Каба́.

- Я думаю, ты просто сам еще не познал это чувство,- примирительно сказал Петров.- Когда ты почувствуешь любовь, возможно, твое мнение изменится.

А вот теперь Игорь выглядел раздраженным.

- Я люблю родителей, - процедил он.- Мне не нужно ждать, пока я вдруг однажды их полюблю. И деда с бабушкой я люблю тоже. Дед меня на Урале катал. Я в люльке ехал, это было очень круто. Бабушка всегда рассказывала истории перед сном. Папа тоже рассказывает, но бабушка умела круче. Они умерли уже, бабушка с дедом, но я все равно их люблю. И всегда буду любить. Как я могу их искать и ждать, что любовь появится? Я их уже люблю, а они оба умерли, их никогда больше не будет. Их не будет, а любовь остается. И никогда не исчезнет, даже если исчезнут книги.

- Это со стороны отца?- Петров зацепился за возможность сменить тему. Пока они топчутся на ровном месте. Все эти гипотезы, теории и книги – все это на самом деле круто, но ему нужно помнить о главной причине того, что Игорь сидит в кресле напротив. Лунатизм. Лунатизм и самоповреждение. В последнем Петров почти не сомневался. Чудовищные амбиции и честолюбие вытеснены либо страхом перед чем-то (кем-то?), либо непомерной виной. И за это парень наказывает сам себя. Но даже это ему приходится вытеснять из сознания своим лунатизмом.

Игорь кивнул.

- А со стороны мамы?

- Со стороны мамы — нет.

- Нет — в каком смысле? Ты их не любишь? Не такие близкие отношения?

- Ну… Я их не знаю просто. Мама же из Башкирии приехала, у нее здесь нет родственников.

- И вы туда не ездили? К маме на родину?

- Не-а. Мы летом раньше в деревню ездили постоянно. Потом родители продали дом, когда дед с бабушкой умерли.

- А они к вам?

- Что?- не понял Игорь.

Внезапно проснулась чуйка. За всей этой философией он позабыл, что с пацаном связано уж неприлично много странностей. И, кажется, он только что нащупал еще в одну. Случайно.

- Мамины родители,- любезно пояснил он.- Не приезжали к вам?

- А, нет, не приезжали.

- Созваниваетесь?

- Не…

- То есть мама не общается со своими родителями?

- Нет, не общается.

Скажем так, это бывает. Так происходит, там и сям. Выбирают мужа и говорят: буду его любить. А вас — нет, вы — гниды подзаборные со своими нотациями. Все по Игоря сценарию. Однажды молодая девушка, которая взрослеет, умнеет, но еще сохраняет способность мечтать, понимает: если она останется в родительском гнезде еще немного, ей — конец как личности. Что-то непременно сломается, и причина необязательно в побоях и скандалах. Ликов у родительского деспотизма — легион. Тогда выбирается кто-то другой. А любовь — всего лишь вывеска, отмазка для общества, которое читает книги и привыкло мерить книжной мерой. Выбирается кто-то, чтобы сбежать, желательно вообще в другой город.

Но чуйка продолжала шептать настойчивей.

- А что ты вообще знаешь о той жизни? - допытывался Петров.- Фотографии, к примеру? Ты видел фото родственников со стороны мамы?

- У нее нет тогдашних фотографий. Только наши общие. В то время и фотоаппараты не у всех были, насколько я знаю.

- Может, мама что-то рассказывала? О прошлом, о своих родственниках, какие они?

- Да нет...

Игорь выглядел озадаченным, и сам не замечал, как его глаза мечутся туда-сюда. Он думал о чем-то… В его голове истошно закрутились все шестеренки. Петров придвинулся на стуле вплотную к столу, оперся на локти и внимательно взглянул на парня.

- Игорь, а тебе не кажется это странным?

Тот перестал стрелять глазами, уставился на желтый галстук и нахмурился.

- Ну… Мама вообще не любит рассказывать… - Его лицо прояснилось.- А, ну я вспомнил! Я спрашивал пару раз, давно. Когда бабушка умерла, и папа очень мучился. Я спросил маму про ее родителей. Она рассказала, что у них были плохие отношения. Она сказала, что ей вообще плохо жилось в своем городе, поэтому она уехала.

- И с тех пор она с ними не общается?- еще раз решил убедиться Петров.

- Не-а!

- Игорь, а они живы вообще?

Глаза Игоря вдруг наполнились изумлением. Вероятно, именно так выглядел лев, который всю жизнь провел среди овец и был уверен, что он овца. А потом однажды увидел себя в отражении и понял, что он - действительно тупая овца, раз так думал. Сон разума рождает чудовищ, рождает овец, рождает рабов и интеллектуальных инвалидов. Люди спят и не замечают вещи, которые кричат о себе, они не замечают то, что лежит под носом, валяется под ногами, бросается в глаза по пути на работу или с работы. И вещи — не прощают. Они становятся чудовищами, и однажды они нападают сзади. Они обретают душу и становятся правителями, которые обрекают население на геноцид.

- Я не знаю...- извиняюще развел руками Игорь.

Петров откинулся на спинку кресла и попытался осмыслить новости.

Ежели разобрать всю эту ситуацию на запчасти, и разложить их на газетке, то нет ничего критичного. Запчасти как запчасти. Ни намека, что тут прячется трансформер. Плохие отношения с родителями — в порядке вещей, чуть ли не у каждого третьего. Как следствие — ранние неудачи, в том возрасте, в котором они ранят больнее всего и тем самым предопределяют будущее. Дальше — самобичевание и отсутствие личной жизни, если человек не берет себя в руки и не начинает ворохаться в сторону улучшения. Многие уезжают в другие города, и не только из-за напрягов с предками. Безработица, криминальная обстановка, душная атмосфера, безысходность, собственные промахи, которые маячат перед глазами, а если не маячат, то всегда есть близкие родственники, чтобы напомнить. Бежать! Бежать от этого к чертям, хоть на край света! Начать с нуля, с чистой страницы. Выйти замуж, поменять фамилию. Сжечь фотографии. Родить сына. Иногда от первого же, кто подвернулся и более-менее имеет человеческий облик. Просто для того, чтобы стать, как все. Стать своей в социуме, перестать считать себя овцой, начать справлять праздники, начать водить хороводы...

Если льву напомнить о том времени, когда он считал себя овечкой, он долго думать не будет —  напоминальщика сразу в расход. Люди — цивилизованнее, изощреннее и избирательнее. Мы, люди, умеем вычеркивать. Мы умеем вычеркивать даже любимых, что уж говорить о датах? Мы не хотим помнить себя тогдашними, совершающими ошибки и блеющими от безысходности. Мы исключаем из дома все предметы прошлого. Мы рвем фотоальбомы, письма и открытки. Меняем фамилии и телефонные номера. Заводим другие страницы в соцсетях. Осваиваем новые специальности, заводим новый круг общения. А потом… мы забываем. Забываем прошлое, забываем овечьи годы. Все постепенно стирается, выцветает. Лица, имена, даты, улицы, события, города...

Но самое поразительное — мы забываем сами себя. С каждым прожитым годом все сильнее убеждение, что и не с нами все это было. Этот кошмар из прошлого… Иногда он снится нам, и мы вскакиваем посреди ночи, задыхаясь, на грани приступа, но к утру — все забывается. Чаще и чаще чьи-нибудь вопросы о прошлом ставят нас в тупик. Теряются прежние ассоциации. Даже новости и события о городах, где мы жили когда-то — пытались жить, любили и теряли, спотыкались, падали, вновь вставали, а когда не было сил, ползли по оплеванной мостовой, цепляясь за ноги прохожих, более удачливых, более успешных, более равнодушных,- даже новости из прошлого мы воспринимаем отстраненно.

Мы — другие. Мы прочитали книгу когда-то. Она была такая яркая, и что-то откликнулось у нас в душе, и мы отождествили себя с главным героем. Это он, не мы, полз по мостовой, слишком обессиленный или слишком пьяный, пытаясь встать на ноги, пытаясь выжить. Книжка запала, мы вспоминаем ее, конечно же, как и героев, но — все реже и реже. Впечатления выцветают, и приходят новые, более позитивные. Время от времени — неожиданный запах или какое-то слово,- и на нас снисходит озарение: это не книга! Это мы! Мы сами вжимались в угол клетки когда-то, высмеиваемые окружающими, это мы, никакой не книжный персонаж. Но тут же следом приходит сомнение. Сомнение становится неверием. Неверие — протестом. Мы суем книгу под струю горячей воды, и вода смывает все написанное, а потом разъедает страницы. И написанное стирается из памяти. Так это работает. Мы смогли взять в руки перо, и теперь мы сами пишем свою книгу, своих героев, свой мир.

Похоже, Игорь все-таки заразный. Его теории здорово вписываются в повседневность.

Дверь в кабинет приоткрылась, в проеме возникла Анна, девушка с ресепшена. Выглядела она показательно смущенно. Петров изумился. Впервые в жизни он забыл про время. Время сеанса вышло, сейчас к нему на очереди другие пациенты, а он продолжает сидеть с Игорем.

Он вдруг ощутил боль. Физическую. Он словно читал книгу, замечательную книгу о цветущей Хоббитании, а потом поднял голову и увидел за окном дождь и серость. Сейчас Игорь Мещеряков уйдет. Уйдет и заберет с собой миллионы книг, которые роятся у него в голове, миллионы нестандартных идей, сотни взглядов с другого ракурса. А ему, Петрову, вновь придется работать с каким-нибудь жиробасом-переростком со скудным словарным запасом, который будет тупить, хохмить и пердеть.

Он сделал знак Анне, что все понял и закругляется. Игорь оглянулся на дверь и потянулся за рюкзаком у ног.

- Игорь, на сегодня, похоже, все. Мы здорово продвинулись. Предлагаю продолжить в следующий раз.- И это прозвучало невнятно и пресно.

После того, как Игорь ушел, Петров пригласил в кабинет следующих посетителей — это оказался не жиробас-переросток, а всего лишь юная девушка с мамой. Он извинился перед ними, попросил подождать еще минутку, выхватил из ящика стола сигареты с зажигалкой и выскочил на крыльцо. Руководство, мягко говоря, не приветствовало такие выкрутасы — курить или бродить где-то, заставляя пациентов ждать,- но сейчас ему как никогда требовалась передышка. Он закурил на крыльце, машинально оглядев окрестности в поисках удаляющейся спины Игоря. Но тот уже исчез. Как персонаж хорошей истории, он исчез вместе с самой историей.

- Он подчиняет тебя себе,- сказал кто-то, и Петров вздрогнул. Он не знал, кто это сказал. Голос был незнакомым, он словно шел отовсюду и ниоткуда конкретно. И на крыльце никого не было, только Петров и курево. - Он подчиняет тебя себе, своей философией. Он манипулирует.

И это не походило на внутренний голос.

«Если бы я уверовал в теорию Игоря,- подумал Петров, поежившись,- то я бы решил, что со мной разговаривает автор. Который придумал нас обоих и нашу историю».

Он выбросил окурок, вернулся в кабинет. Его взгляд упал на лист бумаги, который он использовал для пометок. В самом начале он вывел на нем слово «книги», чтобы подчеркнуть важность этого вопроса. Теперь к нему добавилось еще одно слово, и он сам не заметил, как в пылу беседы его написал:

МАМА-???