Свет двух миров

подключался к воспитанию. Его отповедь была короткой, а взгляд менее разочарованным, но тон был такой усталой, что Агнешка каждый раз впадала в плач и следующую неделю занималась с особенным прилежанием, вымаливая прощение у родителей, но сменялись дни, бледнела память, начинали ныть пальцы, которым противны были клавиши пианино, и Агнешка снова бросала занятия, и никак не могла заставить себя сесть за урок.
«Завтра, обязательно завтра» – обещала себе Агнешка, но наступало это проклятое «завтра», и Агнешка находила сотню причин не заниматься, и обещала себе иное: «встану раньше до прихода пани Терезы…».
И это сбывалось через раз или не сбывалось вовсе. Словом, Агнешка была дурной ученицей, что вызывало припадок досады ещё и у самой пани Терезы – та видела, что у девочки есть музыкальный слух и подвижные пальцы.
–Агнешка, – пани Тереза хорошо знала Ивонну Лучак и за годы преподавания научилась разбираться и в детях, и теперь, когда они сидели в молчании, и Агнешка не терзала инструмент, это разбирательство, затеянное человеческой живой душой учительницы, выползало, – ты понимаешь, что твои родители платят мне деньги за каждый урок? Думаешь, им некуда их тратить?
Было, конечно же, было куда! Агнешка была ещё молода, не работала, и не допускалась до больших и важных разговор между отцом и матерью, а также приходящих к ним друзей. Но она ведь жила в обществе! Она видела газеты, видела странные и страшные заголовки, видела как в лавках колеблются цены, и как те, у кого ест возможность, делают запасы…
–Будет война, – сказала ей одна из подруг как-то буднично, взглянув однажды в небо, словно видела в этом небе уже тень этой самой войны.
–С чего ты взяла? – фыркнула Агнешка, – всё…
–Будет, – уверенно перебила подруга, – мы увидим её.
Агнешка хотела спросить, с кем, мол, война и чего мы увидим, но не спросила. Она жила в обществе, она напитывалась слухами, она видела озабоченные и мрачные лица людей на улицах, слышала быстрые речи…
Что-то дрожало в воздухе. Ждало. Но Агнешка была молода и не верила в то, что эта дрожь прорвётся во что-то большое и страшное. Она тяготилась уроками пианино куда сильнее, чем шелестами и шёпотами, которые то стихали, вроде как успокоилось, то, не имея будто бы возможности определиться, называли вплоть до точного дня начала войны.
Всё это было эфемерно, а приход пани Терезы был реален.
–Всё понимаю, – признала Агнешка, – но не могу. Не могу я! Не нравится мне всё это!
Пани Тереза помолчала. Она уже знала об этом, ждала только признания. Бывает так, что ученик может чего-то добиться, но руки его дрожат и мысли тоже, и в какой-то момент он от нервов испытывает отвращение к инструменту, а здесь отвращение было постоянным.
–А чего же ты хочешь, Агнешка? – спросила пани Тереза, когда Агнешка обхватила голову руками и тонко вздохнула, сокрушаясь над бедной своей жизнью.
Чего? Агнешка чуть не сорвалась к правдивому ответу: прежде всего ей хотелось бы, чтобы из её комнаты ушла тень! Та самая, которая висит над нею с каждого утра, которая подмигивает ей в зеркале провалами глаз, которая не отступает и которую не видит мама…
–Я? – Агнешка взяла себя  в руки легко и непринуждённо – молодость помогала ей, – замуж я хочу.
Пани Тереза улыбнулась. Её лицо разглаживалось, молодело, исчезала нитка губ, выцветал фанатичный блеск в глазах…
–А чего? – продолжала насмехаться Агнешка, – он явно не заставит меня заниматься на пиани…
Она осеклась. В комнату заглянула мама, привлечённая отсутствием шума.
–Как вы тут? – спросила Ивонна Лучак. Спросила ласково, но Агнешка поняла, что сейчас начнётся очередное представление в честь её непокорности и непослушания.
–Вы знаете, – пани Тереза легко поднялась с места, – я думаю, это наше последнее занятие.
Мать метнула в Агнешку зловещий взгляд, грозящий всеми муками преисподней за такую выходку. Но пани Тереза опередила её мысль:
–Я, к сожалению, нездорова, девочка здесь не виновата. Мне тяжело столько сидеть.
Ивонна Лучак была разочарована.
–А Агнешка?
–Я думаю, у девочки большое будущее, – пани Тереза улыбнулась, очень тепло и живо улыбнулась, – понимаете? Просто вам нужен другой учитель. Я могу порекомендовать, если хотите…
–Обойдёмся, – ласкаться с отказчицей Ивонна Лучак не намеревалась. Ещё бы! Сколько потеряет девочка без этих уроков?
–До свидания, – пани Тереза кивнула Ивонне, отдельно улыбнулась Агнешке, – удачи, Агнешка, надеюсь, в следующий раз, когда мы встретимся, ты будешь уже известна.
–Разумеется, – Ивонна Лучак высказывания не оценила и поторопилась выпроводить пани Терезу, разрушившую надежды на становление дочери в скором времени пианисткой.
Агнешка усмехнулась сама себе. Память, проклятая память! Она уже с трудом помнит свою комнату из той жизни и с трудом вспоминает что-то о себе, о деталях, вся прожитая земная жизнь стала лишь наброском элементов, которые то подсвечиваются острее, то тускнеют.
Если подумать, то сейчас Агнешка даже не могла сказать – наказала ли её мама тогда за уход пани Терезы? Тщетно напрягалась память полтергейста – пусто в ней было на этот счёт. Зато другое помнилось отчётливо: пани Тереза не встретилась больше с Агнешкой. Вскоре пришло тёмное время, страшное и беспощадно холодное. Пани Тереза попала в гетто вместе со своим сыном и его женой – еврейкой. Там следы её затерялись.
Впрочем, тогда затерялось много следов. Агнешка потеряла их все ещё  до посмертия. А потом появился Уходящий, появился в очередной раз, терзавший её с детства, он на какое-то время пропал и перестал пугать своим присутствием Агнешку – жизнь вокруг была страшнее, холоднее и голоднее.
Агнешка не вышла замуж. Агнешка не стала пианисткой. Агнешка скрывалась то у тётки, то у подруги, то у кузины, и всюду были ужас, голод и холод. И ещё – её находил Уходящий. Но Агнешка уже не боялась его – что могла сделать неотступно следовавшая за нею тень, когда люди вокруг делали вещи куда более худшие?
Смерть стала такой близкой, что Агнешка не реагировала уже на Уходящего. С тем же равнодушием она могла бы заметить музу, или не заметить её.
А потом бежать стало некуда. Кончались родственники, исчезли шансы притаиться, и она даже не сопротивлялась, когда в очередной раз зарябило прибережённое для какого-нибудь обмена зеркало, когда в нём возникла тень Уходящего и потянула к ней свои бесконечно длинные, чёрные сильные руки.
Конец войны Агнешка застала уже полтергейстом. Для потустороннего мира время идёт иначе, Агнешка крепко держалась за память людскую и живую, но та подводила. Прожитое подменяло настоящее. Агнешка, переставшая ощущать страх перед Уходящим при жизни, умерев, вновь боялась его. А он говорил, говорил о своей цели, о возвращении мёртвых, а Агнешка рвалась в жизнь, пыталась искать хоть кого-то знакомого, и Уходящий, о странное дело, её не держал!
Он позволял ей метаться по разрушенной стране, по городам, ставшим чужими, преодолевать из последних посмертных сил огромные расстояния, и искать, искать – оставлять надписи углём на стене: «не видели ли вы?..» и писать на запотевших стёклах: «отзовитесь, те, кто…», она давала адреса из памяти, она смотрела в окна, и Уходящий был где-то поблизости, но она не верила ему.
–Никого нет, но я могу помочь, – убеждал он, но не трогал её более.
Агнешка металась, металась, пока не поняла, что прошло слишком много лет, что страна, лежащая в руинах, восстала, что заменили стёкла, что нашлись документы.
–Я могу помочь, – напоминал Уходящий, проявляясь вновь. Но она его боялась:
–Уйди, оставь меня!
–Я могу вернуть мёртвых, – напоминал Уходящий и только эти слова отзывались странной дрожью в сердце Агнешки. Она толком и не жила. Но она успела побыть в посмертии, чтобы оценить – здесь невозможно остаться собой.
Но как отказаться? Как отказаться от возможности вернуться и вдохнуть живой воздух? Как отвратить от себя шанс выйти из серости, снова почувствовать цвета? Особенно скучала Агнешка по зелёному, а по жёлтому или красному совсем нет. Эти цвета были ей знакомы, а зелёного она не видела уже очень давно.
Уходящий дождался её смирения, он дождался минуты, когда Агнешка сдалась, совсем сломалась в страхе перед ним и перед вечностью, в которую он её погрузил.
–Найди…– уговаривал Уходящий, обвиваясь серостью вокруг её мира. – Найди такую как ты.
В иной момент Агнешка бы спросила «какую?». Но сейчас она знала – ту, что увидит. Увидит тень. Её уже тень. Именно такие нужны были Уходящему, ими он напитывался, чтобы провернуть то, что обещал и чего хотел.
–Убей! – приказывал Уходящий, – или отдай её мне и я убью. Но это должно случиться.
Агнешка понимала и это. вообще в посмертии ест много такого, что понимаешь сразу, и что никак не объяснить и лучше совсем не объяснять ещё живым людям – к чему пугать их правдой?
–Вознагражу…– шипела серость, пузырилась, принимая различные формы вокруг Агнешки.
И она, кажется, даже соглашалась с этими формами и уж совершенно точно она бросилась искать такую как ты.
Сколько было зеркал? Сколько было стен? Она проходила сквозь них, иногда даже забывая чего и ради кого ищет. Но тогда Уходящий настигал её, и она снова металась, пытаясь найти жизнь, что заметит её, что увидит отчётливо.
И нашла однажды. Софья Ружинская была совсем ребёнком, лежала ещё в кроватке, и не могла даже перевернуться толком, но она увидела Агнешку и что-то даже попыталась ей сказать на своём, неразборчивом лепете.
И Агнешка поняла что не сможет. Она не сможет отдать Уходящему это дитя, и сама не сможет уничтожить её.
Но в её силах было спасти девочку и мать. Софья Ружинская не знала – мама никогда не рассказывала ей, но они однажды жили в очень комфортной и даже большой просторной квартире. Вот только в ней началась какая-то чертовщина: сами собой включались и выключались краны, закипал пустой чайник, падали предметы, которые не должны были упасть, всю ночь что-то скрипело, вздыхало, стонало, повизгивало, шелестело в обоях…
–Что ты делаешь? – спросил Уходящий. – Просто убей её.
–Извожу, – солгала и не солгала Агнешка. Она изводила мать с дочерью, но не для вреда им, а для спасения. Именно тогда Агнешке, до сих пор толком не лгавшей, удалось обмануть Уходящего. Он поверил и дал Агнешке карт-бланш на дебош. Им она и воспользовалась – просто уронила вдруг люстру посреди комнаты.
Для матери Софьи это стало последней каплей. Она схватила свою маленькую дочь, в тот же день собрала кое-какие вещи и съехала. Агнешка последовала за ними, отрываясь от Уходящего, и не выходила с тех пор глубоко в посмертный мир.
Она хотела убедиться, что ребенку ничего не грозит. А с тех пор – сама привязалась. И удивительно ли было то, что Софья Ружинская, научившись переворачиваться, а затем ходить видела Агнешку?
Чем, кстати, нервировала свою мать, помнившую внезапные аномалии старой, наспех и задёшево проданной квартиры.
–Там девочка…девочка, – пищала маленькая Софа и тыкала пальцем в Агнешку, а её мать видела только пустоту.
И нервничала. Пока не нашла успокоение:
–Наверное, ты наш ангел-хранитель?
Ангелов Агнешка никогда не видела, даже в посмертии их не встретилось, но в некотором роде, поразмыслив, она про