преподавать в колледже.
Впрочем, Вудро – это имя он взял от фамилии кузины, своей первой любви, а при рождении был записан как Томас. Эллен знала об этом, он ей всё рассказал в письмах, писал каждый день до свадьбы, утром и вечером. Эти полторы тысячи любовных посланий она перечитывала, когда слегла. И умерла, прижимая их к сердцу.
Не надо больше смертей! Но ведь который день во всех штатах проходят демонстрации. Люди собираются и под окнами Белого дома, скандируют: «Мистер президент, накажи Германию! Мы готовы воевать с немцами!». Словно какой-то невидимый дирижёр управляет толпами. Причём популярность Вильсона в эти дни многократно выросла, народ искренне сочувствовал его горю. Большинство, конечно, было против войны. Но демонстрации не прекращались и после Рождества.
Как правильно поступить, мог бы подсказать незаменимый Хауз, «власть рядом с троном», как он себя называл, но советник сразу после Рождества отплыл из Нью-Йорка в Европу, где пробудет, видимо, ещё долго. Позицию своего шефа – бывшего ректора гуманитарного университета, доктора философии и любящего семьянина – он отлично знал, но сейчас президенту придётся всё решать самому.
Президент предложил монархам воюющих стран свои услуги в качестве посредника. Как и следовало ожидать, ответа не получил. Тогда Вильсон решил обратиться к гражданам своей республики.
– Легко возбудить страсти, – заявил он по радио, – но трудно их успокоить. Те, кто будет повинен в разжигании страстей, возьмёт на себя тяжелую ношу, – ответственность за то, что народ Соединённых Штатов разделится на враждующие лагеря, восставшие друг против друга, вовлечённые в реальную войну, если и не действий, то войну настроений и помыслов... Каждый гражданин, действительно любящий Америку, должен сегодня действовать и выступать в подлинном духе нейтральности, беспристрастия и дружелюбия ко всем!..
Похоже, это было далеко не то, на что рассчитывали местные кланы. Они только-только оправились от двухлетней рецессии и очень рассчитывали разбогатеть на войне. Но они простили пацифизм Вильсона, потому что ещё не опомнились от прекрасного подарка – Федеральную финансовую систему президент отдал в частные руки. Вдобавок кланы заняты были только что открывшимся судоходством через Панамский канал. Плывут пароходы – это их пароходы, салют президенту! А война никуда не уйдёт, она будет долгой. За кулисами театра военных действий это отлично знали.
Обстановка в Белом доме оставалась мрачной. Даже в Рождество здесь никто не позволял себе разговаривать громко или смеяться. А нынче – тем более.
Одиннадцатого марта 1915 года Британия вдруг официально заявила, что будет останавливать любой корабль, нейтральный или нет, идущий в Германию или из Германии, и даже направляющийся в нейтральные порты. Король Георг V издал указ о праве досматривать корабли и выяснять, не везут ли они военную контрабанду. Причём список запрещённых товаров резко расширялся, делая внешнюю торговлю США рискованной и невыгодной.
Этот указ вывел Вильсона из себя, он ответил официальным протестом, в котором назвал план Британии «отрицанием суверенных прав невоюющих держав». Отношения с Англией портились на глазах. Нота не помогла. В Белый дом потоком шли жалобы от американских судоходных компаний, чьи грузы были задержаны или конфискованы. Настроение у Вильсона было отвратительным. Личный доктор президента Грейсон начал всерьёз опасаться за его здоровье.
Однажды они ехали вместе в автомобиле, и доктор попросил остановиться возле аптеки. Президент остался в машине и через стекло увидел, как Грейсон поздоровался с молодой красивой женщиной, шикарно одетой и приветливо улыбающейся.
– Кто эта прекрасная дама? – тихо спросил президент, когда машина тронулась.
Грейсон понял: «Это то, что доктор прописал». На следующий день женщина была представлена президенту на якобы случайной прогулке в саду Белого дома. Эдит Галт, очаровательная вдова сорока трёх лет, чуть поколебавшись для приличия, согласилась выпить чаю.
Спустя несколько дней, 23 марта, Вильсон пригласил новую знакомую на обед и послал за ней свой лимузин. Эдит, с орхидеей в волосах, сидела справа от президента. Тот был в ударе, много шутил, что-то рассказывал, о чём-то спрашивал у гостьи, всем телом поворачиваясь к ней, словно ища поддержки в её фиалковых с окаёмочкой глазах.
После обеда все поднялись на третий этаж, в Овальный кабинет. Пили кофе у камина, Вильсон читал стихи. Дворецкий потом признался, что впервые за полгода услышал, как смеётся президент. «Пропал человек», – добавил он.
Теперь Вильсону нравилось всё. Особенно то, что Эдит любит гольф, что она стала первой женщиной в Вашингтоне, получившей водительские права, и разъезжает по городу в электромобиле. Вудро очень любил автомобили и ещё многое полюбил этой весной.
Германские подводные лодки по-прежнему топили английские торговые суда, корабли военно-морского флота Британии досматривали в море американцев, милитаристское лобби США всё чаще требовало от президента объявить войну кайзеру. Существующий нейтралитет кое-кому не нравился всё сильнее.
На каждое агрессивное действие воюющей Германии он отвечал нотой протеста – всего их наберётся больше сотни. Он считал это рутиной, с гораздо большим удовольствием считал часы до встречи с Эдит. Так и написал ей 28 апреля: «Более всего на свете я жажду доставить вам удовольствие – ведь вы дали мне так много! Если сегодня вечером будет дождь, не соизволите ли посетить меня?..»
Вечер случился дождливым и томным. Опять горел камин в Овальном кабинете. «Вы наполнили мой кубок счастьем, – написала она, вернувшись домой. – Двадцать Восьмое Апреля на моем календаре озаряется праздничным светом».
Через неделю, четвёртого мая, Вильсон послал за Эдит свой лимузин, чтобы привезти её в Белый дом на обед. Белое атласное платье с глубоким декольте, широкий пояс фиалкового цвета «под глазки» – она была само очарование.
После обеда Вудро увел её на галерею, где они, наконец, оказались вдвоём. Там цвели крокусы, и на эту сладкую парочку весенний месяц май, баловник и чародей, как выразился поэт, веял нежным своим опахалом. Там-то всё и произошло. Он ей сказал:
– Я вас люблю!
В её глазах сверкнуло что-то.
– О нет! – воскликнула вдова. – Как можно? Ведь вы почти не знаете меня. К тому же года не прошло со дня кончины вашей Эллен…
Короче, Эдит отказала, оставив Вильсона в недоумении: дожив почти до шестидесяти лет, он и не ведал, что любовные игры, не хуже политических, имеют свои непреложные правила. А она всё чувствовала, понимала, была уверена в себе, с детства уяснив, что президенты США так просто не сдаются. И в тот же вечер написала ему «прощальное» письмо:
– Я – женщина, и мысль, что я нужна вам, сладостна, не скрою! Я леди, но не железная, увы! Вы были искренны со мною, а я, возможно, слишком холодна. Если так, прошу простить меня великодушно! Уж далеко за полночь, я сижу в большом кресле у окна, печально глядя в ночь. Я вся полна жизни и трепета! О, как же хочется мне вам помочь! Что за невыразимое удовольствие и честь для меня – то, что мне позволено разделять с вами эти тревожные, ужасные дни, сопряженные с такой высокой ответственностью. Счастливая дрожь пробегает по мне до самых кончиков пальцев, когда я вспоминаю те волшебные слова, что вы сказали мне вечером, и как жалка моя участь – не предложить вам ничего взамен. Ничего, я хочу сказать, по сравнению с вашим великим даром!..
В конце письма она предложила ему вечнозелёное, женское: «Давайте останемся друзьями. Мы будем помогать друг другу, заботиться, ободрять друг друга».
А ему что теперь делать? Он уже полностью в её власти. Президент не спал всю ночь, писал ей длинное-предлинное письмо, никак кончить не мог, пять постскриптумов поставил в конце, а наутро вскрыл уже запечатанный конверт – и ещё дописал несколько страниц с последним P.S. «Готов согласиться на дружбу, до поры до времени», – мудро высказался Вудро.
Тут же он сочинил и отправил очередную ноту кайзеру, более жёсткую, чем обычно. Напомнил германскому императору про доктрину Монро и поправки к ней, процитировав дословно: «Любая страна, народ которой ведёт себя хорошо, может рассчитывать на нашу чистосердечную дружбу. Мы негодуем по поводу нанесённых нам обид и вмешаемся, когда станет очевидным, что нарушены наши права». Ниже добавил, что за непрекращающиеся нападения на нейтральные корабли под американским флагом он будет вынужден призвать Германию к ответу по всей строгости.
Скорее всего, кайзер получил эту ноту по телеграфу, когда в Берлине был уже вечер. Прочитал её на следующий день. И кто знает, может, этот текст немало разозлил воинственного Вильгельма II? Как бы то ни было, лайнеру «Лузитания» с его двумя тысячами пассажиров оставалось жить чуть больше суток.
Получив согласие «дружить домами», очаровательная Эдит не стала отказываться от обедов в Белом доме. Шестого мая Вильсон послал за ней лимузин. Она приехала в элегантном чёрном костюме. Была скромна и молчалива, он тоже не смеялся. Президент деликатно говорил о тревожном положении в мире. Она мягко поощряла его благоразумие. Было чопорно и мило. Бессловесная охрана тихо жалась по углам.
После обеда президент предложил ей сыграть партию в гольф, заменив обычного своего партнёра доктора Грейсона. Эдит согласилась и, что интересно, легко выиграла эту партию.
На следующий день Вудро Вильсон обедал без неё и без настроения. Гольф он отменил. Было восемь часов вечера, когда президенту принесли телеграмму: лайнер «Лузитания» потоплен германской субмариной, очень много жертв.
Он ничего никому не сказал. Не взял автомобиль, отправился пешком. Закрываясь зонтом от дождя и прохожих, бродил по улицам, и никто не узнавал своего президента. Ноги сами привели его к дому, где жила вдова Эдит Галт, его «рай, приют, святилище» – как Вудро называл её в письмах. Окна её не горели, никто с той стороны не прижимался лбом к стеклу, печально глядя в ночь.
Три дня они не обедали вместе. «Нам не следует видеться особенно часто, чтобы не привлекать нежелательного внимания, – писала она. – И мне необходимо время, чтобы до конца понять собственное сердце. Неделя, месяц, может, год – я сама не знаю, сколько».
Он ответил так, словно принимал экзамен по философии у студентки: «Наше время состоит из нас. И оно нынче измеряется не неделями, месяцами или годами, а глубокими человеческими событиями…»
Президент ездил по стране, объясняя в разных штатах разным аудиториям, почему Америка до сих пор не воюет. И было это совсем не просто. Ему напоминали про доктрину Монро, обвиняли в трусости, кричали о немыслимых убытках, угрожали не голосовать больше за него.
Он пытался их успокоить:
– Мы будем держать нейтралитет. Пусть они воюют меж собой!
Весь месяц прошёл в таких суетливых и тяжёлых дебатах. Лишь в последних числах май-чародей порадовал Вудро Вильсона кратким письмом от Эдит. «О, сколько разных мыслей роилось у меня в голове за это время! – писала она. – Я была вся переполнена страхом. Ведь вы занимаете такую высокую должность, что некоторые могут подумать, будто я люблю вас лишь за
