Каба́.

Он сказал:

- Я думал и думал об этом, тогда и потом. Что происходит в такие дни, когда батя забухивает? Походу все взрослые носят внутри каких-то своих демонов? С чего вдруг бате захотелось отрубить нам головы, наверное, он и по трезвяку иногда хочет отрубить нам головы, но по трезвяку он этого не позволяет и быстренько прячет эти мысли, а по пьяни – пожалуйста, мы все герои нашего времени, Печорины? Получается, кто не пьет, тот всю дорогу сдерживает своих демонов, а потом получается какой-нибудь Чикатило? Лучше бы уж пил. Может быть, пьянство – способ сбросить пар, чтобы демоны покуражились, чтобы не копили злость, как тот джинн в бутылке? Но что если все намного хуже? Что если нет никаких демонов, вообще. Человек ведет себя трезвым нормально не потому, что боится милиции или общества, не потому что так принято; он ведет себя нормально, потому - что он и есть нормальный? А все эти зверства по пьяни происходят из-за того, что алкоголь открывает двери кому-то. И этот кто-то проникает внутрь человека, начинает им управлять. Значит, мы – не одни. Вокруг нас бродят какие-то тени, которые только и ждут, чтобы просочиться внутрь. Они, а не батя, выгнали нас с мамой на балкон зимой. Они, а не батя, не давали нам спать по ночам, били маму и швыряли меня через всю комнату, чтобы я не отсвечивал. Они, а не батя, хотели отрубить нам голову. Я до сих пор не знаю ответа.

Он сказал:

- В детстве я мечтал стать музыкантом, очень любил гитару. В соседнем подъезде жил дядя Сережа, и у него была акустика. Я каждый день бегал к нему, и он давал мне уроки, совершенно бесплатно. Дядя Сережа говорил, что у меня есть талант. Видел бы ты, Игорюня, как он играл! Он был знатным гитаристом, местный Пако де Лусия, хоть и самоучка. У него имелись самоучители, я учился играть по нотам. До сих пор помню фамилии музыкантов из самоучителей. Каркасси, Джулиани, Карулли, Таррега, Сор, Гранадос. Часто дядя Сережа ставил записи группы «Джипси Кингс» на «кассетнике», и он мог воспроизвести многие композиции, и меня научил некоторым отрывкам. Бывало, что мы лабали дуэтом, я бил ритм, а он играл соло. В общем, ты можешь представить, сколько у меня дома разговоров было и о дяде Сереже, и о музыке, и о том, что мне нужна своя собственная гитара.

Он сказал:

- Батя считал, что я маюсь хренью. Ноты? Ты серьезно, Серега? Ты еще скрипку возьми и пиликай на балконе, как педик. Всех музыкантов батя называл поэтами-песенниками, без разницы, Николаев это или Поль Мориа. Говорил мне: ты тоже хочешь записаться в поэты-песенники? Купить тебе дудочку и колпак? Говорил: тебе спортом надо заниматься, а не на гитаре бренчать. Разучил три аккорда, и харе, девок впечатлить – достаточно, а больше эта твоя гитара ни к чему. Говорил: специальность в жизни нужна, которая тебя прокормит, тебя и твою семью. Говорил: все эти поэты-песенники имеют дядюшек с шершавыми лапами, обычному человеку сцена не светит ни при каком раскладе. А мечты – они до добра не доводят. Мечтатели не выживают. Мечтатели однажды обнаруживают себя на паперти или в могиле. Так что мне стоит поразмыслить и записаться лучше в бокс. А еще я думаю: ревновал меня батя к дяде Сереже. И как его винить? Я же каждый день бегал к соседу, а потом по вечерам дома: дядь Сережа то, дядь Сережа се. Батя чувствовал себя немного преданным, немного обиженным. Но до поры до времени он держался в рамках.

Он сказал:

- А потом мы как-то тусили в деревне, батя выпил прилично, и разговор опять зашел о моем будущем. В деревнях только и разговоров, что о будущем какого-нибудь оболтуса. Хех. Ну я дурак и ляпнул перед всем честным народом, что хочу стать гитаристом. Один посмеялся и выдал стандартные фразы, что все эти гитары не доведут до добра. Другой припомнил Кольку какого-нибудь, который играл себе на ложках в сарае, а теперь на сцене отжигает и гребет бабки. А батя сначала молчал и смотрел на меня так задумчиво. Когда вся гвардия выговорилась, он вдруг спросил: считаю ли я, что это мое занятие – достойно настоящего мужчины? И я, дурак вдругорядь, ляпнул снова: типа да, вон дядя Сережа говорит, что далеко не каждому дано выйти на сцену, музыка – это труд, труд и еще раз труд, и хлюпики срываются на полпути, только настоящие альфа-самцы доходят до победной. Типа того. Зря я дядю Сережу приплел. На этот раз батя психанул. Вылез из-за стола, схватил меня за руку и потащил из избы.

Он сказал:

- Шел дождь и вечерело. Я испугался до усрачки. Я думал, он тащит меня к какому-нибудь чурбаку, чтобы там отрубить мне голову. Или в колодец кинет. Или в сортире запрет. Или отдаст свиньям на съедение… Да мало ли. Но он вывел меня за калитку, а немного погодя – вообще из деревни. Я понял по направлению, что мы идем к реке, и испугался сильнее. Я понятия не имел, что он задумал, но я точно знал, что мне это не понравится. Потому что по его глазам, по его хватке, по самой его походке, как он дергал плечом и кренил голову набок – он никогда не дергал плечом и не кренил голову, как долбанный дятел,- по всем этим знакам я понял, что демон снова поселился в нем. Я заныл. Потом стал просить прощения – и за гитару, и за дядю Сережу, и вообще за все хорошее. Потом я просто ревел. Батя же молчал всю дорогу, пугая сильнее. Молча тащил меня за руку, и вырываться – бесполезно, силищи в нем огого было.

Он сказал:

- Он вывел меня на гору рядом с рекой. К тому времени дождь уже перешел в ливень, и мы были мокрые оба, как тряпки. Я видел, как сползают капли с батиного носа на его усы, как он отфыркивается и периодически облизывает капли, и это тоже было страшновато: он облизывался, как голодный морж. В общем, батя вывел меня к тому обрыву, куда мы с тобой летом ходили камни кидать, помнишь? Он меня подтолкнул к самому краю и сказал: Серега, если ты считаешь себя настоящим мужиком - докажи. Если твое желание пиликать на гитаре такое сильное – заслужи его. Прыгай вниз, в реку. Если прыгнешь - куплю тебе гитару. И больше никогда не буду отговаривать или упрекать. Но если не прыгнешь – ты пойдешь по моему пути, как я тебе велю. Давай, прыгай, времени раздумывать нет. Будешь долго выбирать - я тебя сам скину с обрыва.

Он сказал:

- Река под дождем была страшная. Вся бурлила и пенилась. Но батя одного не знал. Я ведь уже прыгал отсюда этим летом, и прошлым тоже. Мы с деревенскими пацанами прыгали. Естественно, тайком, за такое бы нам родители головы отвинтили. Пусть мы прыгали под солнцем, пусть река сейчас выглядела как Амазонка, я не особо боялся прыжка. Я мог бы рискнуть и прыгнуть. Впервые я стоял на развилке, и от моего решения зависела вся моя дальнейшая судьба. А может, и нет. Может, все это - сказки, все эти развилки и судьбоносные решения. Так могло быть, что назавтра батя бы и не вспомнил об этом случае. Ведь он не помнил, как выставил нас на балкон. И не купил бы он мне никакой гитары, посмотрел бы удивленно, проворчал бы про поэтов-песенников - и все. Сейчас этого уже не проверишь. Потому что я не прыгнул ни фига, вот и весь сказ. Я отошел от края, размазывая сопли и слезы, и помотал головой. Батя удовлетворенно крякнул, молча потопал домой и ни разу на меня не оглянулся. А я плелся сзади. Плелся и оплакивал свою гитару, которой у меня никогда не будет.

Он сказал:

- Я перестал бегать к дяде Сереже. Когда мы встречались на улице, я мазался, что у меня много уроков. Дядя Сережа поначалу уговаривал, что так нельзя, у меня талант, и таким не разбрасываются. Потом перестал. Наверное, понял, что дело не в уроках совсем. Потом он умер, лет через пять. Инфаркт. А я записался в бокс и стал тренироваться до изнеможения. Понимаешь, это ведь сказать так просто: больше не буду. Но в жизни так не получается. Она мне снилась, гитара, мне снилась сцена, мне снились все эти Карулли и Джулиани, покачивающие головами. Мне снились ноты, они как щеглы, щебетали мне новые мелодии, и было даже искушение что-то наиграть потом. Требовалось вытравить из себя мечту, раз уж я от нее отказался, раз и навсегда. Иногда на ринге я спецом поддавался. Вдруг ни с того ни с сего гитара всплывала перед глазами, и я пропускал удар, чтобы получить по морде, чтобы заместо гитары пришли звездочки или нокаут.

- Пап, а почему ты не прыгнул?- спросил Игорь Мещеряков.- Ведь если ты мог прыгнуть, и не боялся, почему ты не прыгнул?

Поразмыслив, он сказал:

- Понимаешь, я вдруг вспомнил маму. Как мы с ней бродили тогда ночью босиком по всему городу, и ни одна собака нам не встретилась. Я вдруг подумал, что если я все-таки прыгну, и батя мне честно купит гитару, то ведь все может стать намного хуже. Я вроде как снова выставлю его дураком, как бы уроню его авторитет. И он может оставить меня в покое, как обещал, но оторвется на маме. В следующий раз мы не успеем выбежать босиком из квартиры. Может, пройдут годы, когда это случится. Никто потом не свяжет это с моим прыжком, но это будет связано. И я буду это знать, я буду виноват в этом. И еще одна мысль... Ведь выбор тогда стоял не между мечтой и суровыми буднями. Выбор стоял между мечтой и отцом. Если бы я прыгнул… уже никогда бы не было, как раньше. Никогда бы я не заснул больше с ним в одной постели, прижавшись к его плечу, вдыхая запах табака, слушая его храп и просто умирая от счастья. Это бы встало между нами глыбой, и никто бы ее не раскрошил. В конце концов мы бы стали с ним совершенно чужими. Там, на обрыве, я понял, что не готов отказаться от отца ради мечты. Я не знаю, правильно ли я поступил. Наверное, не такая была уж сильная эта мечта. Мы с батей никогда об этом больше не говорили. Такие вот пироги, Игорюня. А что, ты бы прыгнул? Если был бы на моем месте, ты бы прыгнул?

Игорь Мещеряков прыгнул.

Исследовав все материалы по рассматриваемому делу, показания многочисленных свидетелей, признательные показания пациентки Вероники Мещеряковой, мы можем, наконец, позволить несколько утверждающих выкладок. В первую очередь необходимо подчеркнуть, что, несмотря на сохранение логических цепочек, несмотря на научно-исследовательскую базу под данными выкладками, приходится во многом ссылаться на удивительное совпадение. По отдельности все эти события не имели бы шанса осуществиться. Фактор совпадения играет в нашем деле решающую роль.