все вернулось, словно и не было ничего между нами – ни встреч, ни расставаний. Она стояла передо мной, как тогда, впервые, непостижимым инопланетным, но родственным мне по каким-то космическим законам, существом – своей сутью и своим телом.
-Ты все понял?- спросила она. Я не ответил, просто снова поцеловал ее.
-Тогда иди и сделай так, как я тебе сказала.
23. Я вернулся к маман и передал ей то, что велела Женя. Странно, как спокойно и даже удовлетворенно маман восприняла ситуацию. А ведь Белка решила, что мы пока не станем ничего менять. Но маман только спросила, как она встретила меня, и ничуть не удивилась нашим объятиям и поцелуям, напротив, словно и не ждала ничего другого.
Пока ехали домой, я думал об этом. Всегда удивлялся умению маман вживаться в любую роль, сооб-разную с ее представлением о том или ином положении вещей. Интересно, кого сейчас она станет иг-рать? Нудную свекровь вроде уже неактуально…
Белка спросила меня о Сереге и внимательно слушала рассказ о нашей с ним жизни. А вот про Юджина слушать не захотела, сказала, что и так все знает, кольнув меня этим в самое сердце. Я не ожидал, что он мог делиться с ней нашими интимными делами. Впрочем, мысли о нем у меня всегда приобретали какое-то сослагательное наклонение, в отличие от Женьки, о которой я думал исключительно предикативами-наречиями типа – темно, непонятно, сладостно. Никогда не мог ухватить истинную ее сущность даже посредством чувственного восприятия. Для этого требовалось какое-то иное, особое умение, способность к внутреннему видению, интеллектуальная интуиция, когда чувство – не ситуативное переживание, а некий гностический акт, рассудочное предвидение, анализ. В ней всегда была тайна, притягивающая меня и одновременно пугающая.
Но, вспомнив взгляд Белки, я успокоился, хотя точно определить сейчас свои чувства не смог бы. Они метались от крайнего отчаяния к умиротворенности, стоило мне только подумать о ней. Белка представлялась мне каким-то теплым солнечным сгустком с привкусом молока и свежего хлеба, кото-рый обволакивал меня и убаюкивал. И в этом ирреальном сне я ощущал себя так, как если бы мне пересадили органы гуманоида, и я частично стал им, но все же в своей основе остался собой прежним.
Телефон упорно молчал. Свет включать не хотелось. На фоне тиканья часов слышались только звуки, которые издавал дом: открывались и закрывались двери лифта, отдавались шаги на лестнице, звучали отдельные слова и что-то механистичное, какой-то неясный скрежет. Так прошло некоторое время, и меня страшно удивило, что пролетело уже два часа. Хотя пока я сидел, за окнами совсем стемнело.
Скинув оцепенение, я открыл ноут и зашел на заветный сайт. На странице Гарика появился новый стих. Его художественные достоинства были спорны, но содержание… или мне это только показалось? Я перечитывал строки вслух и в их ритме явственно слышал голос Игоря – зовущий, но и отказывающийся от меня в каждом слове.
Почувствовав сильный озноб, я закутался в плед, лег и закрыл глаза. И вновь, как уже бывало со мной не раз в последнее время, перед мысленным взором медленной тягучей рекой потекли события жизни. Как всегда, начиная с одного и того же момента из детства. Он служил как бы отправной точ-кой: дача, высокая трава и я маленький, в шортах с длиннющими штанинами до колен – на вырост. А вокруг кружат голубые коромыслики, шуршат прозрачными крыльями, пикируют, приближаются, зависают и разглядывают меня своими страшными фацетными глазами…
Меня разбудил звонок в дверь. Взъерошенный, сонный, зябко кутаясь в плед, я пошлепал открывать, даже не спросив, кто это. На пороге стоял Юджин. Плюхнул тяжелую спортивную сумку на тумбочку в прихожей и сказал:
-Кормить тебя буду.
Я покорно засеменил за ним в кухню босыми ногами, не в силах поверить тому, что он пришел сам, да еще и с намерением как-то позаботиться обо мне. А потом, пока он готовил, сидел на табурете, как воробей на ветке, и внимательно следил за его уверенными действиями. Юджин был безумно красив, а, кроме того, бодр, весел, шутил и все делал азартно и умело, словно краски смешивал: мастерски нашинковал лук, морковь, зелень, просто как французский шеф-повар. Очень быстро под его руками все зашкворчало и стало издавать аппетитные запахи, ветчина расплавилась на сковороде до прозрачности, лук и морковь зазолотились. А сверху все это великолепие он залил деревенскими яйцами с рыжими желтками и посыпал зеленью.
Я глотал слюнки и поглядывал на его стройную фигуру, на обтянутые джинсами бедра, на широкие плечи и вспотевшую под майкой спину.
Он обернулся, прищурился и засмеялся:
-Не-еет, сначала есть!
24. Секс… нечто похожее на кинетическое искусство, на повторяемый заданный двигательный акт, как бы ты ни пытался одухотворить его в своих мозгах. В нем все основано на ощущениях, и они как некие неразложимые элементы, данные свыше: осязательные, зрительные, слуховые, вибрационные, температурные, обонятельные, вкусовые, болевые. Лишь через них возможно познать самого себя, а умствования различного сорта – это от лукавого. Разумеется, если только тебя не точат сомнения....
Думая об этом, я мгновеньями словно выпадал из нашего секса, как "из кадра", и понимал, что Юд-жин, в сущности, прав. Секс действительно всего лишь особый вид творчества, в котором ты порой делаешь для себя удивительные открытия, ибо восприятие не простое механически сенсорное регистрирование тех или иных элементов, а схватывание и постижение. То есть, по сути,– мышление. Так же, как и любое рассуждение есть интуитивный поиск истины, а любое наблюдение – индивидуальный художественный акт. Сознание всегда выстраивает для себя некий параллельный мир, выдуманный и во многом подправленный с целью приспособить его для нашего внутреннего потребления. Мы как бы перевоссоздаем на свой лад всю вселенную, а если не хватает информации, то додумываем, дофантазируем ее, лишь бы в итоге получить некую завершенную, гармоничную картину. Это общий закон психологии восприятия, он в одинаковой степени относится к восприятию формы, пространства, цвета и… объекта нашей любви и вожделения.
Но ведь я реально вижу и ощущаю токи Юджа, его желание, я вижу, как он учащенно дышит и кон-чает…Разве я придумал это? Вот он, рядом, в моих объятиях – теплый, сероглазый, упрямый… Я ощу-щаю наш секс как любовь, хотя сладостны в ней лишь переживания тела – мой ум протестует, все время протестует против чего-то. Проклятое нечто… это уже как бы маркирующий признак моего мышления, которое строится на бесконечных уточнениях и оговорках, ничего, однако, не уточняющих, а лишь демонстрирующих невозможность конечного уточнения.
Шпалеры, тяжелые… падают, извиваясь волнами, и накрывают меня какими-то пиктографически-ми письменами и иероглифами, которые способны уплотнять объем, бликовать и создавать светотеневые, текстурные и даже атмосферные эффекты…
-Ты кричал во сне,- услышал я голос Юджина над своим ухом.
-Скажи, ты любишь меня?- спросил я, пытаясь сквозь полутьму разглядеть выражение его лица. Но видел только глаза, которые зеркально отражали сумеречный свет, падающий из окна.
-Почему ты молчишь?
Юджин встал и начал одеваться.
-Уходишь?- в отчаянье я схватил его за руку и потянул к себе.
-Нам ведь было так хорошо! И мы собирались попробовать жить вместе, почему же ты?…
-Так надо,- отвернулся он, уводя от меня взгляд.
Его мобильник зазвонил тонким треньканьем кенара. Этот звук на мгновенье отвлек мое внимание, таким чистым и прозрачным он был. Но тут я уловил обрывок фразы Юджина:
-…да, все как ты хотела.
Я ни секунды не сомневался, что он говорил с Женькой. На меня напало оцепенение. Все вдруг связа-лось в голове, какие-то нити нашли друг друга. Однако я все еще не мог понять главного, потому спросил:
-Как ты мог? Я что, был для тебя только арт-объектом?
Юджин не отвечал и вообще словно растворился в мерцающей темноте наступившей ночи. Из окна сочился сдержанный свет уличных фонарей, но они слабо освещали только малое пространство вокруг подоконника.
Мне захотелось умереть, исчезнуть, рассыпаться, съежиться…
-Ну, чего ты, чего? Все будет хорошо, поверь. Не стоит так отчаиваться,- сказал Юджин и обнял меня.
-Это она тебя просила?
Я посмотрел на него в упор, и теперь он не отвел глаз, лишь чуть-чуть отпустил меня от себя.
-Я для нее и не на такое готов..,- сказал он, а потом усмехнулся:
-Зато теперь все знаю о мальчиковом сексе из первых рук, даже кайфы ловил. Но нет – не моё это, точно. Люблю ее одну. Между прочим, твоего ребенка готов воспитывать – это тебе как? Без разницы, сукин ты кот?
Мне стало холодно. Он заметил, что я поежился, и прижал меня к себе, согревая в своих объятиях.
-Расскажи мне про цвет…тот, помнишь – странный,- попросил я.
-Хорошо,- отозвался он, продолжая гладить меня как ребенка:
-Про сепию? Люблю утонченные колеры. Это прозрачный коричневый цвет создал в акварели целое направление. Сепии даже коллекционируют, впрочем, как сангины (рисунки в красном цвете) и гризайли (в сером). Ты какой цвет больше любишь?
-Густой шоколадный,- ответил я и заплакал.
25. Ночью я просыпался несколько раз, но Юджин спал рядом, и я боялся его разбудить. Взглядывал на него и прощался с его мальчишеской красотой, с его безмятежным лицом, широкими плечами и сильными руками гребца.
Меня уже не мучило отчаяние, я решил, что просто сделаю это. Продумывал лишь детали – шприц или таблетки? Наверно, все-таки шприц – быстрее и надежнее. Однако стоило мне пошевелиться, Юд-жин придавил меня своей рукой.
-Куда собрался?- спросил он, словно и не спал вовсе.
-В туалет,- хмуро ответил я.
Он отпустил меня, но пошел следом.
-И что? Будешь стоять над душой?
-Буду, не сомневайся.
Потом, за завтраком я сказал:
-Надо все же Сереге позвонить.
Юджин кивнул и уточнил:
-Мне выйти?
Серега по телефону вроде обрадовался, но тут же сник и начал кружить:
-Зайчик…понимаешь…ты слишком долго отсутствовал…
Мне не хотелось продолжений, я постарался быть веселым и легким, как когда-то:
-Серега, не парься, все нормально, я тут тоже… не был святым.
Услышав это, он заговорил с энтузиазмом:
-Да? Я рад, что ты тоже…Ты мне очень нравился, но…мы все-таки очень разные с тобой.
-А кто он?- не удержался я.
Оказалось, какой-то юнец семнадцати лет. Я ж только с виду всегда казался недорослем, Серега в свое время именно на это и купился, чего уж там.
Боли почти не было. Почему-то опять вспомнился Лысый. Но звонить ему я бы точно не стал. Хотя вот он момент, когда совсем все плохо… Права Белка, повзрослел я, ну да что теперь, когда все решил для себя. Но не просто повзрослел – созрел. Это когда становишься способным отстраниться от всяких житейский тревог и волнений, когда приобретаешь умение видеть в душе отражение чего-то возвышенного, как в озере, без того чтобы движения снизу могли замутить прекрасную картину. Когда способен к самореализации…
Но способен ли? Ведь вот сейчас напряжение нарастает, эскалаторы работают только на спуск, поезда уходят с разных платформ, и голос диктора объявляет: следующая станция – конечная. Двери закрываются, грохот, тьма тоннеля, и… поезд прибывает
