терпеливо ждало красного огонька на совершенно безлюдном и пустом шоссе.
— Мать Серафима, — говорила я, — они и тарелки так же медленно носят, успеем до конца обеда.
До другого города было ехать приблизительно как от начала Тверского бульвара до его конца, если без пробок. Водитель выкатил автобус, раскрыв серебристые ворота, мать Серафима вспорхнула вверх по лестнице и через минуту появилась, прижимая обеими руками к груди чемоданчик.
У входа в ресторан скорбным столбиком замерла Анна. Мать Серафима выскочила из машины, Анна вырвала у нее компьютер, и две тоненькие фигурки нырнули в дверь.
Расплатившись с таксистом, я вышла на набережную. Меня пошатывало. Я чувствовала себя как солдат, вылезший из окопа. Когда добралась до столика и плюхнулась в кресло, еще только подавали ризотто. Я съела три порции.
Отроковицы в красных сарафанах и серебряных кокошниках плыли по сцене. Анна с деловым видом нажимала на клавиши. Благочинная, ровненькая, как свечка, чуть шевелила рукой, подхватывая звуки песни. Шум затихал волнами. Прервали беседу и прислушались соседние батюшки, перестали стучать вилками паломники, подвинулись поближе сретенские певцы. Защелкали фотоаппараты, застрекотали камеры, замигали вспышки. Из кухни выбежал повар в высоком колпаке, на ходу вытирая руки; из дальних концов зала пробрались официанты и легли перед сценой, как для группового снимка; в дверях столпились водители и гардеробщики.
— Радуйся Николае, великий Чудотворче...
Глава 6
«...вестъ путническую нужду и терпение утружден сый до зъла, како во время дождевное, наипаче аще случится долече отъ града или веси, на поле, или въ дубраве претерпевает лияние и ветры, ...весъ сый хладомъ пронзенъ и дождем излиянъ, измоченъ, отяго-щенъ!»
Труль — это маленький конусообразный домик, похожий одновременно на чум и крытый мангал. Двуслойные стены, сложенные из некрупных и неровно подогнанных серых камней, как крепостные донжоны, и в жару и в холод держат постоянную температуру девятнадцать градусов. Накрытый остроконечными, как шляпы, крышами трулей, городок Alberobello, как огромная сказочная грибница с извилистыми, словно проетыми гигантскими червяками улочками, сползал с холма. Накрапывал дождик. По итальянским понятиям, было холодно, мы застегнули куртки и, прыгая по крутым каменным ступенькам, перебрались в обыкновенную часть города.
Моя подруга Лена и ее невестка сидели за столом напротив нас, благонравно сложив на коленях руки. Мы выуживали кальмаров, заплутавших в гуще макарон.
— Саша купил труль, — ровным голосом сообщила невестка.
— Настоящий? — Лена нагнулась вперед, чтобы не пропустить ни слова.
— Судя по тому, что он звонил из банка...
Они обе выпрямились на стульях и замолчали. Боясь не попасть в тон, я осторожно заметила:
— Будете отдыхать у моря.
— Нет, — махнула рукой невестка, — кто бы ему здесь продал. Он купил на вывоз.
Мы замолчали.
— И куда же он его поставит? — спросила Лена.
— Вот в чем вопрос, — ответила невестка и снова затихла. Было слышно, как за соседним столом делят пиццу.
— Догадываюсь, — выражая покорность судьбе всем своим видом, сказала Лена, — ко мне на дачу! — и обвела взглядом наши ряды, словно пытаясь убедиться, что мы оценили ее догадливость.
Я представила каменный чум на берегу Истры и зажмурилась:
— А коляска туда войдет?
— Две коляски, — уточнила Лена.
Мы снова замолчали. Невестка меланхолично чертила черенком вилки по скатерти какие-то линии, видимо прикидывая соотношение размеров коляски и входа в труль.
— Стойте! — закричала я, словно они сорвались с места и побежали за линейкой. — А как вы его довезете до Москвы?
— Вот в чем вопрос! — вскрикнула невестка и за-хохотала, как Комиссаржевская.
— Пусть сам договаривается, сам. — Лена напирала на последнее слово с отчаянной решимостью матери, впервые отправившей ребенка одного переходить улицу.
— Вы обе, — заметила я, — производите впечатление очень толерантных женщин.
Мой муж, который ограничивал свое участие в дискуссии ловлей кальмаров, поднял глаза и задумчиво посмотрел на меня, прикидывая, видимо, что ожидало бы его, приволоки он труль к нам на дачу.
В ресторан вошел Саша.
Он сел за столик и насыпал себе в тарелку кальмаров.
— А где труль? — спросила Лена, видимо еще на что-то надеясь.
— В номере, — ответил Саша, не переставая есть.
Я представила себе, как Саша и три портье натруженными руками впихивают в лифт эту бандуру, и пододвинула к нему поближе пиццу.
Не отрываясь, мы следили за движением его вилки, словно он месяц боролся с перемежающейся лихорадкой и наконец согласился съесть ломтик хлеба.
— Как он пролез в дверь? — вежливо поинтересовался Толя.
— Кто?
— Труль.
Саша положил вилку и с некоторым недоумением оглядел наши лица, полные, как у детей на елке, ожидания хлопушек, разноцветных огоньков и страшного волка. Мы насторожились.
— Я купил детям вертеп, — раздельно произнес он, — в виде труля.
— И туда нужно будет совать фигурки? — осторожно уточнила я.
— Придется совать, если выпадут, — пожал плечами Саша.
Лена глубоко втянула воздух и рубанула с последней прямотой:
— А какого он размера?
Ее сын очертил ладонью параметры «Киевского» торта.
Некоторое время мы в молчании наматывали на вилки макароны.
— Где же мы будем отдыхать летом? — вздохнула Лена.
— Вот в чем вопрос, — пискнула невестка, прикрыв рот салфеткой.
— А вы обратили внимание, — сказал Толя, самый добрый из нас, — что в вертепах, которые выставлены здесь во всех витринах, не хватает фигурки младенца. Должно быть, ее подкладывают в ночь Рождества, с последним ударом колокола.
Глава 7
У благочинной на следующий день был день рождения...
Стратегический замысел состоял в том, чтобы мать Серафима, проснувшись утром, обнаружила у себя на столике цветы («Скромный букет», — подчеркнула Анна) и подарок. Подарок был готов. Дело было за малым. За цветами. Однако за всеми волнениями мы вспомнили о них только после триумфального концерта.
— Кто у нас выдающийся пиарщик? — сказала я Лениной невестке. — нужен букет.
— Где она достанет ночью цветы? — кинулась Лена, которая всегда встает грудью при малейших по-пытках побудить младших членов ее семьи двигаться.
Галя сдалась не сразу:
— Дайте мне двадцать минут, и цветы будут.
— Тридцать, — милостиво согласилась я, — а мы пока выпьем чаю.
Невестка подошла через полчаса, и по ее повешенному носу было видно, что Лена права.
— В Бари нет цветов, — развела Галя руками.
Окрыленная успехом с компьютером и неискоренимой привычкой показывать пример, я демонстративно вздохнула и поднялась:
— Всему вас надо учить. Ладно, так и быть, смотри. Можешь даже записывать.
Трапеза подходила к концу, официанты, ухватив тарелки веером, бегали между кухней и залом, Сретенский хор сидя допевал «Кудеяра», у входа разбирали шубы. Анна сворачивала провода, не теряя из виду чемодан. У темнеющего окна, за стойкой, бармен с лукавыми черными глазами складывал в белые столбики чашки. На краю у термоса с кофе стояли цветы, рождественские звезды, красные листья которых расцветают перед Рождеством.
— А ты говоришь, в Бари нет цветов, — сказала я Галине снисходительно. — Принеси две салфетки и встань справа.
Я взяла в руки глиняный горшочек и принялась рассматривать, словно прежде ничего подобного не видела, листик за листиком. Бармен мельком взглянул на меня и подмигнул:
— Bello?
— Bellissimo! — согласилась я, как платок на ночник накинула на цветок салфетки и быстро двинулась в сторону гардероба.
— Учись, — сказала я.
— Signora! — завопил бармен и выскочил из-за стойки. — Allora, signora!
«Ну и денек», — подумала я.
Бармен что-то крикнул официанту, и они вдвое бросились ко мне.С цветка предательски сползли салфетки. Запыхавшийся бармен схватил меня за руку:
— Uno momento, signora, uno momento!
Официант вынырнул из-за его спины. на вытянутых руках он держал высокий глазированный торт.
— Per bambini, signora, per bambini!
«...случися пойти вкупъ съ другомъ моимъ до единого Францешканского конвента, си есть монастира, ради прошения снъди, идъже единъ отъ братий тъх, имъяй любовъ Божию и ближняго въ сърдцу своемъ, изнесе намъ хлъба бъла и чиста...»
Красный рождественский цветок спрятали в соседней комнате и ночью по балкону передали в комнату благочинной. Потом мы великодушно рассказали ей правду. Мать Серафима ахала, ругала нас, но было уже поздно — мы ехали в аэропорт.
«Тогда же ми за вся, яже видъхомъ и слышахомъ, Богу благодарение сотворши и Его угоднику Святителю Христову Николаю, изийдихомъ отъ Бара града того жде дне, въ среду, июля 1724 года, предъ захождениемъ солнца».
ЛЕТО
ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА
Глава 1
Солнце еще не спустилось ниже первых этажей. В угловом кафе пьют капучино загорелые мужчины в оранжевых комбинезонах; у обувного магазина меланхолично машет веником ацтек, цветом лица не отличимый от своего товара; гуськом пробежали, уткнувшись в карты, японцы в разноцветных панамках; воздух тяжелеет, мешается с выхлопами уборочных машин, солнечный прямоугольник медленно наползает на витрины. Стрекочут мотоциклы. Ацтек из обувного магазина поднял жалюзи и открыл миру смуглые кожаные сандалии; проснулся короткохвостый пес, дремавший в мраморной нише вместе со своим бездомным хозяином; просеменили сестрицы в белых крылатых платках; проплыла красавица негритянка из рюкзака, свисавшего с могучей шеи, похожий на Пушкина младенец косил блестящим глазом; ацтек безмолвно замер у входа. Прохожие несли упаковки с водой, толкали впереди себя тележки с чемоданами, кричали в мобильные телефоны: «Pronto! prontо!»; бармен, стоя на пороге, орлиным взором оглядывал заполняющиеся столики, запел колокол на Maria Maggiore. Вечный муравейник кипел, расплачивался, листал путеводители, перекликался, звенел, выгуливал собак, облизывал мороженое, курил на ходу, выпрашивал монету, закусывал, молился, хохотал, — солнце накрыло город с головой, и наступил день.
Глава 2
— Строимся! — скомандовала мать Серафима. Со скоростью сверхсрочников мы разобрались на пары и двинулись к автобусу: 25 воспитанниц приюта, их воспитатели — сестры подмосковного монастыря и хормейстер Евгений Иванович.
Первая остановка — храм Святой Праскевы. Тень мраморной колоннады, древний портик низко навис над входом... а вход закрыт. Снова в автобус — слева быстрый Тибр, белые шляпки тентов вдоль берега... Храм Святого Георгия Победоносца. У входа — нарядная толпа, цветы, охрана. Свадьба! В наших рядах оживление: головки склонились в кружок, беглый анализ наряда невесты, однако надо ждать...
— Что-то мы не с того начали, — задумчиво говорит матушка, — поедем-ка мы сейчас в православный храм, помолимся, акафист споем, нам святая Екатерина и откроет дороги.
Островерхий пасхальный купол, блещет золотая маковка, высокая лестница с балюстрадой (как в Риме без лестницы!); родная речь — день всего не слышали, а кажется, будто в прохладную волну окунулись.
Тяжело поднимаюсь, отстаю. Болит голова после перелета, после душной ночи. Второй год болит после неудачной зубной операции. Сажусь на стул у входа, на слабеньком сквознячке.
— Радуйся, ликующая со священными девами на небеси. Радуйся, Екатерино, невесто Христова премудрая,
