Космос человеческих душ. Психологические портреты

рвут на части душу… Матушка, во всяком случае, подтверждает эти мои тягостные настроения - меня одного в смерти отца винит, меня ругает. Уверяет, что он после переезда сильно сдал, почти не спал ночами: очень-де ему новая квартира не нравилась, как и сам дом и соседи. Мало того, внушает мне всякий раз при встречах, что якобы я их предал с отцом, променял-де родителей своих на какую-то “блядь заезжую, хитрожопую”. И этим предательством родного отца угробил. Ужас! ужас!…
- Мне слушать подобное, что нож острый в сердце: я же чувствую, что мать отчасти права. Да только вот выбора у нас тогда не было: не ужились бы родители с моей женой - разрушили бы нашу семью через месяц. Вот я и затеял тот злополучный размен, который назад не переиграть уже, не переиначить: фарш назад не перекручивается и в мясо не превращается… Поэтому переезжать мне к ней, мамуле моей любимой, совсем-совсем не охота: пойми меня правильно, старик. Покойного житья там не будет. Сидеть и смотреть на старушку по вечерам с тоской без-сильной, как она горько плачет и меня во всём винит, - нет, подобной пытки я не вынесу. Я и без её нотаций и слёз себя теперь нещадно корю: отца нет, хорошего жилья нет, денег теперь тоже нет. Хреновый я сын и муж оказался, к жизни не годный, не приспособленный!... А ведь как хорошо когда-то всё у меня начиналось, помнится: в школе отлично учился, на доске почёта висел; потом в МВТУ достаточно легко поступил - лучший вуз Москвы; потом в Филиал работать пришёл с большими планами и надеждами. И тут всё у меня поначалу как по маслу шло, хорошо на первых порах получалось. Такие планы радужные строил на будущее, что голова кружилась от счастья и гордости за себя!... Но… рухнул Советский Союз… и под своими руинами будто бы и меня похоронил тоже. Я вроде ещё живой человек, крепкий на вид и здоровый… а фактически уже покойник без каких-либо планов и сил. Никому в данный момент не мил, не люб, не важен и не интересен. Даже и родной матушке своей, которая каждый день меня проклинает, наверное, за потерянную квартиру… Нет, старик, такой жизни не позавидуешь, какой я теперь живу. Страдания сыплются на меня сплошным потоком. И нет им конца, нет им меры…

7

Здорово уставший Сашка затих, в окно стеклянными глазами уставился, продолжая по инерции о своём задрипанном житье-бытье переживать-думать. Вид у него был кислый и жалкий, больной, как у предельно-несчастного человека...

-…Ну что, старик, - наконец сказал он мне, очнувшись от тягостных мыслей, - пойдём с тобой посуду мыть и себя приводить в порядок.
Мы поднялись из-за столов и пошли в туалет к умывальникам. Там вымыли чашки и ложки, сами умылись, потом не спеша вернулись назад, за столы уселись.
- Старик, - обратился ко мне Воронин через спину. - А, может, пойдём домой? Время уже четыре часа почти, делать тут нечего. Чего без пользы сидеть, задницу мять и геморрой зарабатывать? Пойдём, по парку пройдёмся, воздухом свежим подышим, ногам работу дадим, которые отекают от долгого сидения и варикозом под старость нас всех награждают, работников сидячего труда. Зачем нам это, так ведь?
- Нет, Сань, - замотал я головой. - Ты ступай, а я ещё посижу, свои дела доделаю.
- Ну как хочешь, - грустно ответил сосед и стал собираться на выход…

Минут через пять он ушёл, тепло со мной попрощавшись, а я, оставшись один, за прерванную работу принялся. Я тогда «Новую хронологию» Анатолия Фоменко и Глеба Носовского с пристрастием изучал: внимательно читал, конспектировал наиболее важные места по старой университетской привычке, поражался новизне авторской мысли и самой трактовке работы, логично, безжалостно и умно рушившей прежние исторические каноны и концепции. Это делать я и продолжил...
Но, странная вещь, я не смог делать этого, как делал до беседы с Ворониным с азартом и радостью превеликой: в гудевшую, зачумлённую нервным разговором голову ничего не лезло, желание читать и писать пропало, силы кончились. На меня навалились усталость, апатия и тоска, полностью передавшиеся мне от нового соседа.
«Что за чёрт?» - удивился я, вылезая из-за стола и начав ходить по комнате. Минут десять туда-сюда ходил, от окна к двери и обратно, пытаясь прийти в себя и восстановить силы - и всё без толку… Когда сел за стол - всё с точностью повторилось. Читал - и не понимал текст, не мог врубиться в прочитанное - по одному и тому же месту глазами без-смысленно и без-полезно елозил и елозил как импотент, пытающийся удовлетворить кого-то…

Помнится, я расстроился из-за этого сильно, опять нервно вскочил и начал ходить взад и вперёд по пустому и гулкому помещению, при этом губы больно кусая и на себя злясь. Очень я не любил такие минуты, когда время впустую уходит, а я заставить себя не могу начать полноценно трудиться.
Походил-походил, потом снова сел, книжку взял - и опять ничего не лезло в голову. Хоть себя самого казни-убивай за лень, бездарность и безответственность!... Через час без-плодных попыток настроиться и заставить себя читать я, наконец, понял, что сегодня уже не получится этого, увы: силы окончательно меня покинули, энергия ушла в никуда. А точнее сказать - в беседу с моим новым соседом по комнате.
«Хорошего ко мне подселили товарища, - подумал я с грустной улыбкой, собираясь домой идти, не солоно хлебавши. - Час с ним побеседовал, послушал его нытьё - и как будто вагон с песком разгрузил: сил совсем не осталось; ни сил, ни желания, ни энергии. Зачем мне всё это, такой блудняк? Завтра надо будет его послать с его откровениями душераздирающими. Я ему не поп и не личный психолог, чтобы его исповеди слушать каждый Божий день, очищать его засранную семьёй и бытом душу. Попы и психологи за приватные разговоры тет-а-тет хорошие деньги с людей дерут, а я без-платно с ним нянчиться должен что ли…»

8

Однако ж послать Воронина у меня не получилось, отцепить его от себя в течение целой недели: парнем он оказался прилипчивым и упорным на удивление - как пиявка. Приезжал он к нам в отдел на работу в половине первого, как я уже говорил, к началу обеденного перерыва, и сразу же шёл играть в шахматы с Кириллом. Так они условились меж собой, вероятно, два шахматиста заядлых, азартных. Потом у них был обед, когда они оба в столовую отправлялись важно, два бывших МВТУ-шника, - и только тогда я и мог сидеть и работать спокойно, тогда у меня ещё оставались силы, желание и настроение… Но когда Сашка возвращался в комнату, довольный и сытый, и садился позади меня, - моя спокойная жизнь и работа заканчивались. Он, поганец, начинал сразу же ко мне клеиться-приставать со своими дурацкими беседами и своим нытьём, которое по-хорошему, без скандала, я тогда не умел прекратить - настолько Воронин, скажу ещё раз, был упрямый, эгоистичный и прилипчивый парень. Я пытался ему объяснить в те дни, что нет, мол, времени у меня, Сань, сидеть и болтать, что много работы. Но его мои объяснения только раззадоривали и возбуждали, призывали к действию.
- Да какая-такая работа у тебя, старик? - удивлялся он, - если наш Филиал давно уже сидит без правительственных заказов.
- У вас работы нет, а у меня есть, - решительно и быстро парировал я. - Не мешай мне, прошу, не отвлекай разговорами.
- Диссертацию что ли пишешь, или левачишь для кого-то?
- Диссертацию пишу, - врал я, чтобы прекратить прения.
- А-а-а-а! Понятно!...

Воронин вроде бы после этого первого моего вранья на минуту отстал, - но потом не выдержал, поднялся из-за стола и начал ходить по комнате взад-вперёд, якобы ноги и спину размять, а на самом деле за мной решил подсмотреть, гадёныш, и понять: чем я там занимаюсь...
-…Старик! - громко сказал он, незаметно остановившись за моею спиной и внимательно рассматривая содержимое моего стола. - Ты же художественную литературу читаешь! Какая диссертация?!
- И что?! Какой твоё дело, что я читаю?! - возмущённо ответил я на подобное хамство, закрывая ладонями книгу. - Не приставай ко мне, говорю, не приставай! У тебя есть стол, - вот и сиди за ним молча, кроссворды разгадывай!
- Старик, - не унимался Воронин, не отходя от меня. - Удели мне ещё несколько минут, прошу! Поговори со мной, ну пожалуйста! У меня в жизни чёрт знает что теперь творится, а поговорить, посоветоваться не с кем, душу истерзанную излить. Ни одного близкого человека нет рядом: одни кровопийцы-вампиры и вурдалаки. Ты - единственный теперь порядочный и доступный из всех, кто может хотя бы выслушать меня и понять, единственный, с кем я могу о наболевшем выговориться и поделиться. Других таких людей у меня уже не осталось, честное слово! Одни волки кругом, повторю! Поэтому не отталкивай меня, просто выслушай. Прошу!...

И я опять, за неимением выбора, с тяжёлым чувством и вздохом натужным откладывал намеченную работу из жалости и воспитания, и потом сидел и слушал в течение нескольких дней Сашкины без-конечные стоны-жалобы про разнесчастную его жизнь, которая “катится под откос”, про его жену и мать и их вампиризм природный, который был у одной солнечный, а у другой - лунный… Ну и заканчивался Сашкин слёзный рассказ-монолог одной и той же фразой обычно: «Видишь, старик, сам можешь теперь убедиться, что на мою долю выпало страданий сверх всякой меры! Никто ещё подобного не испытал. А, может, и не испытает…»

Выговорившись, он уезжал домой, собой довольный. А я работать после него уже не мог: тупо ходил по комнате из конца в конец, жёлтый, осунувшийся, выжитый как лимон, и чувствовал, что меня всего трясёт и колбасит.
«Воронин жалуется, что жена и матушка его - вампиры, - раздражённо ходил и думал я. - А я так подозреваю, что настоящий-то вампир - это он сам. Умеет, гад, вытягивать из человека силы…»

9

И тогда я решил, без пользы промаявшись всю неделю с новым соседом, не разговаривать с ним больше, прервать любой вербальный контакт. Решил сидеть и молчать как глухонемой: извини, мол, дружок дорогой, но я тебя не слышу.
И когда Сашка на следующий после такого решения день вернулся из столовой и по привычке обратился ко мне с просьбой поговорить по душам, я сделал вид, что его не слышу.
-…Старик, - через паузу услышал я за спиной. - Ты что, решил со мной не разговаривать больше? Утомил я тебя, да, своими откровениями?
Я опять молчу, делаю вид, что не слышу. Чувствую только, как огнём горит спина от Сашкиного пристального взгляда.
-…Старик. Прекрати, не дуйся, не объявляй мне войну. Мне и без того тошно.
Я дальше молчу и терплю, не поддаюсь на стоны и провокации.
-…Старик. Извини, если тебя обидел, - но только не дуйся, не надо, не прерывай нашей дружбы. Прошу.
Я сижу и молчу, терплю только, но работать уже не могу, естественно. Сижу и жду, чем у нас с ним всё дело кончится…

Кончилось тем, что Воронин поднялся из-за стола, подошёл ко мне сбоку, положил руку мне на правое плечо и произнёс жалостно:
- Старик, ну хватит тебе Ваньку валять. Давай мириться.
- Убери руку! - зло произнёс я, нервно стряхивая Сашкину ладонь с себя и опалив наглеца огненным ненавистным взглядом. - И не подходи ко мне больше, понял! Сиди за своим столом и сопи в две ноздри. Я сопли твои вытирать не намерен, твой ежедневный бред выслушивать!
- Старик, ну не злись, не надо, - продолжил стоять и канючить Воронин, будто и не видя моего критического состояния и настроения. - Давай продолжать дружить.
- Слушай! Ты меня уже