потребуем друг друга расстрелять, то я не дал за голову Юрия Владимировича и старого пятака. А я им сказал, еще когда мы поехали по этой дороге в лес, что бояться нечего, все будут целы.
— И ты, Павел Петрович, не боишься мне, генералу КГБ СССР, такое говорить? — изумленно произнес Кожевников, привставая и опираясь на руку.
Дубровин, подперев поясницу руками, с кряхтением расправил спину, и повернул к собеседнику голову:
— А ты, Николай, никак рапорт писать собрался? Хм… у тебя же сейчас другие проблемы. Вижу я, как ты в ногах ослаб, доживи-ка до завтрашнего рассвета, а уж там видно будет.
Генерал поперхнулся, все слова застряли в мгновенно пересохшем горле. Он, наверное, сильно побледнел, отчего, пристально смотревший на него Дубровин усмехнулся и похлопал его по плечу
— Ну будет тебе, пошутил я, нормально все закончится! Для тебя, по крайней мере. — сказал он.
— А откуда ты знал? — удивился генерал и тут же почувствовал, что начал, наконец понимать, что происходит.
— Знал…Так ты знал? — проговорил он, а потом почти закричал — С самого начала ты знал?
Но договорить им не дали.
— А вот это уже становится интересным! — подал голос Рощин и махнул им рукой, не отрываясь от щели между досками, — вы только гляньте!
Через открытые ворота во двор вошли оставшиеся участники разыгравшейся драмы. Один из людей Дубровина со связанными руками и залитым кровью лицом под конвоем фашиста. За ними, поддерживаемый пасечником Лопатиным и его дочерью, здоровенный немец, с головой перевязанной запачканными кровью бинтами. Последними шли местный милиционер со своей бабой, причем у Горохова на плече был АКМ, а на груди разгрузка с автоматными магазинами.
— Ну вот, и власовец свой у нас появился! — сказал майор другим офицерам, они заинтересованные, подошли к стене и старались через другие щели рассмотреть происходящее во дворе.
— Стоило пристрелить гадов, сразу, пристрелить! — сквозь стиснутые зубы, негромко выругался генерал, не сдержав эмоций.
Дубровин, поначалу промолчал, стараясь найти щель между досками пошире, а потом ответил:
— Так бы и пристрелить? Экий ты, кровожадный! А я бы вот многое отдал за возможность их расспросить, да поподробней!
Потом пленники стали свидетелями трогательной встречи двух голубков. Этого проклятого Кудашева и Лопатинской девки, отличницы и комсомолки. Они тискали друг друга в объятиях, словно собирались, прям во дворе на глазах у всех, устроить бесстыжую случку.
Конвоир развязал окровавленного чекиста и посадил на завалинку дома, рядом усадили и немца с перевязанной головой. Откуда-то появился солдат с большой сумкой на плече, на рукаве и сумке которого виднелась эмблема красного креста. Медик, как ни странно, первым начал оказывать помощь пленному. Промыл ему лицо, видно было, что досталось тому изрядно. Потом он вколол ему в бедро укол, помог подняться и подтолкнул к сидевшим у стены товарищам. Чекист, пошатываясь, отправился к своим, а фельдшер, занялся немецким солдатом.
Среди людей Дубровина появление их товарища вызвало большое оживление, на которое тут же, встревоженно отреагировали их охранники. Перевязанный боец сразу оказался в окружении товарищей, его похлопывали по плечу, жали руки, тут же задымила сигарета, кем-то услужливо поданная раненному. Он, усевшись на освобожденное для него место у забора, принялся, судя по всему, живо рассказывать о своих приключениях, активно жестикулируя и то и дело, указывая в сторону немцев с которыми пришел и предателя с автоматом. Видно было, что другие советские пленные, внимательно слушавшие рассказчика, стали выкрикивать что-то в сторону переметнувшегося к немцам милиционера. Тот задергался из стороны в сторону, подошел к Кудашеву, стоявшему со своей шалавой рядом с нацистскими офицерами. Они о чем-то немного поговорили, и предатель быстро скрылся из поля зрения пленных офицеров.
Судя по всему, немцу досталось посильнее, чем бойцу Дубровина. Медик и ему что-то вколол, причем два раза, уложил на расстеленную плащ-палатку и стал копаться в своей сумке. Пленные офицеры, решив, что ничего интересного более не увидят, пошли обратно, к сеновалу. Но тут, майор Рощин, так и не покинувший своего наблюдательного поста, тревожным голосом сказал:
— А вот это уже по нашу душу!
Кожевников вздрогнул и встревоженно закрутил головой, словно ища поддержки у товарищей. Вновь стала перед глазами мрачная картина расстрела у забора или стены дома. Дрожащей рукой генерал провел по лицу, зачем-то полез в пустой внутренний карман пиджака, словно ища что-то там затерявшееся. Старик-полковник, видевший это, усмехнулся и покачал головой, но ничего не сказал, только одернул куртку, поправив ремень. Распахнулась дверь, на пороге сарая стоял тот самый Кудашев в сопровождении одного из солдат.
— Пойдемте, полковник. У нас с вами остался так и не оконченным разговор. — сказал он самым обычным будничным тоном.
Дубровин словно ждал чего-то подобного, пошел к выходу, но его, положив руку на плечо, остановил генерал.
— Я как старший по званию и должности требую участия в переговорах! — заявил он с одной стороны с облегчением, поняв по тону молодого нациста, что непосредственной угрозы ему нет, но на самом деле, просто боясь оставаться в сарае без Дубровина.
Кудашев удивленно посмотрел на Кожевникова, перевел потом взгляд на старика, чуть помедлил и потом кивнул, соглашаясь, но все же сказал с сарказмом:
— Ну, раз переговоры, то куда же без генерала?
Ткачук с тревогой проводил взглядом генерала и полковника, а когда дверь сарая за ними захлопнулась, подсел к Рощину, с которым немного наладил контакт еще в городе, и решительно сказал:
— Ну хоть ты-то, майор, объясни, что происходит!
Рощин скривил лицо, словно смоленский чекист был досадной, назойливой мухой.
— Слушай, Николай, ты у себя в Смоленске чем занимался?
— Ну много чем, последние годы всякими диссидентами, ну там отказники всякие и…
— Ясно, — перебил его Рощин, — а до пенсии тебе сколько?
— Да в этом году, уже тридцатник будет, как служу. Так что, давно могу уволиться.
— Ну вот и пиши, как вернемся, свой рапорт на пенсию. Самое верное решение. Потому что, чем меньше знаешь, тем не просто спишь крепче, а и живешь дольше! А если я тебе отвечать стану на вопросы, да рассказывать, что да как, поверь мне, майор, до пенсии можешь не дожить. С твоей выслугой, понимать должен, некоторые тайны, очень жизнь сокращают.
Ткачук пристально посмотрел в глаза Дубровинскому офицеру и, видя, что тот совсем не шутит, счел за благо воздержаться от расспросов. Действительно, жизнь научила майора Ткачука не совать нос в дела вне компетенции. Вот только по всему выходило, что дело это с недавних пор и так уже его касается плотнее некуда. Ведь сидит он сейчас без оружия, запертый в сарае, под охраной непонятных врагов и кто знает, что будет дальше.
На ярком августовском полуденном солнце Дубровин с генералом сощурились и закрутили головами по сторонам. Советские солдаты во дворе, увидев своих командиров, зашевелились, повис гул встревоженных голосов. Немцы-охранники забеспокоились, со стороны дома к ним, снимая с погонного ремня винтовки, подошли на помощь еще двое солдат СС. Полковник поднял руку в успокаивающем жесте, мол, нормально все, и волнение среди пленных немного утихло. Кудашев кивнул им в сторону дома пасечника и первым пошел к крыльцу. Офицеры, не торопясь, — за ним, а последним, в полутора метрах сзади шел немец с автоматом.
Кожевников старался успеть рассмотреть все во дворе и постоянно оборачивался на ходу по сторонам. Во дворе явно было тесно от людей. У завалинки, рядом с телегой на которой расположились пулеметчики, у сваленного в кучу советского оружия, двое немцев, увлеченно рассматривают АКМ, оживленно обсуждая незнакомое оружие. Пересекая двор, частой цепью, стоят солдаты в камуфляже, в ненавистных касках, не спускающие глаз с пленных чекистов. По двое-трое человек вольно расселись свободные от службы фашисты, расстегнув свои камуфляжные куртки-анораки, сняв каски и подставив коротко стриженные, головы ласковым солнечным лучам. Кто-то курит, иные прикрыли глаза, прислонившись к стенам дома и сарая. Но у всех оружие под рукой, готовы в любой момент к действию, знаменитый «Deutsche Bestellung» никуда не делся. То и дело сбиваясь, генерал, пока дошли до дома, насчитал примерно два отделения, человек двадцать, да еще, наверняка, охранение выставлено за забором. Не так уж и много, вполне могли потягаться…
Поднялись на крыльцо в том же порядке, через полутемные сени вошли в дом. Не так уж и богато живут эти предатели, обычный советский дом, мелькнуло в голове. На кухне, сам Лопатин, папаша, этой нацистской подстилки, копался в шкафу, а на столе громоздились буханки черного хлеба, там же у окна, сидела жена милиционера-предателя. Что-то резала большим кухонным ножом. Против воли, и совсем не ко времени, Кожевникову дико захотелось есть. Вот хоть горбушку от этой буханки ржаного хлеба. Пересохший от волнения рот наполнился густой слюной, и генерал отвернулся.
На входе в большую светлицу они столкнулись с дочерью хозяина. Она, стараясь не смотреть на пленников, опустила глаза и посторонилась, пропуская в комнату. Сама выскользнула за их спинами к отцу на кухню. Но все внимание Николая Ивановича и Дубровина обращено было на присутствующих в комнате людей. Кроме пришедшего с ними, виновника всего происходящего, Кудашева, за столом сидели два германских офицера. В одном генерал узнал того, с которым ранее во дворе тянулся в струнку этот сопляк. Тут уже была возможность рассмотреть его получше. Примерно, его, Кожевникова, ровесник, коренастый, волевое лицо с чутко очерченным подбородком, серые прищуренные глаза, просто образец фашиста. На выглядывающих из-под камуфляжной куртки петлицах виднелись дубовые листья, а на рукаве куртки, зеленая нашивка с полосами и двумя веточками таких же листьев. Вот ведь, черт, не помню уже, что за звание, подумал генерал, но решил, что нацист перед ними — довольно крупная шишка.
Второй военный, справа от первого, перед которым на столе лежали стопка документов, коренастый, неуловимо напомнил ему невесть куда пропавшего со своими людьми, начальника разведки, пограничника Мельгузова. Такой же крепкий вояка. Средних лет, похожий на сжатую пружину, только белобрысый и со светлыми, почти белесыми глазами кровожадного маньяка-убийцы. Вряд ли в высоких чинах, такие как этот, до полковников не доживают. Кожевникову он напомнил всем своим видом данные нацистам характеристики из «Семнадцати мгновений весны» — истинный ариец. Характер нордический, выдержанный. Беспощаден к врагам Рейха. Отличный семьянин; связей, порочивших его, не имел. И если первый явно был общим руководителем всей операции, то этот, второй, несомненно, отвечал за боевую часть. Опасен, как готовый к прыжку хищный зверь!
У стены, в проеме между двумя распахнутыми на улицу окнами светлицы, стоял, рассматривая, с каким-то унылым, расстроенным видом, фотографии в рамках висящие на стене, еще один фашист. Развитым профессиональным чутьем и Дубровин, и генерал, сразу признали в нем, не смотря на такую же что и на окружающих немецкую
