самогона до того, что ужас ему стал мерещиться. Полоумный Пфайффер теперь отдыхает в госпитале, а его бредовые слова стали пророческими. Тут, хочешь - не хочешь, а поверишь во всякий бред.
Если с дырками в танке придётся больше разбираться танкистам, а не пехотинцам, то, что прикажете делать с ночным обстрелом позиций, захваченных накануне мужественными стрелками Шрайбера. Тут придётся заниматься лично Краусу, а полковник Франк Краус, значит, великий специалист в новом оружии. Но не отбрыкаешься, так как ночью сам полковник лично мог наблюдать чудовищные вспышки и гром от непонятных взрывов. Артиллеристы, ведущие контрбатарейную борьбу, клянутся, что со стороны русской артиллерии обстрел не вёлся. Их пушки молчали. Самолёты противника тоже не летали, даже их тихоходные фанерные ночные У2, чтоб они все сгорели. Шайзе, а что тогда взрывалось на позициях Шрайбера с таким светом и грохотом? Докладывают, что от русских прилетели не менее тридцати-сорока снарядов, перемешавших с землёй сорок пять стрелков. Ещё столько же стрелков пришлось тащить ранеными в тыл. Много обгоревших и с оторванными конечностями. Оставшиеся в живых солдаты пребывают в полной прострации. Никто из стрелков, оставшихся в живых, толком не может объяснить, что взрывалось на позициях, но говорят, что им было неимоверно страшно. Хуже, чем попасть под обстрел русских реактивных миномётов. Вот только есть нюанс. Мины, летящие с установок реактивных миномётов, ложатся в определённом эллипсе. Сидишь себе, зарывшись в землю, и редко какая мина прилетит точно в траншею. Плохо, когда русские реактивные миномёты накрывают пехоту в чистом поле или на марше. Вот тогда ужас. А здесь, судя по рапорту, русские добились феноменальной точности, попадая точно в траншеи. Вот отчего столько потерь. Вопрос: как они умудрились это сделать? Ответ: скорее всего они заминировали траншеи, и отошли к себе в тыл. А мы купились на их уловку. Точно так купился Наполеон, когда ему подсунули Москву.
Какие же выводы можно сделать? Предварительно можно сказать, что перед нами стоят специальные русские части, состоящие из фанатиков и вооружённые новым неизвестным оружием. Получается, что на этом участке фронта противник заманивает вермахт в ловушку с целью нанесения мощного удара. Или здесь происходят испытания нового варварского оружия, созданного большевиками, у которых нет ни чести, ни совести. Нет, это надо додуматься – вывести насекомых, жрущих немецкие танки.
Франк Краус решил, что со своей стороны посоветует командованию о проведении тщательной разведки этого участка фронта с привлечением специалистов из дивизии и даже армии.
Если немецкое командование только начинало вникать в проблему, то советское командование особо не парилось, так как не знало, что произошло с танком и о разрывных пулях оно ничего не знало. Командира полка и командира дивизии утром поставило в тупик сообщение, что на позициях немцев, которые им удалось захватить, уничтожив роту красноармейцев, ночью что-то взрывалось с оглушительным грохотом и световыми эффектами. Немцы, что, совсем ополоумели, что вознамерились самих себя взрывать по ночам? Комдив распорядился узнать, что там произошло. Командир полка сказал «Есть» и потребовал от командира батальона разобраться с данным фактом. ИО комбата пока ещё числился младлей Егоров. Командир Егоров, как известно, недоучившийся физик, поэтому Егорова самого заинтересовало, что это такое у немцев взрывалось со спецэффектами. Выяснял Денис Валерьевич путём опроса своих подчинённых, но совершенно не преуспел. Старшина Дубинин пожимал плечами и делал глупое выражение лица; многие бойцы, оказалось, ничего не видели и не слышали, так как крепко спали, а кто не спал и службу тянул, те отвечали: «Дык, бабахнуло, чуть не обосрался». Вот и всё расследование. Только ефрейтор Цак сподобился подробно рассказывать командиру о том, что произошло, так как старшина опять поручил ему просвещать молодого комбата.
- Про всё ему обскажи, - насуплено посмотрел на Цака старшина. – Но без фанатизма. Ситуацию уловил? Мысль поймал? С чего-то наш командир в этом вопросе непреклонный, как хрен с бугра.
Ефрейтору пришлось срочно мысль ловить и въезжать в ситуацию. «Про всё» обсказать – он всегда, пожалуйста.
- Эх, житие мое! Придётся опять включать клинического оптимиста и плести очередную пару лаптей про Симочку.
Цак, замотанный в чалму, как индус, начал уверенно говорить лейтенанту так, чтобы командиру стало понятнее, то есть издалека, затронув философские темы о смысле жизни, о загадках египетских пирамид, и о светлом будущем, которое, как говорят мудрые руководители, не за горами.
- Ви не поверите, но мой папа говорил мине, - проникновенно глядя на командира, вещал Цак. - Сынок мой запомни фишку, что самое главное в этой жизни - это не катиться по наклонной плоскости и не ходить по кривой дорожке, ибо тогда встретишься с самыми большими неудачами и разочарованиями в своей жизни. «Всё это мелочи жизни, прах и зацепки за материальное» - говорил мой папа.
- К чему вы это мне говорите? – спросил Егоров. – Вы о событиях рассказывайте.
- Таки я и рассказываю о событиях, как у миня случились разочарования в жизни, особенно, когда я встретил свою Симочку. Ви скажите мине, это высокие отношения. Таки ви будете правы. Но, я вас умоляю. Общаться с Симочкой – это умолкнуть и охрипнуть. Вот ви, надеюсь, ещё не женились? Таки я вас опять сто раз умоляю – и не женитесь, иначе попадётся вам такая прелесть, как моя Симочка и у вас может приключиться нервный срам и даже хуже. От Симочкиных мулек я начинаю истерить с такой силой, что все собаки Баскервилей впадают в глубокую печаль. И знаете, что я тогда делаю? Как родному говорю. Я тогда смотрю на Симочку с лёгкой улыбкой, стараясь не озвереть, и говорю ей снисходительным тоном: «Обоснуй, чего тибе не хватает?»
- А про взрывы вы, что можете сказать? – терпеливо спрашивал лейтенант. Он всё ещё надеялся, что Цак расскажет что-то умное. - Было бы чрезвычайно интересно узнать вашу точку зрения.
- О, про взрывы я могу много чего сказать, - продолжил лить словеса Цак. – У моей Симочки характер всегда был взрывной, даже немножко бешеный. Настоящая чумная астролябия. Чуть что, атас – спасайся, кто может. Когда Симочке перестают нравиться мои незначительные недостатки, она начинает прогонять миня с нашей совместной кровати с гнусными намёками, типа, смазывай лыжи и греби отсюда баттерфляем.
- Что-то я логику вашу не улавливаю, - вежливо признался Егоров, выслушав проникновенные рассказы Цака о своей Симочке.
- Таки шо, ви тоже? – вытаращил глаза Мойша на командира. – Я тоже перестал верить в логику, когда миня больно укусила соседская коза. А у вас с чиго это началось? Согласитесь, что на самом деле в этом событии есть некая вселенская несправедливость. Какая-то коза и укусила, через чиго я чуть не стал пессимистом и мизантропом.
- Подождите, - нахмурился лейтенант. – Бросьте рассказывать о ваших отношениях с козой и Симочкой. Вы расскажите о ночных взрывах, что вы лично видели и что слышали.
Ефрейтор с печалью посмотрел на командира. В глазах Мойши читалась вся историческая грусть его племени:
- Лично я ничего не видел. Спал я ночью в блиндаже, - сообщил Мойша. – А слышать я не мог. Таки ухи у миня доктор бинтами перевязал через ранение. А что случилось? Отчего такой хипишь?
Командир Егоров только махнул рукой и отправился по своим делам. Дел не так уж и много, ввиду того, что батальон давно превратился во взвод, а командовать взводом Егорову привычнее. Вот только люди во вверенном ему подразделении какие-то поголовно странные. Нет, конечно, воюют они отменно, не придерёшься, но все…кхм…с особенностями. Старшина Дубинин недалёкий служака – он уставы даже ночью изучает; у ефрейтора Цака полно в голове диких тараканов. Конечно ефрейтор личность героическая, но не пристало советскому красноармейцу трёхэтажно и изобретательно материться на свободно выбранную тему. Уши вянут от его разговоров и матершины. Русский язык и так богат на эпитеты и метафоры. Зачем многоэтажные конструкции возводить в стиле петровских загибов? Другие бойцы под стать своим горе-командирам. Боец Семёнов только одно слово знает - «Дык», а бойцы Кошкин и Нефёдов вообще непонятные личности. Егоров пытался поговорить с Кошкиным и Нефёдовым. Не получилось. Его встретили угрюмые небритые мужики с диким взором в глазах. Другого слова не подберёшь – в их глазах светится лютая злоба. Мужики, как кроты копошились на своих позициях, превратив свой участок оборонительных сооружений в хитросплетение ходов, нор и огневых точек. Позиции, устроенные этими бойцами, конечно, великолепные. Вот только сами люди чрезвычайно странные. Говорить оба бойца не могут, только шипят нечленораздельно. Старшина сказал, что это у них после ранения приключилось. Зато оба бойца обладают неимоверной физической силой – гимнастёрки на них трещат от рвущихся наружу мышц. Окончательно доконало Егорова поведение этих бойцов, когда они не роют землю. Кошкин на глазах у командира ловко поймал крупного кузнечика и съел насекомое, а Нефёдов, своим носом начал принюхиваться к Егорову. Зачем он это делает? Вот как с такими индивидуумами разговаривать: они только в ответ шипят, едят кузнечиков и нюхают командира. С этими бойцами находиться рядом как-то неуютно. Они ни разу не интеллигенты: чешутся прилюдно и в платок не сморкаются. Будущего потрясателя физической науки такое поведение подчинённых напрягало.
Боевые позиции подчинённые Егорова нарыли хорошие, вот только придётся эти позиции оставить другим подразделениям. Командование решило из оставшихся в живых бойцов батальона сформировать отдельный взвод, под командованием Егорова, а батальон фактически заново сформировать из бойцов и командиров, прибывающих в составе маршевых рот. Взвод Егорова отводился на пять километров в тыл на отдых. В том же месте, по задумке командования, будет размещаться и новый батальон. Пять километров от фронта – это ни о чём. Артиллерия противника легко обстреляет их новые позиции, если разведка врага узнает о сосредоточении прибывшего пополнения. О самолётах и речи нет – они сверху всё видят. Поэтому командование под «отдыхом» взвода понимало выполнение им комплекса мер по маскировке прибывающего на следующий день личного состава и техники. То есть Егорову предлагалось «отдыхать» путём оборудования новых позиций. И чтобы эти позиции враг не увидел сверху. Перебазироваться предполагалось после обеда, о чём Егоров поставил в известность старшину Дубинина.
Бедному собраться – только подпоясаться. Осталось только собрать манатки, что скопил старшина; распределить их каждому бойцу; дождаться, когда свежее подразделение займёт их траншеи; наскоро пообедать, что притащат кашевары и топать в тыл, используя ходы сообщений, а потом складки местности. Сначала пойдут восемь человек вместе с командиром Егоровым, а следом двинутся гуськом бойцы
