открыли пушечный огонь в сторону деревни.
Загорелся дом позади русской пушки. Плетень, за которым пряталась пушка, обвалился, оголив пушку. Русский выстрелил ещё раз, и снова удачно: снаряд прошил подбашенную коробку танка. Танк не взорвался и не загорелся, но замер, словно убитый монстр: вероятно, осколки поразили экипаж.
Другие танки продолжали стрелять. Взрыв поднял русскую пушку в воздух и опрокинул на бок.
Солдаты зааплодировали удачному выстрелу танкиста. Не снимая с плеч карабинов, стрелки прятались за броневиками. В общем-то, все наблюдали не за боем, а за своего рода развлекаловом.
Вдруг из дыма, клубившегося после взрыва на месте пушки, поднялся русский солдат. Раненый или контуженый, он стоял покачиваясь, широко расставив для устойчивости ноги.
Позади русского пылала хата. Искры сыпались на него, но боец не обращал на огонь внимания.
— О, русский артиллерист! — восторженно закричали стрелки, указывая на ивана пальцами. — Браво, иван!
Немцы приветственно замахали ему руками.
Русский погрозил немцам кулаком.
Стрелки засмеялись.
— Рус! Сдавайс! Плен, иван! Ходи-ходи плен!
Русский показал немцам кукиш, повернулся к немцам спиной и, пошатываясь, направился в сторону горящей избы.
— Что этот придурок хочет сделать? Спрятаться в горящей избе?
Русский артиллерист подошёл к горящей избе, повернулся к немцам, вытянул руку с кулаком вперёд и хлопнул ладонью другой руки выше локтя.
Стрелки поняли, что это неприличный жест.
Вытащив из кобуры пистолет, русский скрылся в огне. Раздался приглушённый щелчок пистолетного выстрела.
— Они сумасшедшие, эти иваны, — недоумённо проговорил один из стрелков. — Дикари!
Крыша горящей избы обвалилась.
Стало так тихо, что слышалось потрескивание и гул пожара.
Оберштурмфюрер Гольдберг жестом скомандовал пехоте наступление.
Словно очнувшись от шока после самопожертвования русского, с неистовым дурашливым ором эсэсовцы, а с ними и стрелки Майера помчались к ближайшим домам.
Со стороны русских раздавалась редкая ружейная стрельба.
Солдаты достигли первых домов. Гранаты в окна. Взрывы. Соломенные крыши вспыхивали ярким пламенем.
Из дома выскочили два русских. Один стал посреди улицы, отстреливаясь. На втором горела одежда. Упав, он катался по земле, пока его не прошила очередь.
Майер стрелял из автомата. Его переполнял гнев. Достали иваны глупым поведением. Ну, бессмысленно же сопротивляться! Вы побеждены. Не хотите жить? Тогда мы уничтожим вас!
Патроны кончились. Майер сменил магазин. Патронов много, на всех глупых иванов хватит. По два магазина за голенищами, подсумок с магазинами бьёт по боку. Гранаты «яйцо» висят на портупее и оттягивают карманы, две «колотушки» за поясным ремнём.
Солдаты швыряли гранаты в окна домов, крыши рушились. Клубы дыма, тучи искр.
В дыму мелькали зелёные призраки, пытающиеся убежать в лес.
Граната… Ещё...
Куски кровавой плоти среди развалин.
Зачистка домов автоматными очередями.
Пробежка вдоль улицы до следующего дома.
Посередине улицы стоит ещё одна противотанковая пушка русских. Только идиоты могут подумать, что танки ринутся в деревню по улице.
«Та-та-та-та» — неторопливо, но убедительно застучал тяжёлый «ворошиловский» пулемёт (прим.: пулемёт ДШК — «Дегтярев, Шпагин, крупнокалиберный»).
В офицерской школе курсантам показывали все виды русского оружия, из многих Майер стрелял. Глухой кашляющий, грубо скрежещущий звук этого пулемёта он помнил хорошо. Кроме того, что этот пулемёт пугающе грохочет, он ещё и жуткой убойной силы.
На высоких тонах, с шипением стрекотали немецкие машиненгеверы (прим.: пулемёты МГ).
Ногами выбивая двери домов и окна, эсэсовцы продвигались «сквозь дома».
Густые очереди эсэсовских автоматов, россыпи ружейных выстрелов, многочисленные взрывы гранат…
Наверное, все жители сбежали из деревни. Они знают: за пособничество партизанам, согласно приказу генерал-фельдмаршала Рейхенау, русское население, включая женщин и детей, должно быть уничтожено. И генерал-фельдмаршал Кейтель в своей директиве писал, что, учитывая громадные пространства оккупированных территорий на Востоке, для поддержания безопасности всякое сопротивление необходимо карать не через суды, а жесточайшим террором, чтобы навсегда искоренить у населения мысли о сопротивлении Рейху.
Двое оставшихся в живых красноармейцев ещё у одной пушки русских подняли руки вверх. Очереди окрасили иванов кровью, переломили пополам.
Майер осторожно вошёл в большой деревянный дом, из которого только что стреляли иваны. Эти дикари так и не поняли, что сопротивление бессмысленно.
У выбитого окна два мёртвых тела. Разбитые черепа, зияющие раны, остекленевшие глаза. Даже мёртвые, они не выпустили из рук винтовок. Варвары! За что и получили свое.
Майер оглядывал помещение. Палец на курке автомата готов выпустить из дула смертоносные кусочки свинца.
Закрытая хлипкая дверь. Там, наверное, чулан. Майер носком сапога осторожно надавил на дверь. Дверь не поддалась: заперта изнутри.
Удар ногой снёс дверь с петель.
Из темноты выскочил дико кричащий человек.
Палец рефлекторно нажал на спусковой крючок. Стиснув зубы, Майер описал стволом дугу, словно нарисовал шестёрку.
Сквозь дымку, окутавшую его во время стрельбы, Майер разглядел прошитого пулями русского. Ощутил нервную дрожь в руках и слабость в коленях. Разозлился на себя: пора уже, чёрт возьми, понять, что это не учения в офицерском училище, а реальная война, где тебя могут подстрелить.
Русский безоружен.
«Но он же кинулся на меня!».
Снаружи продолжалась пушечная стрельба.
Майер выглянул в окно. Танки, обойдя деревню с двух сторон, обстреливали дальнюю околицу.
Где его подчинённые? Стрелки могут подумать, что лейтенант плохой командир. Майер выбежал на улицу и натолкнулся на своих: слава Богу, не потерялся!
Наступление продолжалось. Очищена половина деревни. Там и сям валяются трупы русских солдат.
Женщина с тремя детьми не старше четырёх лет выскочила из дома на улицу.
— Дура! — выругался Майер.
Какая-то сила швырнула женщину назад. На груди расплылось красное пятно. Дети с удивлёнными и испуганными лицами смотрели на упавшую мать, ждали, когда она поднимется.
Рядом раздался выстрел… Другой… Третий…
Детей поочерёдно кидало на землю.
Майер оглянулся.
— Всё равно щенки без матери погибнут, — с каплей сожаления пояснил стрелявший эсэсман.
Зачистка продолжалась.
Технология взятия штурмом домов у эсэсовцев отработана до автоматизма. Один открывает шквальный огонь из автомата по окнам, чтобы уложить находящихся внутри на пол. Другой бросает в окна гранаты. После взрыва очереди в окна для окончательного уничтожения живой силы противника.
— Дерьмо! — буркнул эсэсовец. — После войны я не смогу зайти в пивную, не бросив внутрь гранату!
Шарфюрер (прим.: унтер-фельдфебель) Бельке со злорадным выражением лица пробирается вдоль домов. Вытаскивает из-за голенища «колотушку», снимает колпачок, дёргает запальный шнур, ждёт мгновение, красивым жестом бросает гранату более чем на тридцать метров вперёд. Граната проваливается сквозь соломенную крышу. Взрыв! Крики в доме.
Высушенные знойным солнцем дома вспыхивают бесцветным на фоне яркого дня пламенем. Улица пылает жарко и душно.
Из-за угла группа русских выкатывает ещё одну противотанковую пушчёнку. Да сколько же их здесь?!
Несколько дружных залпов показывают, что русские слишком самоуверенны. Один из иванов, схватившись за живот, катается по земле и громко воет. Пуля в голову прекращает его страдания. В данном случае это акт милосердия.
Та-та-та-та… Та-та-та-та… — продолжает долбить ворошиловский пулемет.
Откуда он стреляет? По фонтанчикам от пуль на земле Майер устанавливает направление, откуда стреляют. Вот! Окно на втором этаже административного здания.
— Четыре человека за мной! — командует он.
Перебегая от стены к стене, от дерева к дереву группа выходит к цели.
Но пулемётчик замечает приближение врага и открывает прицельный огонь.
Пронзительный вопль раненого завершается ужасным гортанным клёкотом. Молодой солдат валится на землю с разбитой скулой и простреленным горлом, захлёбывается в крови, хлещущей изо рта.
Другой солдат бросается к раненому, чтобы утащить товарища в укрытие… Голова его взрывается красными брызгами, превращается в чудовищный обрубок. Словно большая кукла на тряпичных ногах солдат неловко оседает на землю, заваливается на сторону, некоторое время двигает ногами, будто едет на велосипеде. Неестественно взбрыкнув ногами, замирает в луже крови.
Русский пулемет продолжает стрелять по первому раненому. Тело бедняги содрогается, подпрыгивает, как в судорогах.
Майер понимает, что выбить русских невозможно, командует отход.
За домом, в необстреливаемом пространстве, оберштурмфюрер Гольдберг разговаривает с подчиненными. Заметив Майера, поворачивается.
— Майер, ты получишь вместо железного креста банальную пулю, действуя таким образом. Не надо бросаться грудью на пулемёты русских. Убивай их с безопасного расстояния. Сейчас подойдёт танк и сделает всё как надо.
Слышится топот ног. К Гольдбергу подбегает эсэсовец и становится по стойке «смирно».
— Оберштурмфюрер, мы захватили несколько большевиков, двое из них комиссары.
Смотрит на командира выжидающе.
— Веди их сюда, — приказывает Гольдберг.
Скоро приводят русских с поднятыми руками. Цивилизованными назвать их сложно: наголо стриженые головы, грязные монголоидные лица, коричнево-загорелая кожа, многодневная небритость, как у каторжан, насторожённо-звериные взгляды исподлобья. На рукаве у одного комиссарская звезда.
Майер смотрит на комиссара. Гольдберг замечает взгляд Майера, понимающе кивает:
— Они твои, лейтенант! Распорядись ими.
Майер стоит не шевелясь. Комиссара следует расстрелять. Но… Одно дело убить врага на поле боя, когда тот готов убить тебя. Или, когда ты видел, как он стрелял в тебя, на твоих глазах убил товарищей, как та снайперша. Другое дело — пустить пулю в лоб безоружному, который смотрит тебе в глаза.
Гольдберг замечает колебания Майера, усмехается:
— Успокойся, Майер. Эту формальность выполнит роттенфюрер Гофман.
Гофман небрежно подходит к пленному.
— Komissar?
— Да… А что? — с вызывающей ухмылкой отвечает пленный.
Гофман лениво достает из кобуры пистолет, под взглядом выкатившихся глаз русского проверяет, сколько патронов в магазине, вскидывает пистолет и нажимает на спуск. Бритая голова пленного дёргается, образовавшаяся в голове дырка плюёт кровью, Майер не успевает защитить лицо от брызг крови и мозга, вздрагивает. Его рука непроизвольно дёргается к щеке, размазывает каплю крови. Тело комиссара безвольно падает на землю.
Стоящий рядом пленный растерянно смотрит на убитого соратника.
Мгновение — и второй падает на землю.
Один из пленных бросается наутёк.
Выстрел!
Гофман стреляет навскидку. Стреляет как в тире. Беглец падает, некоторое время дрыгает руками и ногами, издавая нечленораздельные, животные звуки. Замирает.
— Здесь не Франция, Майер, — рассуждает Гольдберг. — Это там мы получали всё, что хотели. Здесь нам не дают ничего. Во Франции мы ночевали в
