одиночная подготовка.
Спина уже болит, нога предательски сгибается в колене, когда ее держишь на весу. Куртка уже темная на плечах от пота, да, и подворотничек, хоть и не вижу своего, сужу по товарищам, тоже далеко не первой свежести.
Вертков останавливает занятия, подходит к Пинькину Олегу:
- Товарищ курсант, что у вас в кармане?
Олег краснеет. У него в кармане брюк оттопыривается что-то.
- Ничего, товарищ капитан!
Олег имеет очень белый цвет кожи и голова белобрысая. Очень легко краснеет, когда злится, смущается, волнуется.
- Доставайте, товарищ курсант.
Пинькин полез в карман, и достал два куска белого хлеба.
Мы все ахнули.
- Пиздец тебе, Пенек!
- Гад!
- Чмо!
- Гандон!
- Сука!
- Голоданец! (презрительное от "голодающего")
Вполголоса все матерились. Запрещено было категорически забирать пищу из столовой. От этого и понос, паразиты. Дизентерия и прочие прелести пищевых отравлений. Но есть хотелось постоянно.
А вот за такие "шалости" полагалось наказание. И все его знали. Ладно, у него два куска, а не больше.
- Внимание! Сорок вторая рота! - Вертков повысил голос, чтобы его слышал весь плац - Упор лежа принять!
Все исполнили команду, только барабанщики стояли столбами. Капитан посмотрел на них.
- Барабанщиков тоже касается! Барабаны снять! Упор лежа принять!
Те неохотно проделали это. Отжимание. Кому охота! Я успел сдернуть пилотку и засунуть сзади под поясной ремень. Некоторые решили отжиматься в головных уборах. Они падали. Кто-то пытался, стоя на одной руке, поднять ее и спрятать под ремень. Многие же просто с сожалением смотрели на свою пилотку, лежащую на земле. Если не удастся ее отряхнуть от пыли, то вечером придется стирать ее. Неприятное занятие это в ледяной воде. Просушить ее толком негде, она же многослойная, а утром нужно стоять на утреннем осмотре в уже чистой и выглаженной. А с утюгами, как известно - проблема. Так, что во всем виноват Пинькин!
- Старшина, командуйте! А, вы, курсант Пинькин, ешьте хлеб!
Бударацкий рад стараться:
- Раз! Руки согнуть! Грудь касается асфальта! Так, кто там не полностью сгибает руки! Кто сачкует! Ждем. Вся рота ждет!
Мочи уже нет терпеть. Руки забились кровью, еще немного и многие повалятся на землю. Спина в пояснице проваливается вниз. Сука, Пенек!
Старшина неспешно ходит по плацу. Пинькин давится, заталкивает хлеб в рот. Но, после строевой подготовки, да, когда еще волнуешься, и физически ощущаешь на себе ненависть твоих сослуживцев, корчащихся на пыльном асфальте, то как-то кусок хлеба не очень-то лезет в горло. В горле все пересохло у Пинькина от волнения. Слюны нет. Воды нет. Один кусок хлеба во рту кажется буханкой. А их два!
Вертков внимательно следит, чтобы Пинькин глотал, а не прятал как хомяк за щекой.
Бударацкий не спеша командует:
- Делай два! Раз! Ниже! Ниже, я сказал! Два! Раз! Два!
Некоторые злобно громко шипят:
- Пинькин - козел!
- Будешь жрать весь хлеб, что после ужина за батальоном останется!
Бударацкий, прохаживаясь между отжимающимися:
- Разговорчики в строю! Раз! Два! Что не доходит через голову, будет доходить через руки и ноги. Через конечности, одним словом. Раз! Два! Раз! Два!
- Сам ты - конечность! - неподалеку пыхтит Женя Данданов ("Даныч").
- Пенек! Жри скорее!
Ну, вот, Пинькин проглотил хлеб. И стоит красный как варенный рак. Кажется, что у него из ушей повалит пар.
Вертков командует:
- Закончить упражнение! Встать! Заправится!
Все вскочили, отряхивают руки. Ладони грязные, все в мелких ямках. Кто-то порезался о небольшие острые камни. Многие тщательно отряхивают упавшие пилотки и многие тихо шипят на Пинькина, обещая ему веселую жизнь. Например, устроить "темную". Темная - это когда набрасывают одеяло на голову и бьют так, что оставлять синяков. Например, иденьем армейского тяжеленого табурета. И кому устраивают такое побоище, не видит своих обидчиков. Иди потом жалуйся пусть, потом разбираются, кто тебя бил. Не видел никого. Ну, а стукачей не жалуют в армии. Они стоят почти на том же уровне, что и воры. Но никому в роте еще не устраивали "темную". Только обещали.
Есть в курсантских правилах общежития еще одна неписанная "казнь". Ночью, аккуратно выносят койку со спящим в туалет. Это для воров или доказанных стукачей. В столовой с такими не сидят за одним столом. С древних времен с товарищами готовы были делить кров, пищу. И даже чоканье бокалами, кубками, стопками тоже древний обычай. Вино переливалось из кубка в кубок, смешивалось, подчеркивало, что оно не отравлено. Высшая степень доверия. А когда отказываются жить под одной крышей и питаться вместе - бойкот. Человек становится изгоем. А в мужском замкнутом коллективе сложно прожить изгоем.
Ну, а Пинькин просто разозлил всех, настроил против себя. На гражданке дал бы по морде. А вот в армии так нельзя. Надо себя переделывать.
Все это читалось не только в моих глазах, но и у остальной роты. Многие ворчали угрозы в адрес Пинькина.
Потом была учеба. Длительная, изнурительная. Казалось, что вот эта долбёжка-зубрёжка уставов сможет свести кого угодно с ума. И кто это только придумал? Строевая подготовка. Защита от оружия массового поражения... Это же вообще садист-извращенец придумал! Команда "Газы!" Выдохнуть, зажмуриться, нащупать противогаз, выдернуть оттуда маску, правильно одеть маску. Одевать нужно не как треух на голову, а сначала натянуть на подбородок, а потом уже на черепную коробку, резко выдохнуть, открыть глаза, одеть пилотку на резину, которая обтягивала голову.
И кроссы, кроссы, марш-броски... Как просто так, и в противогазах. "Играть в слоников". Но, самое поганое - это по команде "Вспышка!", упасть на землю, ногами к ядерному взрыву. "Вспышка слева!" -- падай вправо, и так далее. Ну, а когда уже "Вспышка сверху!" -- деревья умирали стоя. Вот тогда я и усвоил навсегда армейское выражение "Главное - не проеба...ь вспышку!"
Хотя, какая разница как укладываться к ядерному взрыву? Или ноги в голову войдут или голова оденется на ноги? Или чтобы потом похоронной команде было удобнее в собирать трупы?
Как в ситуации с Пинькиным, было и при "вспышке". Если кто-то делал что-то неправильно, то все подразделение поднималось и повторяло все заново. И, старшина Бударацкий, постоянно жующий свои сопли, что поделаешь, у человека был хронический ринит, а жевательной резинки в то время не было у нас, специально выбирал местечко погрязнее, и укладывал нас прямо в эту грязь.
Да, ему и не сложно это было. Дождь шел почти каждый день. Грязь была повсюду, только вся разница была в том, что укладываться в лужу или просто в грязь. Но на построении ты должен быть чистым, выглаженным, с чистыми руками и в начищенных сапогах.
Вся рота тихо ненавидела Бударацкого. Его дегенеративного вида лицо явно говорила, что его предки были знакомы с инцестом, или зачинали его под воздействием самогона, настоянного на парах ртути и навоза.
Каждый день предлагали на разводе личного состава, уйти из военного училища. Дальше будет еще только хуже.
Некоторые ломались, уходили, мы смотрели, как они пакуются, говоря при этом, что имели они половые контакты оральным способом со старшиной и его матерью, со всей армией и прочее.
Мы смотрели на них со смешанным чувством. С одной стороны, мы гордились собой, что мы стойкие, не ломаемся, а с другой...
Мы остаемся здесь, а они через несколько дней будут дома... Чистая сухая постель, нормальная еда, родные близкие лица. Девушки...Много еды и девушек. Или наоборот! Нет! Еда впереди! Иначе не будет сил для общения с лицами противоположного пола!
Так было несколько дней, потом на тех, кто уходил, смотрели с презрением - слабаки!
Несмотря на все такие экстремальные, с точки зрения, нормального гражданского, условия, никто из нас не болел, становились крепче. По утрам иней на траве, а мы с голым торсом бежим на зарядке, каблуками ломая ледок в лужах, с хрустом разлетается замороженная трава. И не болеем. Никто в нашей роте не болел.
Начинаем чувствовать коллектив. Когда рота бежит в ногу, кажется, что это бежит один великан, которому все по плечу. Плечи сами расправляются, Те, кто повыше, укорачивают шаг, поменьше - удлиняют. Все мы - один организм. Мы - 42 рота! И, понимали, что мы сможем многое.
Даже курсанты из национальны республик втянулись в службу. Худо-бедно, но те, кто плохо разговаривал по-русски, начали "шпрехать". Конечно, иногда чтобы позлить Буду, они "тупили", мол, моя твоя не понимает.
Что сильно донимало - это голод. Не знаю почему, но страшно хотелось есть. Всегда! Всегда хотелось есть. И днём и ночью. Иногда даже просыпался от того, что хотелось есть.
Однажды отправили наш взвод на разгрузку продуктов. Олег Алтухов несколько раз задерживался возле двери, крутился возле замка.
Когда мы пошли приводить себя в порядок после разгрузки, Олег шепотом сказал.
- Замок - фигня. С виду сложный, на самом деле изношенный, открывается парой гвоздей. Сегодня отожремся!
Я заинтересованно посмотрел на него.
- Попробуем!
Если кто-то думает, что у меня в этот момент шевелилась совесть - глубоко заблуждается. Перво-наперво - это поесть. В армии понимаешь, что еда - это жизнь. Второе - это приключение. Чего не хватает в армии - это приключений. Вся жизнь регламентирована, а вот разнообразия не хватает. Не хватает адреналина в крови. Отчего молодежь ворует яблоки в соседнем саду, когда их в своем девать некуда? Азарт, адреналин. Поймают-не поймают. О рту сухо, сердце колотится.
Уже в предвкушения ночного похода чесались руки от возбуждения. Пошли втроем: я, Алтухов Олег и Гуров Андрей.
Алтухов и я спали в одной палатке, Гуров - в другой. Как замковзвода я имел право задержаться на какое-т время после отбоя. Посмотрел, что офицеры ушли в штаб батальона спать. Дежурные по ротам собрались в курилке, дневальные кто стоял под грибками " на тумбочке", кто в свете фонарей мел дорожки. Все тихо. Решили выждать еще пару часов. Крутился с боку на бок. Сон не шел. Посмотрел на светящийся циферблат "командирских" часов. Пора! Пора, брат, пора, туда, где ждет нас жратва!
Тихонько дернул Алтухова за ногу. Он поднял голову, я молча махнул. Сам первым вышел на улицу. Толпой нельзя выходить. Кашлянул у палатки Гурова. Сразу послышался шорох. Андрей не спал.
Ночью по малой нужде никто не ходил в туалеты, расположенные далеко от лагеря. За линию палаток, к березам.
Я туда и направился. Справил нужду, закурил. Послышались шаги. Олег, затем Андрюха.
- Все готово?
- Готово! - Алтухов показал несколько гвоздей.
- Вещмешок взяли?
- Взял. - Гуров показал - А, то куда хавчик ныкать.
- Идем?
- Пошли пока не засекли.
И прикрываясь ночной тенью от деревьев мы двинулись в обход по лесу к столовой. Самый опасный участок - это освещенная дорога перед плацем. Путь самый короткий, но рискованный. Идти в обход, можно попасть в поле зрения часовых или дежурных офицеров, совершающих обход.
В солдатской столовой горел свет. Повара
