унтерштурмфюрером бесполезно, и, уловив паузу между идеологическими лозунгами, попробовал отвлечь собеседника от политики.
— Слава богу, пока иваны достают нас не так сильно. А вот беспрестанное движение выматывает, — пожаловался он.
— Значит, пока ваши услуги госпоже войне не нужны, — снисходительно улыбнулся унтерштурмфюрер.
Уже засыпая, Майер сочинял в полусне:
«Mein liebte Gretel… Мы проходим одну русскую деревню за другой. Мужчин в деревнях нет, лишь старики в живописных лохмотьях. Лица у них обветренные и загорелые, как кора дуба, обрамлены седыми волосами и бородами. Нас встречают высокогрудые девушки и широкобёдрые женщины в косынках и юбках красного цвета. Красивые вышивки украшают их белые кофты. Но можешь не ревновать меня к русским женщинам, широкоскулым, раскосым азиаткам. Я думаю только о тебе, моя стройная арийская принцесса.
Россия удивительно печальная, огромная и демоническая страна без заборов. Во Франции, к примеру, любой клочок земли обносят высокой оградой. Живут русские в бедных хибарах. Однажды мы зашли в такую, крытую соломой. Через крохотное окошко внутрь едва пробивался свет. Пол в хибаре земляной, подметают его берёзовым веником. Я зажег спичку… С потолка на меня стали падать клопы! По стенам и земляному полу бегали, создавая беспрестанный шорох, полчища чёрных тараканов! Самые крупные — с мизинец! У печки сплошной ковёр из небольших рыжих тараканов…».
Но, если признаться, Майер этих страстей-мордастей с клопами, падающими с потолка, и тараканов с мизинец, сам не видел. Он пересказывал то, что слышал от солдат, ходивших в деревню за «млеко-яйко», и изрядно преувеличил рассказанное, чтобы попугать Грету.
В дрёме Майер слышал, как Красная Крыса зачитывал сослуживцам строки письма, полученного от матери:
— «…Я ни капли не сомневаюсь в победе над русскими свиньями, которых и людьми-то не назовёшь. И я согласна с рейхсфюрером Гиммлером: единственное, что с этими унтерменшами надо делать — это расстреливать без всякой жалости. Из утренних сообщений Верховного главнокомандования вермахта мы узнаём о победоносном шествии наших войск по территории варваров. Юргену присвоили звание обер-ефрейтора. Мой дорогой мальчик, я беспокоюсь о тебе и о Юргене, пиши мне, как только появится возможность, хотя бы несколько слов».
— Юрген — это мой старший брат, — пояснил Красная Крыса.
«Похоже, вы втроём с мамочкой засадили в концлагерь своего папочку», — уже засыпая, подумал Майер.
Где-то в кустах пронзительно щёлкал соловей. Чудесная ночь, накрыв землю покрывалом звёздного неба, убаюкала людей безграничным покоем. Сбоку неба повешенным хозяйкой на стену ковшом замерла Большая Медведица. Ветер проделал дыру в небе и скользнул меж облаков в мировое пространство. Мир замер, накрывшись тонким, как шёлковый балдахин, сном. Было тихо и сыро, пахло мокрыми листьями. Издалека бильярдным шаром прокатился одинокий выстрел.
Миллионы звёзд в небе будили воспоминания об огромном Берлине, украшенном праздничными огнями.
***
Колонна идёт. Время проходит. Силы уходят.
Не слышно шуток, пустопорожних разговоров — только короткие реплики по делу.
Подвывают моторы грузовиков и тягачей, иногда слышится лошадиное ржание, более похожее на надрывный стон замученного животного.
В придорожных полях и лесах движутся цепи солдат. Облавы необходимы для выявления и уничтожения скрывающихся иванов. Патрулирование выполняется без энтузиазма, но со всей педантичностью.
Багровое солнце, утомившись за день, медленно присаживается за поднятые колонной облака пыли. Вот оно полностью скрылось за горизонтом, но молчаливое шествие тысяч солдат продолжается и в сгущающихся сумерках.
Хоть бы русские где-то там, впереди, остановили, наконец, своё бегство! Пусть хоть что-то нарушит однообразное движение! Что угодно! Даже бой — лишь бы прекратилась невыносимая монотонность, убийственная непрерывность бесконечного шествия.
Привал объявили в начале двенадцатого ночи. Расположились на большой ферме немного в стороне от дороги.
За день колонна прошла около шестидесяти километров! Это невообразимое расстояние для однодневного марша.
Солдаты повалились на землю как убитые, кто где стоял, не раздеваясь. Уснули, не успев опустить головы на стальные шлемы и полевые фуражки, подложенные вместо подушек. А через два часа ненавистная, возвращающая к мучениям команда: «Подъём!».
Несчастные полтора-два часа сна уставшему, как собака, солдату отдохновения не дают. После мучительного пробуждения кости ноют, мышцы каменные, стопы болят, будто зажатые в тисках, песок царапается во вскрытых санитаром волдырях. От новых пузырей ощущение, будто стоишь на резиновых подушках. Ноги распухают так, что утром не влезают в сапоги. Поэтому многие спят, не снимая сапог.
На завтрак хлеб с вареньем или с Affenfett (прим.: буквально «обезьянье сало» — шутливое название маргарина) и консервированная колбаса или «паштет из задницы обезьяны» в тюбиках. Второпях — чай или эрзац-кофе — Negerschweiß (прим.: «негритянский пот»). Некоторые успевают проглотить сырое «яйко», добытое в русской деревне, или допить оставшееся с вечера «млеко».
— Angetreten! (прим.: Строиться!)
В неверном свете разгорающегося утра коноводы запрягают лошадей, командиры формируют ротные колонны. Маршевую колонну выстраивают так, чтобы быть готовыми к отражению неожиданного нападения: когда среди степей вдруг поднимаются сосновые боры, солдатам вермахта кажется, что за каждым кустом, за каждым деревом сидит иван с чудовищной винтовкой.
Кто не служил в пехоте, не представляет утреннюю нечеловеческую усталость в мышцах после вчерашнего марша, мучительную боль в стёртых до кровавых ран стопах, жжение воспалённого от солёного пота паха, заставляющее идти враскорячку. Главное мучение не в конце сорокакилометрового марша, а на следующее утро. А такие «следующие утра» — ежедневно.
Очень медленно ноги привыкают к ходьбе. За спиной окажется не один километр, пока подошвы разомнутся и станут нечувствительными к боли. А потом сознание впадёт в состояние боксёрского грогги, стоячего нокдауна, когда человек теряет соображение. Впереди лишь ритмично качающаяся спина в грязном потном кителе. Усталость поднимается из ног, заполняет тело, проникает в голову, солдаты закрывают глаза, спят на ходу. Просыпаются, наткнувшись на спину остановившегося товарища, или споткнувшись и упав. Разбуженные резким криком, срывают с плеча карабин, пытаются стрелять, не успев открыть глаза. Беда, если товарищи не успеют схватить такого за руки.
Время от времени на востоке слышится приглушённая расстоянием канонада. Ходят слухи, что у Белостока, на западе, отчаянно сопротивляются, пытаются вырваться из окружения две русские армии.
«Русские обращены в поспешное отступление, практически бегут, наши войска плотно преследуют их, — думает Майер. — Русские уже никогда не остановятся и не смогут закрепить оборону. А мы не сможем догнать их. Придётся мучиться в бесконечном марафоне до самых ворот Москвы. А может и до Урала».
Да, русские почти не оказывают сопротивления, как должны бы сопротивляться армии, батальоны, полки. Сопротивляются отдельные фанатики, а они не в счёт. Они жалят, как комары. Правда, их, отдельных, много, как комаров. Но побеждают в войнах не фанатики, побеждают армии.
Вдоль дорог замерли длинные вереницы разбитых русских тракторов, пушек и старомодных фордовских грузовиков, над которыми потешаются немецкие солдаты.
Водитель стоявшего автомобиля, мимо которого проходили смешливые солдаты, заметил:
— Эти автомобильчики производят в России. Русские называют их «eineinhalb». Это надёжные машинёшки, несмотря на их допотопный вид. В Красной Армии всего три или четыре марки грузовиков, а не как у нас — тридцать три. Поэтому любая разбитая машина служит у них «поставщиком запчастей». Это удобно.
Изредка встречавшиеся подбитые немецкие танки и обугленные остовы немецких грузовиков заставляют думать о том, что за наступление всё-таки приходится платить кровавую цену.
Потея от невыносимой жары, чихая и кашляя в дорожной пыли, пехота преодолевает бесчисленные километры, стараясь не отстать от танкистов.
Эта страна бесконечна, её палящее небо бездонно, расстояния немерены. Сойдя с дороги, в бескрайней степи затеряться легко так же, как в открытом море.
На обочинах дорог и в кюветах множество мёртвых тел в красноармейской форме. Это штурмовики Luftwaffe (прим.: военно-воздушных сил) застигли врасплох и уничтожили отступавшую русскую колонну. Тыловые службы не успевают закапывать трупы. Посиневшие, вздувшиеся от жары, смердящие, они валяются в самых неимоверных позах. Среди них девушки в военной форме. На некоторых немецкие шутники располосовали гимнастёрки и выпустили груди наружу.
Обер-ефрейтор Вольф расчехлил фотоаппарат, сфотографировал крупным планом труп девушки. Не удержался, тронул за обнажённую грудь.
— Как она, Вольф? Возбуждает? — засмеялся кто-то.
Вольф отдёрнул руку, усмехнулся смущённо.
— Нет, ты знаешь… Жёсткая… Мертветчиной пахнет…
— Это война, парень, — бурчит старик Франк. — Война всегда пахнет смертью. Война смердит гниющими лошадиными и человечьими трупами и гноящимися ранами. Смрад тлена заглушает запахи живых людей и лошадей… Вонь мёртвых машин сильнее запаха зерна и аромата подсолнухов. Деревья, травы и сено пахнут бензином, горелой резиной и обуглившимся мясом. Ядовитый запах пожарищ, вонь пота, конской и человечьей мочи и экскрементов — это запахи войны, сынок. Дерущая глотку вонь пороховой гари и пыли, луковая тошнотность взрывчатки, смрад горящей земли, сожжённых деревень и полей — это запахи хозяйки войны, имя которой Смерть.
На обочине бронетранспортёр, разбитый прямым попаданием бомбы. Борт с огромной дырой. Передний мост выворочен, словно потроха. Рубка со щитом изуродована, ствол пушки с раструбом на конце изогнут. Грязное тряпьё там и сям.
Обгоревшие остовы грузовиков походят на чёрные скелеты с кладбищ динозавров. От догорающих танков в небо струится чёрный маслянистый дым.
Яркий солнечный свет усиливает ужас от вида кошмарно раздувшихся на жаре конских трупов с выпущенными внутренностями и страшно оскаленными мордами.
Колонна поднимается на взгорок. Неподалёку сожжённая то ли артиллерией, то ли штурмовиками деревня — длинные трубы печей подобно гигантским закопченным пальцам укоряют небо.
Свинья, повизгивая, пытается вырвать кишки из брюха мёртвой лошади.
Невыносимый смрад огромного количества тухлого мяса. Бьющее в нос зловоние скотомогильника от разлагающихся лошадиных и человечьих трупов.
Обер-ефрейтор Вольф то и дело вытаскивает фотоаппарат, чтобы увековечить результаты победоносного наступления вермахта.
Солдаты идут, закрывая носы рукавами, отворачиваясь от страшной картины.
— Не исключено, что и нас ждёт подобная участь. И будем мы, околев, валяться и смердеть, как эти лошади, — бурчит старик Франк.
— Не будем смердеть. Потому что иванов догнать невозможно. И потом… Мы погибших солдат не бросаем! — с гордостью заявляет Красная Крыса.
— Спасибо, успокоил, — «похоронным» голосом
