Мы ещё придём просить прощения!

улетают.
Ученый смотрит им вслед:
— И я бы полетел за вами, туда, через реку, через озеро, через протоки... Если бы смог, то и посмотрел бы, что там делается, но не могу не только летать — передвигаться даже. Ходовая часть моя ни в какую. Такие дела мои. Но надо как-то выбираться из этой ситуации. Лежать да сидеть — дело дохлое. Сейчас вы, мои дорогие медвежата (из-под притолоки показались еще два шмеля), станете свидетелями, как я начну лечиться. Итак, смотрите. Беру примус, накачиваю его, затем открываю краник, через форсунку пошел керосин, подношу зажженную спичку. Зашумел мой агрегат. Вот я поставил на пламя голубую эмалированную чашку, наливаю в нее воду, кладу в нее шприц. Его надо хорошенько прокипятить. Куда же вы поползли? За доску? Смотрите, смотрите, мои дорогие, я вас не обманываю. Теперь ставлю укол. Видите, как я медленно ввожу в бедро иглу? Мне больно, но я терплю. Укол сделан. Пару таблеток снотворного — и быстрее под полог. И лежать, лежать!..
Хозяин избушки так же, как прежде, полусогнувшись, добирается до полога и медленно забирается под него. Некоторое время оттуда доносится кряхтенье, затем наступает тишина, И снова слышны крики птиц с ближайшего озера.
Когда-то избушка была покрыта щепой, которая уже почти вся сгнила и подернулась толстым, плотным слоем цветного мха. Кто только не жил в последнее время в этом почерневшем от времени жилище! Кого только не заносило сюда! Кого только не укрывала избушка от непогоды! Она давно бы упала под напором сильных ветров, которые носятся, как бешеные, по просторам тундры, особенно в пору сильных гроз. Но жилище держится и не падает, потому что сработано оно из лиственничных бревен, завезенных сюда специально с берегов большой реки.
Очень долго стоит она также потому, что многие годы в ней жил не кто иной, как самый настоящий шаман, известный далеко за пределами здешней тундры. Шаман этот для местных жителей-аборигенов был всем: вызывал добрых духов и разгонял злых, умел договариваться с ветром и снегом, с водой и морозом, заговаривать болезни, изгонять хворь из тела, провожать усопших на тот свет.
Вот и избушка давно бы упала, а все стоит, не иначе, как заговоренная. В правом ее углу, на ровно уложенных камнях, — железная печка, с хлипкой трубой, скрученной из тонкого листа и скрепленной в нескольких местах медной проволокой. Рядом с трубой, на стенке, висит на единственной ручке полуведерная кастрюля, с сильно почерневшим днищем и закопченными боками: выглядит она как огромная голова с одним ухом. Если варить уху в этой посудине, то на целую бригаду хватит. Крышка от кастрюли здесь же — воткнута в расщелину между бревен. Слева от печки, в самом углу, у небольшого оконца в один глазок, затянутого куском пленки, небольшой стол из неструганых дощечек. На столе горка разномастной посуды: чашки, кружки, воткнутые веником ложки и вилки. На перевернутой консервной банке — толстенная, синего цвета, свеча. Такие в магазинах продаются как подарочные. По телу полусгоревшей свечи сходят потеки расплавленного воска. Они ежиком зависли над столешницей. Шаман, невысокого роста, коренастый, в черной длинной малице, на ногах меховые сапожки, без головного убора — его заменяет широкая черная налобная повязка. Откуда он явился? Может быть, из-под нар вышел? Может быть, вошел в дверь? Не похоже. Может быть, через печную трубу проник? Но печная дверка закрыта. Может быть, служитель тундры просочился в отверстие, через которое выходил дым, когда избушка топилась по-черному? Нет, этот дымоход крепко заткнут старой телогрейкой. Зачем гадать? Зашел и зашел. Или вышел. Хоть так, хоть эдак. В его руках главный инструмент — бубен. Но вот что непонятно: стучит он по нему, удар есть, а звука нет. Тишина как была в жилище, так и оставалась.
А шаман старается, шаманит, вызывает духов, а они не идут и не летят, нет их, как нет и звука. Но не может быть, чтобы не слышно было звука удара. Он есть, но почему-то превращается в какой-то необычный, даже странный шорох, больше похожий на шум ветра, воды в реке, дождевых капель...
Вдруг разом в избушке наступила кромешная темнота, и заскользили по черным стенам, по пологу, по земляному полу яркие блики. Они начали кружиться, летали то квадратами, то кругами, то полосами.
Где же шаман со своим бубном и прыжками? Он исчез. Нет-нет. Он мгновенно сжался, превратился в темный бесформенный комок. И вдруг разом превратился в чайку, но не в белую, а в необычную по цвету — ярко-розовую.
— Розовая чайка! Ро-зо-ва-я! Неужели она, та самая? — закричал ученый, закричал не во сне, а наяву. Да так громко, что даже испугался своего голоса. Но кто мог услышать его? Разве что шмели, живущие за дверной притолокой, или мышата под нарами. Да что ему бояться тех и других! И все же он заговорил шепотом. Рассказывая о чем-то шмелям, он всегда почему-то знал: кто-кто, а они понимают его.
— Наверное, это та самая чайка, о которой мне рассказывали заезжие аборигены. А я не верил им. И вот мы с ней встретились. К чему бы это? Мне говорили: где вдруг появляется эта птица, там можно ждать всякое: зимой — долгой пурги, сильного мороза, мора рыбы в озерах, весной — сильного половодья. Значит, розовая чайка появляется не просто так: не заглянуть в гости, а предупредить о какой-то напасти. И вовсе это не птица в розовом оперенье, а дух самого шамана, ушедшего в мир иной.
— Слышите вы, шмелята, малые ребята? — ученый снова начал говорить громко. — Фу ты, черт, язви тебя в грызло! Порошка тебе самого что ни на есть горького! Случится же такая напасть, будь она неладна! Чему только учили меня, дурака, в школе, в университете! И, наконец, жизнь, вся моя прошлая, да и сегодняшняя. Дожил, долетел, добежал. И на тебе, начал верить! Начнешь тут! Когда все так. все один. Да не в глуши лесной, а на огромном плоском пространстве. Да еще радикулит. Будь неладна эта моя профессиональная болезнь! Станешь невольно верить во что угодно. И даже в то, что. Шаман, говорили, умер, а на самом деле, оказывается, он жив, но не ходит по своей исконной земле, а летает в образе чайки. Временами же, если надо, превращается в человека.
А почему именно в чайку не белую, а розовую?
И это объясняют аборигены довольно просто: чтобы отличаться от подобных ей птиц. Все поняли, мои лохматые создания? А теперь спать, спать!
И ученый, забравшись под полог и растянувшись в полный рост, тут же впал в сон. Вокруг было тихо и спокойно. Лишь время от времени слышны были неясные крики птиц, да вот разве что кулик-мородунка своим необычным голосом просил куррить-куррить-куррить.
Сколько прошло времени, после того как избушку посетил шаман, ученый не мог сказать: час. три. пять. Время от времени он просыпался, пытался проверить, прошел ли его радикулит после укола. Да куда там! Это появляется болезнь мгновенно, а длится долго. В одну из таких пробудок он уловил слабый шум.
Ни ветра, ни дождя. Может, показалось, как та розовая чайка? Нет, шум не удалялся, а приближался и даже усиливался. Просмотренный им несколько минут назад сон еще жил в его сознании, отвлекал от окружающего мира. Но любопытство брало верх. Он приподнял краешек полога и, словно в тумане, углядел, как, пыхтя дизельным двигателем, источающим из выхлопной трубы черный газ от сгоревшей солярки, на самых малых оборотах к берегу, усердно ставя поперек реки свое железное тело, причаливал катер. Течение пыталось оттащить его от берега. Но, видимо, капитан был с немалым опытом вождения судна в подобных условиях, и он не причалил — прилепил его черным железным носом к клочку сухой твердой земли.
Опустив полог, орнитолог подумал вслух (хотя кто мог его услышать?): — Опять кого-то принесла неладная!
И тут вспомнил сон. Или это случилось на самом деле? Шаман был, это точно. Ведь это его избушка, именно только он хозяин жилища, и никто другой здесь не мог появиться. Видно, загодя знал, что кто-то прибудет сегодня, потому и провел свой ритуал для предупреждения тех, кто зайдет в жилище, очистил его от каких-то, может быть, злых духов. Какая чушь! Да нет, пожалуй, не чушь.
Так уж получилось, что избушку шаман построил не где-нибудь, а именно на берегу реки, чтоб видна была издалека и притягивала самых разных гостей, с самыми разными желаниями: то ли половить рыбу, то ли поохотиться. И с этой мыслью орнитолог вновь погрузился в сон, да так, будто провалился, полетел не то в овраг, не то в огромную яму. Ах, эти сонные таблетки и обезболивающие уколы! Они делали свое дело.
.С палубы спустили дощатый трап, по нему на берег сошли двое с огромными рюкзаками. Следом матросы подали сошедшим деревянный ящик, зеленого цвета, с железными ручками, похожий на обычный сундук.
Не прошло и минуты после того, как катер прибился к берегу, он уже дал короткий, прерывистый гудок и отчалил. Набирая обороты, развернул железное тело и заспешил обратно вниз по реке. Вслед за судном удалялся и звук его двигателя.
А вот и пришельцы! Они вошли в избушку и втащили зеленый ящик. И, только войдя внутрь, поняли, что они здесь не одни. Для них это было неожиданностью. Старший даже всплеснул руками:
— Миша, да мы тут не одни! Кто-то тут есть, да не просто есть, а — живой! Отзовись-ка, добрый человек.
Полог словно ожил, зашевелился.
— Мы-то думали, — продолжил пришелец, — будем одни. Оказывается, нет. Из-под матерчатой стенки полога вначале неспешно показались ноги в темных шерстяных носках. Вслед за ними объявился и сам жилец, но он не вышел, как это должно быть, а выполз. Его небритое лицо выглядело так, будто кто-то его долго мял. Мишка рассмеялся:
— Глядите, люди добрые. Мы, по крайней мере, думали: женщина тут ждет нас, русалочка. А тут мужик. Кто тебя так помял, дорогой? Видуха у тебя, как после хорошего бодуна.
Ученый растер лицо ладонями, как бы массируя его, приводя себя в сознание после обезболивающего укола и снотворных таблеток. Пытается сообразить, почему возле него в избушке какие-то люди. Откуда они? Как они здесь оказались? Не с неба же свалились? Тем более что он никого не ждал. Его должны были забрать отсюда, но не раньше как с прилетом белых мух.
— Давайте знакомиться. Зовут меня Лев Николаевич, лучше просто Николаич. Биолог.
— Я Михаил. А это — мой напарник, Филиппыч. Или я его напарник. Как кто поймет, так и поймет. Одним словом, мы друзья давние. Поздоровайся, Филиппок, с хозяином избушки, не то жить не пустит. Будешь комаров кормить там, на берегу.
— Ты, Николаич, особенно не слушай Мишку. Многое умеет. В руках мухи не живут. Но балобол хороший. Это так на самом деле. Мишенька у меня хороший, смирный. Мишка похлопал приятеля по плечу:
— Давай, Филиппыч, разберем, развешаем все наше барахлишко, а потом и приезд отметить не грех.
Пришельцы занялись разбором вещей. Из большого рюкзака вытащили силой резиновую лодку военного образца, потому что она была красного цвета, с высокими бортами, весла с уключинами, насос, сети, болотные сапоги, теплую одежду. Затем дело дошло и до деревянного ящика. Из него извлекли различные рыбные консервы, чашки, ложки, вилки, разную снедь и бутылочку водки. Зеленый ящик в эти минуты стал их столом. На него постелили газету, которая мгновенно превратилась в скатерть-самобранку. Мигом под острым охотничьим ножом снялись крышки с консервных