-- Понятно. А, что Карабасу скажете?
-- Да, пошёл он! – пьяно махнул Хозяин. – Я с ним рассчитался как ты сел. Позвонил. Сказал, что ты тоже свободен. Он поначалу взбрыкнул. Я ему сказал, что ты в камере. Тот и успокоился. Сказал, что долг прощён. Даже твои расписки прислал. На! – он протянул Ивану его долговые расписки. – Силён. Я меньше был должен. И то под дело занимал. А ты?
-- А-а-а. – Иван протянул.
Он научился держать язык за зубами.
-- Не хочешь говорить. Как хочешь.
Иван внимательно прочитал свои расписки. Они были все. Подошёл к печке, там горел огонь, кинул. Молча смотрел как корёжится бумага сгорая в печке. Достал кочергу, пошерудил в печке, чтобы бумага сгорела вся. Искрами она взметнулась в трубу. Сел на место, молча налил себе и собеседнику.
-- За новую жизнь, Иван?
-- За новую жизнь! – Иван встал со своего места, чокнулись, выпили.
-- А кто был от общественности на суде? Говорит, что из бригады, но я его не видел. Новенький какой-то?
-- Что понравился? – засмеялся Хозяин. – Хорош, правда? Актёр чертовски талантливый, но весь талант в стакан слил. Вот и уволили его ото всюду. Я его по театру помню. Не пропускаем с женой и дочкой ни одной премьеры. Нравился он мне очень на сцене. Не играл он на сцене, а жил ролью. Потом узнал, что выгнали его. Нашёл его. Закодировал. На работу к себе в цех мебельный взял. Дочке даёт уроки актёрского мастерства.
-- Актрисой будет?
-- Да, ну! – он махнул рукой. – Она на экономическом учится. Отличница. Умница. Красавица. Но робеет перед людьми. А выступать на публике – хуже каторги для неё. Голова у неё светлая. Но робкая. Вот он и помогает. А артист этот попросился на две недели сюда, на выруба, в бригаду, чтобы вжиться в роль. Убедительно выступил?
-- Я и сам поверил какой я замечательный и какие подвиги совершал. – рассмеялся Иван искренне.
Посидели, помолчали.
-- Завтра ты заступаешь командовать бригадой. Бригадиром будешь.
-- О! Как! – удивился Иван.
-- Да. Тебе здесь всё равно два года быть. Под условным сроком. Вот заодно и покомандуешь. Образование у тебя высшее. В машинах и механизмах соображаешь. Как лес пилят – знаешь. В помощники Валеру я тебе определил.
-- Валеру?
-- Он как собака преданный. Что скажешь – то и сделает.
-- Преданный? А чего он пистолет на себя взял? Команды не было? Или своя рубашка ближе к телу?
Хозяин, долго молча, смотрел в глаза Ивану.
-- Сам найдёшь себе помощника. Карт-бланш тебе в руки. Ни в чём не ограничиваю. Разворачивайся. Не воруй.
-- А зачем? Чтобы сесть? Оплата как будет?
-- По совести.
Посидели, поговорили ни о чем.
Спали здесь же. Поутру собралась бригада. Ивана представили как бригадира. Через час Хозяин улетел на вертолёте. Он оставил большую сумму денег для жизнеобеспечения бригады.
Иван начал осваиваться в новой должности. Валера поначалу лез к нему в друзья, но Иван быстро поставил его на место. Долго присматривался кого взять в помощники.
Глянулся ему Мара. Фамилия его была Мараукин, но все его звали Марой.
Мужику около шестидесяти. Всю жизнь был водителем. Но попался пьяным за рулём, вот и подался на лесосеку, пока прав не было. Он был добр к Ивану, когда тот числился в изгоях. Пытался ободрить парня. Ему не позволяли, шикали на него. Однажды Маре удалось тайком сунуть Ивану буханку хлеба. Иван не забыл этого.
Мара был отменным рассказчиком. Ивану запомнилась история, когда Мара рассказывал, как его до слёз обидели.
Дали в середине девяностых ему задание. Съездить из Красноярска в Волгоград на машине за оборудованием. И снабженца посадили в кабину. Вот и залазит молодой, да, ранний. В белой рубашке, галстуке, И это в КРАЗ- «лаптёжник»!
-- Я – Владимир Петрович! – говорит снабженец.
-- Это я – Владимир Петрович, а ты ещё молодой! Волохой будешь у меня! – Мара хлопнул снабженца по плечу.
Поехали! Мара взял с собой ящик портвейна. Скорость движения – максимум сорок километров в час. Кирпич на педаль газа. Сам вино потягиваю. Предлагаю Волохе – тот морду воротит. Так вот и телепаемся. А скучно одному пить. Вот я его и всё подбиваю. Мол, давай, выпьем. А он всё упирается. На пятый день сдался. Говорит, что у него от гула двигателя голова рассказывается. Спать даже не может. Мара ему и предложил анестезию. Выпил он. Молодой ещё. Ему бы лишь влить в себя побольше, нет бы, чтобы медленно тянуть, долго быть в одной поре.
Вино в голову ударило. Всё равно говорит, что голова болит. Я ему и говорю, а ты – пой! Радиомагнитолы у меня в машине не было тогда. Вот и едем. А он поёт! Красота! Весело! А Волоха скулит, что голова раскалывается. Взял я газету, нажевал её, да, и забил в уши ему пробки, чтобы не так голова болела. Ору, мол, как? Голова прошла. Тот палец большой вверх. И песни ещё громче горланит. Ничего же не слышит.
Остановились на заправке, я пошёл талоны отдавать, кричу снабженцу:
-- Пистолет в баке держи, тюха-матюха! – кричу ему.
А у него газета в ушах. Не слышит. Да, и развезло того основательно. Показываю ему жестами. Кивает головой, мол, понял. Взялся он за ручку топливного пистолета. Он всё с себя пылинки смахивал, костюм берёг. А тут струя солярки хлестанула. Не удержал Волоха пистолет. Двумя пальчиками. Стоит весь в соляре, стекает по нему, капает. И так рубашка из белой стала серой давно, а тут и солярой сверху окатило.
Мара психанул, стал вырывать у него из ушей газетные пробки. Не вытаскиваются. Достал из ящика отвертку, выковырял.
-- Хрен тебе! Пусть башка болит, но слышать будешь!
Так, попивая вино, и добрались до Волгограда. Приехали после обеда, заселились в гостинице. Мара в магазин сбегал, купил ящик портвейна. Ну, и жахнули!!! От души так выпили. А Волоха цедил. Я его учил так пить в машине, а не в гостинице. Тут надо так, чтобы усталость снять!
Утром проснулся Мара один в номере. Нет, Волохи. Заглянул в туалет, ванную, нет его. Даже под кровать заглянул. И записку на столе увидел. А там написано: «Пошёл ты к чёрту! Я улетел домой!» И заплакал Мара:
-- Я о нём же, как о родном заботился! Всю дорогу! А он! Сбежал!
Загрузил Мара оборудование на заводе и мелким шагом отправился в обратную дорогу.
А снабженец Волоха уволился с предприятия ещё до приезда Мары.
И когда рассказывал в лицах Мара у костра, заново переживал обиду, у него натурально скатывалась скупая мужская слеза по небритой щеке.
Вот Мару и поставил своим помощником Иван.
Иван пересмотрел весь рабочий цикл производства. Сидел, думал, пил чай, кофе, думал. Выходил на делянки. Чертил. Думал. Вызывал самых опытных рабочих. Мара всегда был под рукой, готовый посоветовать и прийти на помощь, наорать на ленивых. Несмотря на его балагуристость, он давал толковые советы.
Иван распорядился изготовить клеймо – медведь с топором. И стали отмечать брёвна с обеих сторон. Клеймили только отборную древесину. Своеобразный знак качества. Постепенно вырос авторитет брёвен с клеймом. Как у отечественного, так и зарубежного потребителя. Готовы были платить больше за качественный товар.
Пересмотрел логистику вывоза древесины. Вышел с предложением на Николая Харитоновича, так он теперь называл Хозяина. Чтобы за счёт государственных дотаций вырубленные делянки засаживать новыми саженцами. Тот ухватился за эту идею. За полгода Ивану удалось утроить выручку предприятию, при этом заработки рабочих в его выросли в полтора раза. Повысилась производительность труда вдвое.
Теперь уже с других участков просились под его начало. Никакого панибратства, никакого воровства, сухой закон. Но уважительное отношение ко всем, зарплата прозрачна. Стоит доска закопченная перед административным вагончиком, и каждый день Иван мелом записывал напротив каждой фамилии кто сколько заработал. Если у кого-то были вопросы, он чётко, ясно излагал кому и за, что. Никаких любимчиков, никаких поблажек.
Через полгода прилетел Николай Харитонович. Не один. С ним была дочь. Высокая, хрупкая девушка, с длинными светлыми волосами, правильными чертами лица. Ивана поразила не красота её. Он был знаком со многими красивыми девушками. Но в этой было очарование. Тот самый романтический флёр, которым были окутаны барышни, описываемые Пушкиным, Тургеневым.
Конечно, в лесу Иван не видел никаких девушек и истосковался по женскому обществу, но именно, Ирина, так звали дочь, Николая Харитоновича, очаровала его.
Иван, хоть поправился, но всё равно выглядел бирюком. Борода, одежда как у всех рабочих. Пах костром, лесом.
При знакомстве и общении старался быть максимально галантным. Он давно не ухаживал за девушками, и порой у него получалось это очень неуклюже, но он не терял надежды.
Вспомнил, что она учится на экономическом, улучив момент, когда отец её отправился на рыбалку, стал задавать вопросы по экономике. На его удивление, она пусть смущаясь, очень толково стала рассказывать.
Тогда Иван достал документы. Рассказал, как было, какие усовершенствования он сделал, спросил, что бы она посоветовала, чтобы снизить издержки.
Ирина, стала изучать бумаги. Потом достала телефон, сфотографировала, сказала, что подумает.
Иван начал пытаться разговорить Ирину, памятуя, как отец говорил о её смущении. Потихоньку ему удалось.
Когда отец пришёл с рыбалки, неся ведро рыбы, то был поражён, как дочь щебетала с Иваном, а тот шёл рядом, показывая нехитрое хозяйство. Из-под небритых щёк пробивалась краснота смущения.
Визиты Николая Харитоновича стали чаще. Но он только здоровался с Иваном, спрашивал как дела, и уходил на рыбалку. Иногда с ночёвкой… Прилетал он всегда не один… С Ириной. Она подсказала Ивану, как оптимизировать расходы, уменьшить убытки. И с каждой встречей Иван с Ириной всё больше влюблялись друг в друга.
[justify] Через полтора года Николай Харитонович привёз Ивану добрую
