"Никаких компромиссов!"

убедиться!
К входу на Ферму Валд дошёл ещё в темноте. Тихо забрался по лестнице ближайшей башни до выхода на Стену. Порадовался, что там сейчас нет часовых – необходимость в них отпала после того, как отряд позапрошлогодней экспедиции снял терморадар с боевого самолёта. Там, на военной базе Слидстром. Теперь жёлтые или оранжевые на общем сером фоне силуэты людей отлично видно за три километра. Хоть в темноте, хоть днём.
Вдоль бойниц по проходу он крался так тихо, что ни один камешек не чиркнул…
Вот и вход на Ферму.
А кто это стоит там, в темноте, словно часовой на посту? Переминается с ноги на ногу – видать, уже мёрзнет на сентябрьском ветру…
Иброхим.
Так. Теперь посмотрим… Ага – вон она бежит: быстрая, как лань, и бесшумная, словно рысь. И красивая, зараза такая, как, как… Богиня! А сколько раз она уже снилась ему, грациозно извиваясь, загадочно улыбаясь, приподнимая игриво край юбки, и заставляя метаться, словно сумасшедшего попугайчика, жившего одно время в пошивочной мастерской в клетке, сердце!.. И стыдливо вытирать утром испачканные штаны.
Ах, вот так, значит…
Они без долгих объяснений сразу принялись обниматься и целоваться. Ну всё.
Он узнал, что хотел.
И это – вовсе не ревность клокочет в груди, подступая к горлу, словно рвота, а, а… Ощущение своей гражданской ответственности! Перед своей Общиной!
 
В дверь кабинета полковника Уле Толлефсена Валд стучал осторожно.
Не то, чтобы из соображений субординации, а…
А всё ещё сомневался – правильно ли он поступает?!
Действительно ли в таком деле, как Любовь возможно… Попустительство? Сочувствие? Компромиссы? Или…
Или с их Законами компромиссы – непозволительная пагубная роскошь?!
Однако когда изнутри послышался возглас: «Войдите!», Валд вошёл, прочистил горло, отдал честь.
И чётко, без хождения вокруг да около, доложил об увиденном.
 
То, что полковник грамотно руководит Общиной, Валд понял уже на следующий день: спрятавшаяся в засаде группа захвата поймала с поличным Анни и бобара на следующее же утро. Слухи об этом вопиющем факте разошлись ещё до обеда…
Анни посадили в обычную камеру, бобара – в карцер.
 
Суд над Анни назначили на воскресенье, сразу после молебна.
И проходил он, разумеется, в том же зале, что и служба – другого подходящего, куда могли бы поместиться если не все желающие, то хотя бы большинство членов Общины, не строили. Да и правильно: всё равно такой зал большую часть времени пустовал бы. А зимой такой и без того трудно обогреть, хоть дров у них и полно…
Сегодня даже сестра Серафина, тайная почитательница и последовательница, как были уверены многие, покойной Кайсы, не падала в проходе на колени, и не билась лбом о пол в порыве показной истовости… Чуяла – людям не до её показухи.
Дух ожидания, предвкушения «шоу», так и витал в воздухе.
– Внимание, граждане Лонгйяра! – голос полковника, взошедшего на Кафедру почти сразу после священника, заставил тут же улечься поднявшиеся было гул и шарканье ногами, – У нас сегодня экстренное заседание. Суда.
Вот уж не думал, что придётся проводить слушание по такому поводу, но… – полковник дёрнул раненным во время одного из первых набегов плечом. – Обвиняемая Анни Педерсен! Выйдите сюда!
Она вышла – маленькая и хрупкая. Однако головка гордо вскинута, словно она собирается не оправдываться, а наоборот – нападать на них. Обвинять. В том, что законы Общины – неправильны. И что есть законы – выше их законов! Человеческие…
Полковник дал всем посмотреть на Анни. Выдержал он для этого огромную паузу.
Своего, конечно, опытный и прожжённый руководитель добился: от горящих взглядов, и злобного шипения-осуждения девушке явно стало неловко. Она словно втянула голову глубже в плечи, а спина невольно ссутулилась. Валд отлично понимал, что чувствовал бы сейчас он сам, окажись на её месте!
Ведь получается – наверняка сейчас она это осознала! – что она предала.
Предала их всех – и мать, и отца, и всю Общину, и их идеалы и принципы… А родителей, что-то явно упустивших при воспитании – ещё и опозорила перед остальными! Так все и подумают, и уж молчать не будут: можно ли оставлять им на воспитание оставшихся троих детей?! Вдруг вырастят таких же… Нравственных уродов. Предателей!
– Обвиняемая Анни Педерсен. Признаёте ли вы, что тайно встречались с рабом Иброхимом, работником Фермы?
Голосок еле слышный, но она, похоже, не собирается ничего отрицать, или оправдываться (А ещё бы! Бойцы поймали их с поличным!):
– Да.
– Громче, пожалуйста – чтоб вас слышала вся Община!
– Да!
– Занимались ли вы… сексом с рабом Иброхимом?
– Нет.
Ого, она не покраснела! Значит точно – нет! Может, удастся как-то её… Спасти?
– Для чего же тогда вы встречались с ним, Анни Педерсен?
– Мы… Любим друг друга.
Кто-то фыркнул, кто-то покачал головой, кто-то откровенно заржал. Сержант Расмуссен ехидно хохотнул: «вот ещё – Джульетта недоделанная выискалась!»
– Я требую тишины в зале. Мы ещё не закончили допрос. – все заткнулись, как по мановению волшебной палочки. Уж этот грозный рык полковника знали все!
– Обвиняемая Анни Педерсен. Вы знали, что наш Устав и Закон запрещает такие связи и, тем более, браки. Вы знали, что поступая таким образом, навлекаете позор на себя и воспитавших вас родителей. На что же вы рассчитывали? Каким представляли своё будущее?
– Мы… Ну, он… Иброхим сказал, что мы можем убежать, и попытаться выжить где-нибудь там, на материке. Подальше от вашей Общины и от всех вас! – она обернулась, чтоб глянуть на всех, кто сейчас был в зале, и Валда поразили горящие фанатизмом глаза, – Мы только и ждали ледостава. И… – пыл вдруг угас, столь же быстро, как и возник. Девушка, похоже, трезво оценила своё положение, в голосе послышались с трудом сдерживаемые слёзы, видно было, как она кусает губы, – Нет, о том, что вы сделаете с моими родителями, я не… думала. Я надеялась, что никто не узнает. – она сглотнула, – О нас.
На этот раз никто не пикнул.
Гнетущая тишина стояла ещё долгих полминуты.
Затем полковник откинулся назад, словно давая людям расслабиться, и поразмыслить – и точно: все словно почувствовали, будто и правда, можно взглянуть на такое и с позиции девушки.
Вот только тяжести преступления их сочувствие не уменьшает. Потому что ответственности общинников перед их будущими поколениями это никак не отменяет!
И от того, насколько точно они будут соблюдать свои же Уставы и Законы, оно как раз и зависит. Выживание этих самых поколений.
Страшный смысл слов Приговора подтверждал, что и полковник целиком понимает, что именно на нём всё бремя ответственности за правильное и законное решение:
– Обвиняемая Анни Педерсен. Вашу вину суд считает полностью доказанной. Подсудимая Анни, бывшая Педерсен! Наш Закон предусматривает за ваше преступление абсолютно адекватное наказание. Прошу всех встать – я оглашу Приговор!
Валд сглотнул, ощущая, как подгибаются и дрожат ноги, на которые ему пришлось подняться. Вокруг он видел только посуровевшие, серые от вечного отсутствия солнца лица, на которых читалось презрение к наплевавшей на родных и близких, презревшей дочерний и гражданский долг ради ничтожного и никчёмного чужеземца, и предавшей свой народ ради пресловутой «любви», девушке.
Плохо. Потому что он, да и все они знают, что её ждёт.
– Властью, данной мне Народом Общины Лонгйяр, я объявляю твоё наказание, Анни, бывшая Педерсен.
Ты приговариваешься к высылке из города. Навечно. – все зашумели, задвигались. Похоже, подумали, что это – всё. Конец. Но полковник продолжил:
– Далее. Во избежание повторения подобного, и в назидание остальным девушкам Общины я постановляю: раба Иброхима, присутствующего здесь, – только теперь Валд заметил, что Иброхим в наручниках и правда присутствует: сидит сбоку от кафедры на табурете под охраной двух бойцов из отряда зачистки, – повесить завтра на площади, в полдень. Приказываю всем девушкам и женщинам присутствовать при казни! Мы должны соблюдать свои, и отцов, Законы и Принципы. Пусть знают все общинники и общинницы: любовь к рабу-чужеземцу, а тем более, к бобару, неотвратимо навлечёт на последнего мучительную смерть!
Вот теперь среди женщин раздались крики и ругательства: Анни проклинали и костерили на чём свет стоит! Сама она закрыла лицо руками, и, как казалось Валду, только чудом удержалась, чтоб не бухнуться на колени, чтобы умолять полковника пощадить любимого…
Но сдержалась.
Вместо этого только посмотрела на Иброхима.
Тот, как увидел Валд, кивнул, чуть пожав плечами – словно извинялся за то, что его убьют, и этим он доставит любимой океан тоски и боли…
– Внимание! – голос полковника