гитаре. Что-то непреодолимое толкало её к ней. Она провела рукой по грифу. Дальше. Дальше. Её рука остановилась на колках и зачем-то повернула один из них.
И произошло страшное.
Этот звук порвавшейся струны она запомнила на всю жизнь.
Ким оборвал разговор на полуслове и обернулся в недоумении, с бледным лицом:
– Нет. Нет. Это невозможно… Пожалуйста, не сейчас…
Он вышел из комнаты, бахнув дверью так, что рядом треснула штукатурка.
Тишина.
Принц вскоре вернулся расстроенный и злой.
Эмма нашла в себе силы сказать ему:
– Извини. Я не знаю, почему я… Почему это произошло… Извини.
– Я знал, что это кого-нибудь может случиться. Я был готов… То есть… я думал, что я был готов к этому… Но не от тебя… Не от тебя!
Не смея возразить, Эмма поднялась с кровати.
Наследный принц остановил её уже на пороге.
– Не уходи… Это я должен уйти. Навсегда. И я больше никогда тебя не увижу.
Он медленно вытер горячую слезу на её щеке и выключил свет.
Ночные кошмары, ночные радости…
Самые страшные и самые прекрасные они приходят к нам, когда наш разум уже почти под властью сна, но всё еще цепляется за реальность. И всё то, что мы переживаем, балансируя на этой грани, несёт нас единым потоком куда-то в бездну…
А потом – страх.
Это как боязнь воды… воды, в которой ты вдруг ощущаешь чьё-то прикосновение, а дальше – паника от того, что тебя сейчас затянет туда, откуда уже не выбраться. И это будет не дно – даже на дне было бы спокойно, хотя бы потому что ты не можешь двигаться дальше. Не можешь – значит, не должен. И над тобой только толща мутной воды, которая теперь твоё небо.
Но это – бездна. И здесь нет дна. Ты будешь падать, падать, падать бесконечно.
Вода всегда там, где и должна быть. Мы знаем, где она была вчера, где она сейчас и где будет завтра. Мы ходим по берегу на безопасном от неё расстоянии и строим там замки из песка.
Но потом…
Одно движение, одно слово, один взгляд и такой устойчивый, как всегда казалось, берег уходит из-под ног, и вот ты уже летишь в эту воду, и падаешь в неё тихо, без брызг.
Сон ушел туда же, куда уходит ночь. Робкий, трепетный свет раннего утра лёг на красные лилии, сложно переплетающиеся в узоре на холодном белом поле простыни.
Кима не было. Гитары тоже. Эмма увидела возле себя его смартфон и записку: «Квартира оплачена до конца года, можешь приходить сюда, когда захочешь. Не вини себя. Вещи мои можешь продать. За усилитель спокойно проси двадцатку, не меньше. Прощай»
Она уткнулась в подушку – теперь уже некому было вытирать её слёзы.
Глава 7
Рагвард тяжело спускался по ступеням, которые явно были ему не по размеру, оттого приходилось и так и эдак разворачивать лапы, чтобы не упасть. От стен тянуло подвальным холодом, что было немудрено, поскольку трактир «Бешеная перепёлка» находился в нижнем, подземном, этаже доходного дома, у крепостной стены. В отсутствии окон трактир освещался исключительно масляными лампами, которые воняли и коптили, но давали хоть какой-то свет. С появлением Рагварда шумное веселье сменилось скептическим шепотом.
– О! Ваша светлость пожаловали…
– Нянька пришла…
– Какими судьбами, Рагвард?
Чудище огляделось, щурясь огненным взглядом.
– А ну заткнулись все! Челядь…
– Что-то ты не вежлив с народом, Рагвард!
– С каких это пор барыги и попрошайки олицетворяют себя с народом? – Рагвард засмеялся и обратился к хозяину трактира, который уже выжидающе стоял за барной стойкой: – Две пинты темного. Запиши на мой счёт!
– Иди к чёрту, Рагвард! – хозяин в сердцах скинул полотенце с плеча. – Ты мне уже пять золотых должен!
– Должен – отдам.
Хозяин трактира, шипя проклятия, поставил большую кружку с пенной шуршащей шапкой.
– Отлично! – чудище, взяв пиво, пошло в самый темный угол, к цели своего визита.
Там, в этом тёмном углу, в одиночестве сидел наследный принц. Рагвард присел напротив, отхлебнул из кружки и удовлетворённо зарычал.
– Возвращайся. Хорош уже, – он с заботой в голосе обратился к принцу, который выглядел настолько плохо, насколько плохо мог бы выглядеть убитый, но почему-то до сих пор живой человек.
Принц посмотрел на него покрасневшими глазами и отвернулся, закинувшись очередной порцией вина. Рагвард терпеливо продолжал:
– Я не умаляю твоей трагедии. Я не жду, что ты сейчас отряхнешься, как собака и будешь снова жить счастливо, как ни в чем не бывало. Я пришел, потому что не могу спокойно смотреть, как ты опускаешься на дно.
– Я потерял её, Рагвард.
Рагвард вздохнул.
– Ты знал, что не сможешь быть с ней вечно. Так ли важно когда наступит конец – сегодня, завтра, через год или через десять лет? Это было неизбежно. Ты также помнишь о том, что после коронации ты и так бы не смог больше уходить в их мир – король не может покидать своё королевство. Пусть никто сейчас не скажет, когда ты станешь королём, но это будет. Так что возьми себя в руки, ваше высочество, и возвращайся.
***
По галерее королевского дворца, ведущей в тронный зал, твердым шагом шёл наследный принц. В тронном зале его ждал отец – Виллиан Эрхард Непобедимый, король Иерхейма.
Король был уже в почтенном возрасте, который ничто не выдавало, когда он, стоя спиной к двери, смотрел вниз на придворцовую площадь, припорошенную снегом. Величественный, статный, высокий… Разве что линия его широких плеч чуть ушла вниз за последние годы, но осанка оставалась прежней.
– На границе неспокойно, – сказал король, обернувшись. – Гаттерсварра – это тот противник, к каждому движению которого надо относиться очень серьезно. Подойди сюда, сын мой. Ты должен это знать.
Принц мысленно обрадовался тому, что батя перешёл сразу к делу, а это значит, что не будет никаких разборок и нравоучений.
Они подошли к большой карте. Королевство Иерхейм – в центре – выдавалось мысом, с расположенным на нём главным городом-крепостью, в Лезарское море; с запада королевство ограждал кряж, будучи его границей от соседней Гаттерсварры; с востока была видна часть Каргардии, и Эрз – на севере. Аглер же здесь был виден лишь небольшим щупальцем протянувшемся вдоль юго-западного Лезарского побережья, в результате последней войны (с которой минуло уже без малого девятнадцать лет) отрезав Гаттерсварре путь к морю, что последнюю совершенно не устраивало. Виллиан Непобедимый водил жёсткой мосластой рукой над картой, показывая сыну обстановку. Принц ещё с детства помнил все эти нарисованные на карте значки и обозначения, принятые в военной топографии, но одно дело – далекая абстрактная теория, а другое дело – теория, которая в любую секунду может стать практикой. Да такой практикой, в которой сдать повторно экзамен не получится, а сдавшие экзамен получат единственную оценку – останутся в живых.
После этого долгого разговора принц вышел на дворцовый эркер, где у широкой балюстрады его ждала Селена Барлейн, герцогиня Дор-Гейнская – сестра его матери. Она спешно направилась к нему и, отбросив на время свои манеры, обняла.
– Я рада, что ты снова дома. Ты уже разговаривал с ним?
– С отцом? Да.
К герцогине вновь вернулась её холодная сдержанность – она отпустила принца из своих объятий, и только лишь в её глазах можно было увидеть истинные чувства, теплоту, заботу и нежность, которые она испытывала к своему племяннику.
– Как ты похож на мать! – сказала она, вглядываясь в лицо ещё вчера почти ребенка, а сегодня уже мужчины. – Как ты похож на мать, – повторила она с грустью. – Как же мне её не хватает!
Принц ответил, немного сердясь на тётушку за вдруг нахлынувшие воспоминания:
– Давай не будем об этом, хорошо?
Селена держала свои бледные руки на перилах, как хищная птица, которая держится когтями за край утеса, готовая сорваться и взмыть в небо.
– Будет война? – бесстрастно спросила она.
– Да.
– Женщины рожают детей, мужчины рождают войны и великую музыку… Ты знаешь, за что я ненавижу твоего отца? В той войне с Гаттерсваррой, которую затеял Аглер, и в которую наш Иерхейм влез на правах союзника, в этой войне погиб мой муж, герцог Дор-Гейнский.
– Я совсем не помню его. Но я помню эту историю.
– Это не история, мой милый, это дрянь. Твой отец назначил его командующим армией. Как это происходило? Я думаю, это происходило так. Он просто ткнул пальцем и сказал: «Я хочу, чтобы ты умер. Ты слишком хорош, для того, чтобы жить».
– Вряд ли бы он смог отказаться.
– Отказаться? Об этом не могло быть и речи! Ты бы видел его счастливое лицо, эти глаза! Он просто рвался в бой! Для него это было делом чести, достоинства и долга…
– Это нормальные чувства для мужчин.
– Нормальные чувства – это любовь. Нормально – давать жизнь, а не забирать её. И что сейчас? Он – великий непобедимый король; его светлость герцог Дор-Гейнский – уже скоро двадцать лет как сгнил в труху, а я – поседевшая в тридцать лет, чудом не лишившаяся рассудка, и так и не испытавшая радость материнства «глупая баба, которая ничего не смыслит в политике»… Будь ты проклят, Виллиан! Будь ты проклят…
Климент Иммануэль оставил герцогиню, не попрощавшись. Он мог себе позволить злиться на неё, просто… просто потому что любил. Любил, не смотря ни на что.
Он не хотел войны. Он презирал насилие и политические игры ценой чьих-то жизней… Если смахнуть патриотическую шелуху с любой войны – всё упрется в банальные деньги.
Да, он не хотел войны. Но щетина на его лице после недельного загула… то есть, ой, простите, депрессии, как бы намекала, что он всё-таки мужик. И он останется здесь, со своим отцом, королём Иерхейма и со своим народом.
Глава 8
– Я был уже почти уверен в том, что больше не увижу тебя, после того, как своими ушами услышал историю, которую рассказал Урих в «Бешеной Перепёлке»! Да, он принял перед этим, наверное, с галлон игристого, но он был очень убедителен! У меня, например, не было совершено никаких оснований ему не верить, видя кусок от твоих штанов в его лапах… Может всё-таки выпьешь чего-нибудь покрепче?
– Нет, спасибо.
– А я, пожалуй, ещё сидра бахну. Сидр отлично идёт под горячие рёбрышки, я тебе скажу! А ты, так и быть, гоняй свою ромашку с чабрецом.
Принц, улыбаясь, продолжил «гонять ромашку» и смотреть, как его друг Золтан – коренастый, с естественной, развитой физическим трудом мускулатурой, с широким обветренным лицом и умными глазами – уплетает только что снятые с гриля свиные рёбра.
Золтан Дюмонт Басара? был сыном некогда опального маркиза. Маркиз уже почил в бозе, при этом, будучи на смертном одре, однако же, успел получить прощение и милость от короля. Тем не менее, Золтан так и не пришелся ко двору, никаких должностей не занимал и вел обычную жизнь, свив семейное гнездо в скромных апартаментах на краю города. Его благородное происхождение никак не мешало ему браться за любую работу – он спокойно точил ножи на рынке, работал в порту на разгрузке, или давал уроки фехтования амбициозной бедноте, тяготеющей к романтике. Учитывая отсутствие у бедноты денег на экипировку, шпаги и рапиры спокойно заменялись палками.
– В происхождении куска штанов я нисколько не сомневаюсь, – продолжал Золтан. – Это был… как ты его называешь… джинс? Да, это была джинсовая ткань, а единственные
