полутора километрах друг от друга. Разделив команду на две группы, обер-лейтенант направил их к мостам.
Грузовики пересекли поле и присоединились к русской колонне на шоссе.
— Вы откуда? — спросил проходящий красноармеец у водителя медленно едущей машины.
Водитель-диверсант неопределённо махнул рукой в сторону.
— Немцы далеко? — тоскливо спросил красноармеец.
— Да, — «успокоил» диверсант.
Автомобиль Кнаака, обогнав пять советских бронеавтомобилей на подъезде к железнодорожному мосту, остановился между броневиками, охранявшими предмостные укрепления. Фельдфебель Крукеберг в форме советского сержанта спрыгнул на мост и отправился искать провода взрывного устройства, которое наверняка заложено под мост.
Второй грузовик диверсантов обогнул броневики, въехал на мост и остановился рядом с красноармейским постом, охрана которого разговаривала с начальственного вида гражданскими в шляпах и полувоенных костюмах.
Из кабин выпрыгнули два «сопровождающих командира», направились к охране.
— Привет, земеля! — широко улыбнулся один из диверсантов, приближаясь к охраннику. — Слушай, мы отстали от своих…
Дослушать историю про отставших своих охрана не успела: два профессиональных удара ножами лишили их жизней. Один из гражданских успел закричать. Третий охранник, передёрнув затвор трёхлинейки, выстрелил в воздух, как и предписывал устав. Крикнуть положенное по уставу: «Стой, стрелять буду!» ему не дал точный выстрел из пистолета диверсанта.
Услышав выстрелы, всполошилась охрана на противоположном конце моста.
Кнаак понял, что операция может сорваться.
— Vorwärts! — скомандовал он водителю, вспрыгнув на подножку. — Вперёд!
Солдаты, сидящие в кузове, швырнули гранаты под моторы броневиков. Грузовик на всей скорости помчался на другой конец моста. Красноармейцы открыли по грузовику встречный огонь
— Дави на газ! — закричал обер-лейтенант Кнаак.
Вспышка, грохот взрыва… В грузовик угодил снаряд. Грузовик потерял управление. Мертвый Кнаак упал. Охрана противоположного берега открыла огонь по диверсантам.
С высоты на подходах к городу наблюдатели из головной танковой колонны увидели, что диверсанты Кнаака вступили в бой. Командир первого танка нырнул в башню, захлопнул люк.
— Vorwärts! — приказал по рации. — Вперед!
— Vorwärts! — эхом отозвался механик-водитель.
— Люки закрыть! Башня на двенадцать часов! Осколочными по обнаруженным целям — огонь!
Танки рванули к мостам.
От разрыва снарядадетонировала часть взрывчатки, предназначенной для подрыва моста.
Отступавшие через мосты советские подразделения вступили в бой с танками немцев. Но, лишённые единого руководства, не зная ничего о напавшем противнике, сопротивлялись довольно бестолково и отступили.
Скоро от группы обер-лейтенанта Кнаака в штаб поступило донесение: «Атака на мосты прошла успешно. Автомобильный мост немного повреждён в результате взрыва, но движение возможно».
***
Первая рота остановилась на ночёвку. На удивление быстро подъехала дымящая, как маленький паровоз, вкусно пахнущая «гуляшканоне».
— Manner (прим.: мужики), становись! Командир баланды свою пушку привёз! — насмешливо прокричал обер-ефрейтор Вольф.
— Подождите немного! — подняв вверх огромный половник, тормознул потянувшихся к кухне солдат «кухонный буйвол» Беккер. — Не доварилось ещё!
— Корми, Беккер! Горячее сырым не бывает. Жрать хотим!
Солдаты, получив от «кухонного буйвола» Беккера ужин, с мисками и кружками в руках сидели у костров, лежали в палатках, стояли у полевой кухни, получая добавку.
Йозеф Лемм, съев порцию каши, лежал на животе под деревом, задумчиво разглаживал ладонью траву, наблюдал, как ленивый жук взбирался на стебелек качающейся травы. Тонкий стебелёк гнулся. Добравшись до кончика стебля, жук остановился, шевеля усами, словно задумался, куда ему ползти дальше.
Набрав в горсть земли, Лемм с удовольствием нюхал её, как нюхают хороший табак заядлые курильщики.
— Ты чего принюхиваешься, как голодный парень к подмышкам девчонки? — как всегда, подковырнул приятеля любитель женщин Хольц.
— Хорошая земля у иванов, — без капли обиды пояснил Йозеф. — Городским этого не понять. Жирная, плодородная… Ох и разверну я хозяйство где-нибудь на берегах Волги, когда получу свои сто гектаров!
— А почему на берегах Волги?
— На Волге ещё до коммунистической революции немцы селились. Там до сих пор немецкая автономия есть. Документы на немецком языке оформляют.
Майер полулежал у костра. Картинки прошедшего дня, как немое кино, мелькали в сознании, не беспокоя мозг раздумьями.
— Могу я принести герру лейтенанту что-нибудь поесть? — услышал Майер.
Заставив себя выйти из полудрёмы, лейтенант открыл глаза, увидел стоящего в выжидательной позе фельдфебеля Беккера, утвердительно кивнул.
Стрелок Шутцбах рассказывал друзьям, как они до войны решали «еврейский вопрос»:
— Евреев привели на стадион и приказали зубами прополоть всю траву. Представляете, толпа директоров и безнесменов с жёнами и детишками, ползают на карачках по полю и зубами «стригут газон»! Почему немцы так яростно истребляют евреев? — Шутцбах словно удивился своей мысли. — Почему евреи превратились в наших заклятых врагов?
— Евреи превратились в наших заклятых врагов потому, что слишком похожи на нас, — с ленцой в голосе пояснил старик Франк. — Слабоволие и пресмыкательство, жадность и стремление к господству, которыми мы наделяем евреев, по сути немецкие. Евреи позаимствовали их у нас, потому что мечтают быть зажиточными бюргерами. Уничтожая евреев, мы хотим искоренить в себе еврея, вытравить из своего нутра мораль толстопузого бюргера, который экономит каждую монету, любит почести и мечтает о власти. Мы хотим избавиться от покорности и услужливости кнехтов (прим.: крепостных людей), которые считаются немецким достоинством.
— Да, Frei sein ist Knecht sein (прим.: быть свободным значит быть слугой), гласит старая немецкая пословица, — с интонацией доктора Геббельса проговорил солдат, лица которого Майер не мог вспомнить. — Нация — это народ, коллективную волю которого выражает фюрер. И выражение Frei sein ist Knecht sein подразумевает, что именно фюрер — первый слуга нации. Без раздумий повинуясь приказам, мы служим не фюреру, как высшему руководителю, а фюреру — представителю народа, то есть, народу. Поэтому не стоит сомневаться в целесообразности приказов, наш долг — не задумываясь, выполнять приказы. Выполнение долга во имя Закона — наивысшее выражение человеческой свободы. Закон должен жить в тебе. Чем суровее и труднее для исполнения Закон, тем более он ценен. Именно таков национал-социализм. Да, наши действия иногда кажутся жестокими. Но они продиктованы обстоятельствами — речь идет о счастье миллионов. Жертвы не напрасны, если приносятся во имя счастья человечества.
Помолчав немного и почувствовав безразличие товарищей к «еврейскому вопросу», он принялся рассуждать:
— В огромной России, сталинскими ордами руководят евреи-комиссары. Мы не в состоянии патрулировать каждую деревню и одновременно вести сражение. Поэтому должны принять решительные меры для обеспечения безопасности наших тылов. Убивать врага легко. Убивать стариков, женщин и детей тяжелее. Однако на войне это неизбежно, и следует покориться неизбежности. Когда речь идёт о счастье нации — человек не стоит ничего, нация, государство — всё. Если мы уничтожим только мужчин-комиссаров, кто станет кормить их самок и детенышей? Уничтожить — гуманнее, чем обречь их на голодную смерть. Если мы позволим выжить части евреев, новое поколение вырастет более опасным, чем предыдущее, еврейские дети вырастут мятежниками и террористами. В «Памятке немецкого солдата» есть слова фюрера: «Мир принадлежит сильным, слабых необходимо уничтожить». Нам не стоит сомневается в необходимости «окончательного решения еврейского вопроса»: мы одержим победу в войне, а победитель всегда прав.
Пулемётчик Бауэр закончил чистить МР Майера, передал через друзей лейтенанту.
Старик Франк громко рассказывал кому-то о службе во времена Великой войны.
Беккер пробрался к лейтенанту, осторожно поставил перед ним тарелку, до краев наполненную сладкой лапшой в шоколаде.
— Мы прошли много километров, а вокруг сплошь невозделанные поля, — произнёс один из стрелков, когда умолк старик Франк.
— Когда мы победим, я получу хорошее поместье в сто гектаров, десяток русских семей в качестве батраков и здорово заработаю на этих полях, — довольно потянувшись, заметил стрелок, про которого Майер знал только, что он крестьянин из-под Ганновера.
— После войны перед германской нацией встанет грандиозная задача — заселение восточных земель, — с интонациями министра пропаганды Геббельса заговорил тот, который рассуждал о долге во имя закона. Майер вспомнил его. Сослуживцы успели прозвать его Красной Крысой (прим.: флаги и транспаранты национал-социалистов были красного цвета) за то, что он был помешан на идеях фюрера. Маленький, худой и, несмотря на двадцатидвухлетний возраст, склочный, как старуха, Крыса постоянно твердил о необходимости арийцев выполнить историческую миссию по искоренению большевизма, призывал верить фюреру и, несмотря на коварство и сопротивление врага, проявлять исключительную твердость. «Только так можно выполнить задачи, которые ставит перед храбрыми германскими солдатами любимая родина!», — восклицал он, став в позу фюрера, произносящего речь с трибуны.
Крыса был порождением глухой провинции, «человеком ниоткуда», вышел из неистребимого наследственного бескультурья, всплыл на поверхность общества, как мусор в дни половодья, с того самого мещанского «дна», где ценится дерьмо вроде неприличных книжек, где любят подглядывать за соседями и доносить на них и где с гордостью рассказывают о драках за лучшие места, дающие возможность хорошо разглядеть очередную смертную казнь.
Его отца арестовало гестапо в тридцать седьмом году за связь с коммунистами, он до сих пор маялся в концлагере. Сослуживцы подозревали, что Крыса сам донёс на отца в гестапо. До войны с Советским Союзом Крыса работал мелким чиновником в местной организации НСДАП. Вероятно, из-за склочности характера «партия» отправила его на Восточный фронт.
— Пропитанная лучшей немецкой кровью русская земля навсегда станет немецкой, — пафосно продолжил Крыса. — Лишь тогда рейх заслужит звания мировой державы, и обеспечит себе пространство для существования на тысячу ближайших лет.
— Немецкой она будет только окроплена. А русской кровью эта земля пропитана на три метра вглубь, — негромко, словно между прочим, выразил своё мнение старик Франк. — С добавкой французской, монгольской, шведской и много ещё чьей, кто пытался иванов завоевать.
— У «недочеловеков», населяющих Советский Союз, выбор простой: либо рабство, либо смерть, — убеждённо произнёс Крыса, проигнорировав замечание Франка. — Фюрер сказал, что гигантское пространство России нужно как можно скорее усмирить путем расстрелов или повешения каждого, кто бросит хотя бы косой взгляд на немца.
— Согласен! Это несправедливо, — возмутился крестьянин из-под Ганновера, —
