короткое время летом не уходит солнце. Да еще когда ты постоянно занят, и к тому же нет четкой границы, разделяющей меж собой день-вечер-ночь-утро. Круглые сутки подвешено небесное светило то в одном углу неба, то в другом.
А тут рыба. Её полно во всех тундровых водоемах! Хотя это и не всегда та, какую тебе надо: белая, благородная, самая вкусная и необычная. Живет она и размножается в здешних холодных чистых водоемах и мигом погибает при первой, только-только появившейся, даже малой, примеси инородного вещества — к нему она никогда не привыкнет, не приспособится. Это — нельма, муксун, чир, ряпушка.
Пришельцы не новички в этих местах, и они вскоре отыскали-таки богатое место. Им не нужны были тонны рыбы — хотелось всего-навсего утолить в себе страсть рыбака. Ну и, конечно, если получится, хоть немного привезти такой, невиданной, в родные края. Сегодня пришельцы вернулись радостные, с хорошим уловом.
Филиппыч прямо с порога кричит орнитологу:
— Николаич! Как ты там, живой? Как твой радикулит? Смотри, каких мы муксунчиков отхватили!
Николаич, даже не отбрасывая стенку полога, сквозь бязевую ткань увидел рыбин. Рыба была еще жива, смотрела широко открытыми глазами на окружающий мир, смотрела в последний раз, и, тяжело двигая жабрами, ее широкий рот то открывался, то закрывался, не издавая ни звука, — молчала, как и полагается ей, рыбе.
Филиппычу не терпелось растормошить ученого:
— Да ты, Николаич, высунься из-за полога да полюбуйся на эту красоту, на улов. Это же мечта идиота! Сейчас Михаил разберется с муксунчиками, он в этом деле большой мастер. Будут эти красавцы подвержены холодному копчению. Попробуешь — пальчики оближешь. Это — в лучшем случае, в худшем — язык отъешь. Одним словом, хороший пойдет гостинец на Большую землю.
Пришельцы достали из ящика моток тонкой проволоки и небольшие, равные куски — более толстой, видимо, заготовленные еще дома, перед поездкой.
Но сначала рыбу надо было обработать: вспороть, вычистить, потом — поместить в бочонок с соленым раствором по имени тузлук. Когда бочонок наполнился рыбой доверху, на нее лег кружок, поверх которого поместили груз. Рыбе в бочонке предстояло солиться ровно сутки. Следующая операция — отправить ее на вешала — натянутую по всему жилищу проволоку.
Тонкую проволоку они натянули в нескольких местах, почти под самой крышей, в несколько рядов. Из той проволоки, что потолще, согнули изрядное число двойных крючков. И вскоре по всей длине проволоки аккуратно, на одинаковом расстоянии, висела нарезанная кусками рыба. Тут были не только куски рыбы, но и вырезанные из нее плавники и спинки — это считается подлинным деликатесом, самым-самым верхом блаженства.
Мишка заметил Николаичу, что они собираются коптить рыбу.
Николаич доброжелательно махнул рукой:
— Что ж, коптите на здоровье, я не против.
— Вышел бы ты из избушки: дыму бу-удет! Закоптишься вместе с рыбой. Жар-то, правда, весь под крышей пойдет, но дыму много будет. Дышать нечем. Вылез бы из полога, вышел на воздух. Комаров нет пока. Оденься только теплее.
— Подчиняюсь.
Ученый одевается, выходит из избушки и садится на ящик возле стенки.
Мишка достает охапку ивовых палок, что он набрал вдоль реки. Вскоре в печурке заходило-загуляло пламя, он быстро слазил на крышу и надел на трубу ведро. Куда тут дыму деваться?
Он загулял по жилищу, заполнил все пространство под крышей, где на крючках развешаны рыбьи кусочки. Минуя их, устремлялся в небольшое квадратное отверстие в углу под самой крышей, оставленное еще с той далекой поры, когда топилась избушка по-черному.
При закрытой трубе дрова не столько горели открытым пламенем, сколько просто-напрсто шаяли. Так и надо было: и дыму, и жару — поровну. От ровного жара с рыбьих кусков и кусочков, спинок и плавников стекал жир, тяжелые его капли скатывались вниз и глухо падали на земляной пол. Те же, что попадали на материю пологов, ложились на них совершенно бесшумно, но всякий раз оставляли свой след — жирный кружок.
Случалось, в почерневшую от дымной копоти избушку заглядывал солнечный луч, и в полутьме высвечивались ярко-желтые рыбьи куски, похожие на нечто фантастическое
— существа древнего происхождения, залетевшие сюда укрыться от дождя и ветра. Дни бежали, летели, как и все земное время. Через двое суток, по подсчетам гостей-пришельцев, должен прийти тот самый катер с голубой палубой, черным стальным корпусом, забросивший их в этот дальний угол бескрайней тундры, холодной даже в самое жаркое время года, и забрать с собой.
Пришельцы, охваченные азартом, в очередной раз отправились на рыбалку. Им снова везло, как и вчера, как и все последние дни. Вот они втащили в избушку мешок рыбы, сквозь матовую стенку из толстого полиэтилена четко просматривались поблескивающие своей серебристой чешуей крупные муксуны. Но какими бы королями здешних мест ни были они, без ершиков, окуньков, пусть и невеликих размеров, уха не получится.
Филиппыч, только что втащивший мешок, привалив его к стене, чтобы не упал, молча полез в заветный ящик и, не открывая полностью крышки, пошарил в нем рукой, вытащил пачку “Примы”. Отковырнул ногтем клапан и вытащил сигарету, закурил и словно выдохнул вместе с дымом то, что хотел сказать.
— Слушай, дорогой мой Миша. Сегодня бы к вечеру следовало отметить наше здесь с тобой пребывание. Выставиться или представиться нам надо по всем правилам здешних мест, именно по-северному. Время на это у нас есть. Неплохо бы на закуску хорошего, на пару кило, скоросольчику приготовить, как ты это умеешь. Да и уху заложить настоящую рыбацкую.. Пятерную, не меньше. Думаю, ты не против моего предложения. Душе требуется отдых, да и желудкам нашим работу задать следует.
— Молодец, Филиппыч! Я только подумал об этом, да не успел сказать. Опередил ты мои мысли. Сейчас надо бы перекусить слегка, так сказать, заморить червячка. А уж к вечеру ужин сварганим — по всем правилам. Пир будет — и не с какой-нибудь рыбиной. Это я вам, мужики, гарантирую. Хотя постой, Филиппыч! А как же свежая рыба для капитана? Обещали же!..
— Ты, Мишка, не горюй об этом. Завтра сгоняем поутру. Выдадим ему рыбку прямо из сетей — живую! Так что не волнуйся, дорогой.
— Пожалуйте! Чай с сухариками. Хлеба нет. Да и откуда ему быть? Или, может, желающие сбегают до ближайшего магазина? Есть охотники?
— Миша, ты, похоже, про скоросольчик забыл?
— Ты прав, Филиппыч. Сейчас мы это дело исправим.
Берет самого крупного муксуна, кладет на стол и острым ножом вспарывает рыбину со спины — от головы до хвоста. Разворачивает ее блином и вытряхивает внутренности в ведро. Затем густо солит рыбину со всех сторон, заворачивает в полиэтиленовый мешок и кладет под гнет — цинковый ящик, что стоял возле избушки.
— Полный порядок, мужики! Будет вам скоросольчик, пальчики оближете.
.Каждый жилец избушки занят своим делом. Мишка с Филиппычем возятся с рыбой, отбирают, какую варить сначала, какую — потом. Изредка перебрасываются репликами. Ученый пристроился писать на краешке стола. Похоже, заполняет дневник. Приближается вечер. Угадать его не просто — надо смотреть на часы. Свет с неба, что висит над тундрой, одинаков — утром и вечером, ночью и днем. Стоит лето на холодной земле, значит, день — круглые сутки.
В первый же день гости соорудили стол. Особенно поусердствовал Филиппыч. Подобрал на берегу реки доски, видимо, занесенные невесть откуда полой водой, обнаружил брошенный, а может быть, спрятанный халей (длинная палка, которой погоняют оленей) — он пошел на ножки стола.
— Не сидеть же перед ящиком на полу! — повторял Филиппыч. — Мы что — узбеки или казахи?
Сейчас стол выглядел необычайно празднично и нарядно: покрыли его не замусоленной газетой, а добротной, цветной, с нарисованными цветочками, клеенкой. Но самое главное, теперь стол не пустой — на нем высилась маленькая горка разовых тарелок, пусть и картонных, чудом залетевших сюда с Большой земли вместе с зеленым ящиком гостей.
На самой большой тарелке лежали, со вспоротыми животами, без внутренностей, с взъерошенной чешуей, короли, иначе их и не назовешь, всех здешних, ближних и дальних, озер — ерши. Но это была не та мелочь, какую можно встретить на Большой земле, когда весь улов уместится в спичечный коробок. Здешние “короли” — просто гиганты против южаков.
В следующей тарелке — окуни, не очень крупные, но как раз такие, что дают самый лучший привкус ухе после ершей.
Следом — не горкой, а горой, уже на тарелке не умещается! — одни щучьи головы и муксуньи. Рядом, на особицу, аккуратным штабельком — ровные, не разварившиеся куски крупных муксунов. Но главный объект на столе — более чем полуведерная кастрюля, восседающая в самом его центре и тускло отсвечивающая закопченными боками. Эта емкая посудина, неизвестно кем и когда завезенная сюда, сегодня как раз сгодилась. Возле кастрюли стояло три (по числу жителей избушки) пол-литровых алюминиевых кружки. Им предстояло заменить тарелки и ложки — стать посудой для ухи.
Мишка снимает крышку с кастрюли, и по всему жилищу мгновенно растекается запах настоящей, наваристой ухи. И, видимо, как раз поэтому Николаич поймал себя на
мысли:
— Представьте, нет никаких проблем записать на диктофон различные шумы, звуки, голоса птиц. Потом, если потребуется, можно сотни раз прокручивать запись, вслушиваться, о чем говорят птицы, о чем поют, расшифровывать их разговоры. Но вот запахи записать невозможно, хотя духи. одеколоны. Но это совсем другое, поскольку не создано природой, а самим человеком придумано.
Филиппыч решил поддержать разговор:
— Япошки, если захотят, придумают записывать любые запахи. Они на это большие мастера. Для нагуливания аппетита, у кого его нет. Нам это ни к чему. Мы всегда готовы покушать, было бы что.
— Мужики, давайте без всякой там записи запахов на японскую электронику приступим к уничтожению этого самого запаха, пропуская его через желудок.
— Правильно, друг. Без всякой там научной философии начнем мы отдыхать душой.
— Нет, Филиппыч, так не пойдет. Я старался, делал свое дело, а ты свое сделай. Рыба-то посуху не ходит. Почему? Отвечаю: у нее нет ног.
— Верно-верно. Ошибочка вышла. Но это дело поправимое. Сейчас, сейчас. Я и приготовил, да за разговорами забыл.
Встает и выходит из избушки.
Мишка ворчит ему вслед:
— Уха остывает, запах улетучивается, а он — забыл!
Филиппыч вскоре возвращается.
— Прошу не переживать. Вот она, родимая. Холодненькая, прямо со льда! Я ведь не первый год живу на этом свете. Знаю, что к чему. Разбавил спиртягу водичкой из расчета один к одному. И поставил этот священный раствор отдохнуть-охладиться прямо на лед под мох. Смотрите, как запотел наш пузырек.
Он поставил на стол бутылку необычной формы — пузатую. Мишка доволен:
— Вот теперь порядок полный.
— Не бойтесь. Чистый медицинский спирт. девяносто градусов с гаком. Было. Теперь градусы наполовину убавились. Воду я заготовил заранее, дал отстояться. Конечно, она тут без хлорки пока что, но вот песочек в ней — мелкий-мелкий — встречается.
— Да, — поддерживает ученый, — песочку в ней порой бывает предостаточно. Могу сказать, откуда он. Там, выше по течению реки, есть так называемый Ласточкин берег. Он самый высокий и весь
