Кого выбирает жизнь?

Чингисхана…
«Чёртова мистика!» – продолжало трясти меня от подобного соседства.
– И как там наши выборы проходят? Голоса хоть сосчитали? – спросил один из Путиных.
– А на хрена их считать? – как всегда нервно и отрывисто выкрикнул чёрт-Жириновский. – Никогда не считали, и сейчас не будем! Напишем, сколько надо! Кто их проверит!
– А сколько надо? – спросил чёрт-Зюганов. – Ведь Владимирам Владимировичам надо написать по полной! То есть, сто процентов «за»!
– Ну, да! Сто процентов! Конечно, сто процентов! – заверещал чёрт-Жириновский, словно ему в тот миг глубоко сверлили голый зад. – И ни пяди меньше! Ни пяди!
– Так-то так! Кто же из нас будет против этого? – подтвердил рассудительный чёрт-Зюганов. – Вот только трудности в связи с этим наметилась. Их ведь четыре! – чёрт-Зюганов уважительно мотнул головой в сторону Путиных. – Значит, потребуется четыреста процентов!
– Ну и что? – рявкнул затаившийся в стороне черт-Володин. – Эллочка нам напишет, сколько надо! У неё же электронный подсчёт голосов! Так ведь, Эллочка? – подлизнулся черт-Володин к чёрту-Памфиловой, мгновенно состроившей страдающую за весь мир мордочку и привычно хлопавшей невинными глазками. – А моя Дума, которая называется Государственной, всё подпишет, всё поддержит, всё подголосует! Вы и не представляете, какой у меня в этом деле опыт наработан, – еще с Саратова! Там всегда голосовавших за меня получалось значительно больше, чем жителей! И ничего – арифметика всё терпела, а избиратели, тем более!
– Вы не волнуйтесь, Владимиры Владимировичи! Мой совет Федерации тоже некоторый опыт имеет. Да и в советские годы я времечко не теряла! Потому меня на Кипр послом и сослали! – встряла в разговор густо накрашенная чёрт-Матвиенко, прятавшаяся ранее в глубине сцены.
– Ну, да! Ждите! На Кипр ее сослали! Будто у нас на курорт когда-нибудь ссылали! Пустили козла… или козлу… Черт вас, рыжих, всех разберет! – распалился чёрт-Жириновский, но, спохватившись, сориентировал коллегу. – Впрочем, ты пиши, пиши, рыжая! Лишним не будет!
– Так нельзя! – не согласился чёрт-Зюганов. – Ведь могут и посчитать! А нам теперь шум не нужен, ведь Трампа этого не разберешь: то ему так нужно, то эдак! Вон до него был, который негроидной расы, постоянно нам подыгрывал, постоянно помогал! А этому еще учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин!
– Что значит, посчитать? – взвился чёрт-Жириновский. – Кто из них теперь считать умеет? Что мы зря всех недоучками-бакалаврами сделали? Вон, Ливанов, настолько замучился их в идиотов превращать, что самого менять пришлось – в последнее время совсем чокнулся, если его внимательно послушать! Так что, не трясись, Геннадий Андреевич, не смогут они сосчитать то, чего наберётся более пяти! Да и кто им позволит? Мы же им сразу – терроризм! Экстремизм! Национализм! Коммунизм! Мы им такое напишем! А наши Патрушевы, Колокольцевы и Коноваловы всё, что надо, то и расследуют; куда надо, туда и заведут; кого надо, того и упакуют! Зря мы их так жирно кормим, что ли?
В это время другой Путин стал терять терпение:
– Так что, клоуны мои ненаглядные? Получу я от вас конкретный ответ, наконец?
– Какой ответ? Какие клоуны? – взвился оскорбленный произнесенной правдой чёрт-Жириновский. – На себя посмотри сначала! Сам-то не клоун, что ли? Если бы мы в твоём спектакле не участвовали, кем бы ты сейчас был?
– Молчи, дурак! – огрызнулся один из чертей-Путиных. – Спектакль не мой! Скоро Режиссёр и вас всех заменит… А то в последнее время ваши роли даже бакалаврам понятны стали!
В тот ужасный миг я встретился глазами с огромнейшим и свирепым чёртом-Валуевым, усилившим мою нервную дрожь, и догадался, что меня заметили и разоблачили. Я взмок от страха до самых костей, но напоследок героически выкрикнул:
– Что вы здесь творите? Народ свой пожалейте, ироды! Вы же всякие выборы превратили в завлекательные конфетные фантики, в которые тайно своё старое дерьмо заворачиваете! Наш народ победил фашизм в Германии, победил его в Европе, а вы его нам прививаете! Ведь половина народа давно мечтает, чтобы вы сдохли, а другая, готова вас сама прибить!
– А вот и гости дорогие пожаловали! – усмехнулся мне в ответ чёрт-Валуев. – Да еще, смотрите, как красиво выражаются! За всё это, мил человек, я тебя сейчас такой заботой окружу, что ты больше и не пикнешь!
Он сжал меня своими клешнями, словно тряпичную куклу и, не обращая внимания на громкий хруст моих костей, принялся завязывать в узел.
– Он всё подслушал! Он нас выдаст! – испуганно заверещала чёрт-Памфилова, и ее острые длинные зубы впились мне в ягодицу.
Я отрывисто вскрикнул, тяжело задышал и открыл глаза – надо мной с опустошенным шприцем склонилась медсестра Катя – однако я не проснулся, опасаясь быть поддетым чертями на рога, потому отчаянно дернулся, постарался отскочить в сторону, но был решительно прижат к постели Катериной:
– Тихо-тихо, Александр Федорович! Совсем ведь не больно! И что это вы так разбушевались? По всему видать, на выздоровление пошли! Если хотите, можете ещё поспать, ведь рано совсем; только шесть часов!
Очумело вращая глазами и головой, тяжело дыша, я стал медленно осознавать, где нахожусь, и, лишь поверив в свою безопасность, несколько расслабился. – «Неужели всё обошлось? Если опять такое приснится, то второго инсульта не избежать! Надо же! Никогда ничего подобного даже в уме не держал!»
– А что на свободе новенького? – машинально поинтересовался я Катерины.
– Да ничего, пожалуй! Всё – как всегда! Разве вот, о досрочных президентских выборах вчера объявили! – прощебетала Катя милым голоском.
«Это уж слишком! Прямо-таки, телепатия во мне проснулась! – подумал я, снова дрожа всем телом. – Вот уж этого добра мне точно не надо!»
*
Следующий день стал для меня особенным, а, возможно, и самым важным в жизни. Наконец-то я, с наилучшими пожеланиями от всего персонала, с которым за трудный для меня месяц близко сошёлся, простился весьма тепло, хоть и без оркестра, и покинул реанимацию, чтобы пока, до обретения полной от медицины независимости, закрепиться в палате неврологического отделения.
Напоследок врачи и сестры, собравшись по такому случаю вместе, подарили мне наиболее ценное пожелание реаниматологов:
– Вы уж к нам, Александр Федорович, больше – ни ногой!
– Будет исполнено! А вам всем от меня – полновесного счастья! Спасибо вам, дорогие мои! – пожелал и я, и про себя подумал: «Теперь уж, точно, всё! Я действительно вырвался из пут отделения реанимации и интенсивной терапии, которое едва не оказалось последним моим пристанищем на этом свете! Пришла пора вступать в настоящую новую жизнь!»
*
– Везет же людям! Кого-то даже здесь в персоналках возят! – весело прокомментировал паренёк с повязкой на носу, опоясывающей голову; он из моей новой палаты, в которую меня лифтами и этажами доставили в кресле-каталке.
«Вот и пошёл отсчёт новой жизни!» – удовлетворенно констатировал я, здороваясь с присутствующими в палате, где кроме кровати, к которой меня подвезли и предложили перебраться на нее самостоятельно (для меня это прогресс!), имелось еще семь обитаемых мест. Все они оказались заняты. Рядом с одной из кроватей, склонившись к лежавшему на ней парню, сидела, чуть сгорбившись, молодая женщина, всем своим видом демонстрируя, что кроме него она не видит и не слышит никого на свете. Они негромко о чём-то переговаривались.
– Всех приветствую! Моя фамилия Белянин. Зовут Александром Федоровичем. А с вами, товарищи, думаю, познакомимся по ходу!
– Вообще-то, товарищей здесь нет! Мы – господа! – среагировал сосед, кровать которого стояла у той же стены, что и моя.
– Не сомневаюсь, но они меня не интересуют, потому я представился только товарищам! – парировал я.
– Если так, то я Василий! – отрекомендовался господин. – Надолго к нам и с чем?
– Инсульт был, да пока не весь сплыл! – усмехнулся я. – Но, уже врачи торопят! Говорят, что мой отпуск на исходе!
Василий не стал что-либо уточнять. Не дал и мне возможности расспросить его подробнее. Он, казалось, странным образом замкнулся, ушёл в себя, но через минуту вдруг запричитал, не обращая внимания на меня и окружающих:
– Вот живешь, живешь! Справляешься, преодолеваешь и, себе же на удивление, ничего не подозреваешь о том, что может случиться в следующий миг! Ни ухом, ни рылом! И однажды – бац, и ты готов! В полном дерьме! И всё в твоей жизни вверх дном! И не исправить, и заново не начать. Ужас! Но даже он, этот ужас, ничего не изменит, поскольку ты безнадежно опоздал! Сколько ни пыхти, и впрямь всё пропало! Жизнь моя, вся горбатая, и вся за спиной! И новенького ждать бесполезно! Тоска!
– Образно обрисовали! – поддержал я. – Но слишком уж безнадежно. А в чём причина?
Сосед смолчал, отвернувшись после своего монолога к стене. Потом я еще не раз замечал, как он уходил куда-то, как лениво и неаппетитно ел больничную кашу, как зло, со всего маху, валился на скрипучую кровать, но больше уже не философствовал. Он совсем потонул в своём странном внутреннем мире, в который никого не впускал.
Полежав немного, я принялся ходить по палате, надеясь после некоторой тренировки выйти на оперативный простор, в коридор, что в первую очередь определялось отсутствием в палате элементарных удобств. Но то, что я называю ходьбой, таковой пока не являлось. Это было нестерпимо медленное перенесение себя с одной ноги на другую, от одной стены или опоры к другой. И хотя это перемещение вызывало одышку и головокружение, я не намерен был сдаваться. Для начала не присаживался минут по пять, потом и по двадцать пять, вышагивая туда-сюда.
Шажок, потом другой! Стоим! Отдыхаем! Шажок, опять другой! Стоим! Снова всё сначала. Еще один, еще другой! Тем не менее, пусть медленно, но в этом деле я всё же продвигался вперед. А, значит, продвигался к новой жизни, независимо от того, какой она окажется и по длительности, и по своему содержанию.
Я уже не лежал! Я жил!
Тащиться вдоль коридора было веселее. Во-первых, не приходилось часто возвращаться на исходный рубеж, как в палате; во-вторых, всюду тенями бродили занятные больные и стремительно порхали озабоченные медсестры, важно посредине вышагивали врачи. В третьих, на стенах красовались информационные стенды, призывающие мыть руки перед едой, пугающие таинственным СПИДом, воспалением легких и гепатитом «Ц». Всё это мне пришлось перечитать много раз, от безрыбья, измеряя длину коридора мизерными шажками. Для тренировки памяти кое-что выучил наизусть.

На следующее утро вместо зарядки я дерзнул спуститься по лестнице и даже осилил целый пролет, победно прошелся по чужому коридору и вернулся в свою палату. На это потребовалось сорок минут! Довольный собой, но основательно вымотавшийся, я тут же уснул. Не знаю, сколько времени прошло, когда меня бесцеремонно разбудила невропатолог:
– Кто здесь Белянин? – ей указали; она подсела ко мне. – На что жалуетесь? – докторша для больных представляла собой своеобразный возбудитель смеха, который из такта всем приходилось подавлять: совсем молоденькая, она, видимо, для солидности давила голосом, отрывисто и бесцветно, тщетно стараясь произвести внушительное впечатление.
– Всего и не перечислить! Например, чай всегда холодный! –