в сердце в школьном туалете, крашенном известью дощатом строении, что скособочилось в углу школьного двора. На большой перемене сюда, не замечая вони, набились курильщики. Я тоже покуривал, но не в затяжку. И вот в присутствии школяров Харя выдал «номер». Со смехом, похожим на хрюканье, он распихал пацанов, спустил штаны, нагнулся и заорал напарнику: «Быстрей!..»  «Ассистент» из седьмого класса, тоже двоечник и начинающий хулиган, чиркнул спичкой и поднес ее к заднице. Раздался громкий пук - аудиторию ослепила яркая струя пламени. Как из ротного огнемета. Успех у публики был оглушительный.  
       Странно, но я ладил с местным enfants terribles. Двоечник, хулиган и вообще отличный парень. Харя постоянно был голоден. Мать у него спилась, мыла полы в конторе охотуправления, да и то ее держали на должности технички из жалости в память о муже, штатном охотнике, погибшем от пьяного выстрела залетного высокого гостя. Отчим поначалу побивал пасынка, но в восьмом классе тот дал отпор, выстрелил над головой у перетрухавшего опекуна из старой «тозовки». Отчим на всю зиму переселился в баньку. Мать разрывалась между банькой, шваброй и бутылкой. Так что кормить Рината было некому. И я как-то купил ему в школьной столовке котлету с картофельным пюре и щедрой подливкой. Громко чавкая, он смел угощение за минуту и облизал тарелку. Тут не было подхалимажа: я был чемпионом района по стрельбе из мелкокалиберной винтовки, а двустволка и у меня висела в темнушке, осталась от отца, впрочем, оружие в Захолустье, этом охотничьем Эльдорадо, имелось почти в каждом доме. Рината я не боялся в отличие от других. Он это чуял. Злой потому что голодный. Вот и весь «ужасный несносный ребенок», господа кандидаты педагогических наук, мадамы и медемуазели.
      Чем-то Ринат своим лошадиным оскалом напоминал мне индейца производства киностудии ДЕФА, но плохого индейца - из племени гуронов. На Чингачгука Харя не тянул, но в роли Красной Росомахи или Одинокого Койота в кадр вписался б. Девчонки Харю не любили, шептались, он пытался брать их силой. Вдобавок от него за три метра несло чесноком. Но это все девчачьи разговоры. Поселок маленький, попробуй тронь малолетку, – старший брат или отец передернет затвор, и рука не дрогнет. Харя похаживал к женщинам определенного сорта, такие есть на любой окраине, носил им водку и дичь, – сам хвастался. Другое дело, что девчонки вели себя вызывающе: курили, пили и позволяли себя лапать. Словом, начиная со старшей группы детсада, никто не верил про детишек в капусте или доброго аиста. И потом, аисты на севере не водятся. Барачная жизнь в силу ужасающей тесноты не давала ни единого шанса для веры в родительские байки. А тех, кто верил, махом просвещали друзья из барака. Этот ликбез закреплялся рисунками в дощатых, крашенных известью,  уборных с решительными подписями к оным.
 
       Пленка 02b. Бассаров. Барак
 
       Я не понимал, что меня душило в отрочестве – стены барака или тупость его обитателей. Но царившие теснота и грубость нравов подразумевались, они окружали нас с детства и не вызывали протеста. Все было проще: гормоны. Кабы в период полового созревания я открыл для себя «битлов», - интуитивных, в силу гениальности, юных мудрецов - было б легче. Но какие там «битлы», там, на краю Ойкумены, в краю непуганых птиц и катушечных магнитофонов. Осознал бы, что я не один такой задроченный тинэйджер в мире. Усек бы, что и на зеленых лужайках развратного мира капитала на втором этаже коттеджа в комнате, оклеенной постерами, разворачивается та же вечная трагедия: It’sjustapoorboylookingforagirl. Findloveaperfeсtcombination.*
       Но найти в юные годы, затуманенные перманентным онанизмом, нужную комбинацию любви, согласитесь, крайне сложно. Да еще в барачных реалиях.
       Лори позже рассказала про случайно подсмотренное в детстве: полное впечатление, что женщину душат, та мычала и извивалась внизу. Девочка уже хотела бежать звать на помощь, но тут женщина хихикнула, перевернулась и встала по-собачьи…
       Лори жила в соседнем бараке, но об этом я долго не подозревал. У нас была огромная, по меркам предпубертатного периода, разница в возрасте, в три-четыре класса. Она едва отучилась в начальных классах, когда я, авторитетный старшеклассник, капитан школьной сборной, разогнал пацанов, пытавшихся отобрать у нее пионерский галстук.  Шел мимо из буфета, увидел возню под лестницей, рассеянно надавал шпане подзатыльников и поджопников, и – забыл. А она запомнила. Влюбилась, видать, из благодарности – ее потом в школе не трогали. А то ведь с первого класса дразнили – сначала за очки, потом за длинные косы. Очки были на резинке, однажды на уроке физкультуры их от нее спрятали, наслаждаясь, как одноклассница, раскинув руки, с глупой улыбкой блуждает неверными шажками и тихо поскуливает. Ну, а за косы, понятно, дергали.  В отчаянии она просила мать обрезать их. Мать Лори работала в конторе лесхоза техником, да еще подрабатывала сторожихой в той же конторе  – одна тянула дочь. Хорошо, что в свое время успела записать девочку эвенкийкой, за что полагались немалые льготы. Так поступали многие северные жители в те трудные годы, коих с большой натяжкой можно было причислить к малочисленным народам Севера. В районном загсе не придирались – была негласная установка сверху. В интернате начального обучения для детей-эвенков, который примыкал к средней школе с торца, примерно треть светловолосого выводка зачастую не помнила своих отцов – геологов, бамовцев, шабашников, вчерашних зеков и авантюристов...
       В Забайкалье эту людскую породу зовут то «карымами», то «гуранами». Неизвестно, чьей крови в них больше – русской, бурятской иль эвенкийской. Скорее, всего поровну. У Лориной мамы, скуластой, большеглазой, типичной метиски, имелась родня на оленеводческой ферме в урочище Коратал. Несколько раз в год, после забоя оленей, накануне первого сентября, или на ежегодный праздник Больдёр, а то с оказией вертолетом санавиации, они приезжали в райцентр. Привозили в барак оленину в бумажных почтовых мешках, оленьи языки отдельно, брусника в туесах и прочие дары тайги.
       Лариса, так окликали ее с детства в школе, даже мать, от орочонского «лориго» – бабочка. Однако материнская родня упорно звала ее Лори. Так звал и я. (Откуда мне было знать, что эта девчушка на долгие годы, если не на всю жизнь, станет Моей Бабочкой?).    
       Единственное, что говорило об ее происхождении из рода вэкэроев, были шикарные черные волосы. Она с ними мучалась. По какому-то шаманскому поверью косы нельзя было обрезать до замужества. Плохая примета. Темнота, одним словом. Иногда она в шутку просила взять ее замуж, когда подрастет и получит паспорт. Говорила, что родилась на берегах реки Тыи – есть такая речка со смешным названием. Дремучее невежество. Тыя. Ты и я. Захолустье, словом.
 
       Как-то я простудился, когда до полуночи обнимался в Баунти с Ингой. Бывшая одноклассница, пока я был в армии, превратилась в секс-бомбу – тоже новое словечко. И даже выкрасила волосы перекисью водорода. Водородная бомба. Я съел всю ее косметику. Но, несмотря на то, что мы выдули два литра пива и бутылку «Токайского», выкурили полпачки «Опала», Инга не давала снять чертовы лосины. И тут пошел дождь. Мы спрятались в кабине брошенного трактора. Я принялся за старое. Инга тоже затеяла прежнюю игру: позволяла все, но не ниже ватерлинии, стонала вплоть до решающего момента, а потом ныряла в норку: нельзя, папа узнает. В этот самый момент темноту прорезал луч и тарахтенье тяжелого мотоцикла «Урал» – Ингин папаша искал красавицу дочь! А папаша был похож на медведя, по крайней мере, не раз ходил на медведя. Я ломанулся напролом, перескакивая через шины и кучи металлолома, проклиная Ингино кокетство. Домой я пробирался переулками, увязая в раскисшей грязи, – мне повсюду