состояние, проводит её по укороченной программе. Казалось, что сил уже нет. И эта картошка, комары и это поле никогда уже не кончится. И все мы здесь умрём. Если сначала были шутки -прибаутки, истории об уборке картошки в детстве, юности, то сейчас всё это сменилось тихой злостью, отупением.
Периодически вспыхивают из-за пустяков ссоры, на грани драки. Разминают все. Обидчики расходятся по разные концы поля. Поле большое, никто никому не мешает. Пошел осенний дождь. Моросящий. Мелкий. Подлый.
- Ну, всё! Конец мучениям! Спасибо, Господи, за ниспосланный дождь!
- Ну, всё! Небо обложено.Сегодня и завтра - выходной! Отоспимся!
- Шабаш!
- Рота! Строиться! На обед! После обеда взять плащ-палатки и на поле! - Земцова просто так не возьмёшь!
Поставленная задача должна быть выполнена чётко и в срок!
Теперь мы уже вспоминали сухую погоду как что-то прекрасное красивое и далёкое!
Офицеры в плащ-накидках, стоят, контролируют нашу работу. А, мы в шинелях, сверху плащ-палатки по-прежнему ковыряем землю. Теперь уже машины вязнут в раскисшей земле. Собранную картошку приходится таскать на край поля. Но теперь можно спать с заходом солнца.
Иуда-прапорщик кусает себе локти. План не выполняется. Радченко его грозится в порошок. Он прыгает как шавка вокруг ротного и взводных, умоляет выгнать нас в поле, чтобы собрать еще пару ходок ненавистного нам картофеля.
- Товарищ капитан, -- это он к Барову - а, вон, там, ваши курсанты плохо выкопали. Много оставили!
- Товарищ прапорщик! Идите на х...й! Вы заметили недостаток -- сами и устраняйте!
Молодец капитан Баров! Молодец!
Мы греемся, сушимся вокруг костра, несмотря на капающий дождь, напряжённо вслушиваемся в разговор между злыднем-прапором и ротным.
- Товарищ прапорщик, прикажите машинам освещать нам поле, тогда и пойдём копать дальше. А, так, в темноте - не получится.
- А, может, факелы сделаем, а? - заискивающе молвил враг рода курсантского - Я и сам могу светить, где копать. Одни светят, вторые копают, а, товарищ капитан? Меня полковник Радченко самого на картошку пустит!
- Не хочешь, чтобы пустил - идите на... -- Земцов выдержал паузу, мы замерли от предстоящего мата - на поле, копайте картошку. Сами.
Высунул руку из плащ-накидки.
- Дождь, товарищ прапорщик. Дождь. Ни один факел не выдержит. И, кажется, -- он посмотрел на небо - усиливается. Внимание, сорок вторая рота! Замкомвзодам проверить наличие личного состава, доложить командирам взводов, через десять минут - отбой!
Дважды не надо было отдавать эту команду. На час раньше лечь спать, а не идти на поле!
Дождь то шёл, то прекращался, ветер немного подсушивал поле. За неделю все вымотались. Офицеры тоже устали. Когда прапорщик что-то показывал взводным, что курсанты пропустили там сям картошку, они просто делали вид, что не слышат этого мелкого беса с погонами прапорщиками. Он поначалу сам выгребал эту картошку из земли, а потом тоже забил на это дело.
Фигура его сгорбилась, плечи опустились, он ждал, что полковник Радченко его самого очистит как картофелину и засунет в котёл для варки. Он ненавидел нас, а мы ненавидели его. Нас больше и ненависть наша коллективная. И офицеры были на нашей стороне, что тоже есть хорошо! Да, мы этого упыря в своей ненависти сварим и растворим!
И удавить же его тихо нельзя! Поле большое. Прикопать бы его до весны. До посадки картофеля! У него задача, чтобы мы собрали картошку. А, нам уже плевать на всё. Нам хотелось домой - в казарму, где тепло, где есть вода, помыться, и спать раздетыми на чистых простынях, как белые люди!
И, понимаем, что полевой выход был тяжёл сам по себе, но казался уже не таким уж сложным. На этом картофельном поле тяжелее.
И вот, нас в пятницу вечером везут в родное, милое, драгоценное, теплое, уютное, по-домашнему тёплое училище!
Земцов приказал старшине, что два дня роту не гонять, а чистится, стираться, гладиться!
Это же, как праздник! Почти как увольнение!
Учёба.
Первый семестр.
Все постепенно втянулись в учёбу-службу.
Комбат Старун периодически пытался устраивать шмон, но всё сходило по-тихому. Не хватало ума ему и офицерам в роте, что всё запрещённое можно прятать в вещмешках, которые в особых клетках под замком.
Кончено, находили по мелочи, но такого как раньше не было. Вроде и успокаивался комбат и ротный насчёт вшивников. Только по-прежнему у "Чапаева" местного Василия Ивановича осталась дурная привычка. Он приходил в роты в сигаретой во рту, прикуривал её, быстро перемещался по казарме, швыряя спичку, а то и стряхивая пепел. На обратном пути, он останавливался возле своей же спички или же пепла, что стряхнул минуту назад и орал на всё спальное помещение:
- Земцов! Иппиегомать! Курцы! Наряд - снять к ебеней матери!
И снимали парней. Потом вечером снова заступать. Ничего хорошего. И снова за комбатом носились с утроенной энергией, подбирая его пепел и спички.
С вхождением в службу начались самоходы. Ночью покорять сердца и тела особ женского пола города Кемерово!
И это несмотря на то, что в случае поимки, в лучшем случае, отсидишь на "губе" суток трое, ну, в отпуск зимний можешь задержаться и не поехать. А, то и вообще вылететь из училища в войска. Но, желание женской ласки не останавливало желающих.
Рядом проходила тропа Хошимина, которая звала, манила. Вечером, в курилке, из окон было видно, как наши старшие товарищи из различных батальонов устремляются в город, потом возвращались оттуда.
Иногда устраивали офицеры засады на тропе, но никого ещё не ловили. Прячась в тени, подобно опытным охотникам, ждали когда зверь выйдет на тропу, но зверь-курсант верхним чутьём чуя опасность уходил запасными тропочками.
А, то и вообще были случаи, которые передавались из уста в уста, как внештатный начальник гауптвахты капитан Вытрещак, по кличке "Вася, вытри щёку", одел курсантскую шинель и встал возле забора. Вот очередной самоходчик собирается спрыгнуть с забора, Вася протягивает к нему руки, вроде, как помочь, но тот видит, что не друг его ждёт. С удивлением опознает Васю и воплем:
- Бля! Вася, вытри щёку! На! Держи!
Спрыгивает с забора, и уже в полёте, со всей дури бьет его по голове бутылкой портвейна, что нёс в казарму. Бутылка была не слабая, 0,7 литра. У капитана была на голове шапка офицерская с курсантской кокардой. Она-то и спасла его голову от разрушения. Ну, и, наверное, долгий опыт службы в армии, также привнёс в безопасность свою толику.
Например, мозг ссыхается, а кость утолщается. Короче, Вася, выжил, даже сознание не потерял. Только принял портвейн из разбившейся бутылки за свою кровь и долго и истошно орал. Прибежал в медсанчасть за первой помощью. Когда его обтёрли и успокоили, что кроме шишки на голове, безнадёжно испорченной формы, даже сотрясения мозга нет. Видимо, оттого, что и мозга-то нет. Сотрясать нечего. Один мозжечок остался. Налили ему немного спирта, вкололи укол от столбняка, и отправили восвояси.
Так вот, первым в самоходе "залетел" бывший солдат, а ноне курсант Егоров. Его быстро вычислили, Вертков пришёл ночью и пересчитал по головам и иным конечностям спящих. Нет Егорова.
Меня как "замка" подняли. Я тёр глаза и божился, что не знаю где он прячется. Но, когда дежурному по роте было сказано, что он поутру вылетит из училища как пробка из шампанского - быстро, шумно, показательно, тот сознался, что Егоров ушёл около двадцати трёх. И оставил адресок, если будет возможность, отправить за ним дневального, в случае шухера. Съездили с Вертковым на шальном, заблудшем трамвае на Южный, в частном секторе отыскали нужный дом, и подняли довольного Егорова. И девчонка у него была хорошая... Я бы сам с такой познакомился. Она, дурёха, цеплялась за него, как будто его на расстрел уводят. Плакала, заламывала руки.
Как ночью добираться?
- Егоров, твой залёт воин? - Вертков строго спросил.
- Мой! - тот лишь понуро кивнул головой.
- Ну, тогда лови такси, и вези нас в казарму.
Егоров долго стоял у обочины, пытаясь кого-нибудь остановить. Никто не останавливался. Пошли пешком.
Ну, а поутру, Вертков подал рапорт о "подвигах" Егорова, и того отправили дослуживать в войска. Было печально смотреть, хоть и не в ладах я с ним был, когда, он перешил погоны, черные, с двумя жёлтыми полосками и буквой "К" (курсант), на чёрные с буквами "СА" (Советская Армия).
Все подходили и прощались Было жалко. Егоров сам с трудом сдерживал слёзы в глазах.
- Жалко парня. - сидя в курилке мы обсуждали Егорова.
- Я даже предлагал ему соврать Зёме, что, мол, девчонка беременная!
- Да, я видел как она за ним убивалась, будто мы гестаповцы, поймали партизана и сейчас поведём пытать, а потом расстреляем. - я хмуро плюнул под ноги.
- Так Егоров сказал, что ему плевать на девку. Лучше уж снова в войска, чем жениться на ней!
- Офигеть!
- Не говори!
- Я думал, что у него любовь.
- Ага, любовь! Просто "шишка" зачесалась.
Следующим "залётчиком" был Колька Панкратов. Этого вычислил дежурный по училищу. Тоже путём подсчёта конечностей спящих.
Как Коля не "мазался", мол в соседнем батальоне, печатал фотографии у земляков, и его "зёмы" клялись и божились, целовали "Устав внутренней Службы", что Колька был с ними. Не верили ему и всё тут!
Но, до конца не пойманный, значит - не самоходчик.
Сидели на сампо уныло. Не прошло и недели, как снова может уйти член нашего взвода. Думали как Панкрата отмазать. Предлагали всякие предложения, в том числе и сходить, переговорить с кем-то там. Поручиться за Кольку. Но, как-то малоубедительно всё звучало.
Шкребтий Юра вкрадчиво произнёс:
- После окончания же мы все в Афган поедем?
- Ну, поедем, и что?
Народ недоумевал.
- Коля, ты напиши рапорт, что, осознал. Обязуюсь больше такого не повторять. А, после окончания училища направить служить в Афганистан.
- Мысль! Молодец, Юрок! - Фомич хлопнул маленького, по сравнению с ним, Шкребтия.
- Ну, ты, Бандера, и загнул!
- Ну, ты и еврей!
- Когда хохол родился - еврей заплакал!
- А, этот с Западной Украины! Значит, католический еврей! То есть хохол! Запутался совсем!
- Не забудь добавить, что обязуешься в Афгане смыть свой позор кровью!
- Лучше вражеской!
- Бля! Это настолько по-идиотски звучит, что, пожалуй, и сработает!
- Может сработать!
- Так, что в рапорте писать, сознаться, что в самоходе был?
- Если ты идиот, то сознавайся, а так, просто напиши, что ходил печатать фотки для ротной стенгазеты в соседний бат. Вот это и признавай. Тут, вроде, как и идейная хрень. Активист, комсомолец, ударник. Ради этого дела общественного по ночам не сплю. Ну, да, нарушил, что после отбоя пошёл. Попался, вот за это и не казните, меня добрый дяденька начальник училища, а отправь после выпуска исполнять интернациональный долг в горно-пустынную местность с жарким климатом.
- Ну, ты и загнул! "Добрый дяденька начальник училища"! Нашёл добренького полковника Панкратова! Ха!
- Это, так, для образа.
- А, это мысль!
- А, может, пойти к нему на приём и сказать, что
