внимания. Потом с него, «как с гуся вода». Обычный человек, приспособленец, ко всему привыкает. Поэтому в большинстве такие и среди популярных людей. Среди выдающихся людей нет выдающихся. Это секрет Полишинеля. Такое можно сказать и об учителях. О них в первую очередь, именно потому что они учат этой глупости. Таким секретом Полишинеля в учении является то, что ничему умному нельзя научить. Научить можно только глупости. Это правило учения. Но есть исключение из правила, которое, как это известно исключительным людям по худому состоянию их собственной шкуры, подтверждает правило глупости, - умному можно научиться самому. Но только никому не следует говорить об этом. Не то засмеют, заплюют и заклюют.
Единственно, что есть интересного, любопытного в учении, так это, как научиться учиться. Можно, конечно, сказать: учись, как учится; чему-нибудь и научишься. Но как учиться? Тяжело. Учись так, чтобы тяжелое стало легким, а легкое тяжелым. Иначе не научишься. Учись у всех, у живых и мертвых, у умных и глупых и, прежде всего, учись у себя, ведь ближе, чем Я, а Я является Бог (не я есть Бог, а Бог – Я), у тебя нет, кроме себя. У Бога трудно учиться. Легче учиться у себя. Но это заблуждение, ибо то, что легко, на самом деле тяжело, и, наоборот, то, что тяжело, легко. Нет ничего труднее, как учиться у себя. Как учиться у себя, у неуча, у неученого-то? Если ты ищешь легких путей в жизни, учись у учителей. «Лучше» учись у родителей, будешь похож на них, как обезьяна на человека.
Главное: учись, не учась, забыв о том, что учишься. Только тогда научишься учиться. В учение учитель делает упор внимания ученика на памяти. Не учи, память, на то она и память, сама запомнит, если ей это надо. Не насилуй свою память. Она обязательно откажет, если заставлять ее служить себе. Никто так долго не помнит зло, как сама память. Думай не о том, чтобы запомнить, но о деле; оно помнит, а не ты, кто мнит.
Говорят, что философы думают о том, что они думают. Да, никогда. Они, что, ненормальные, что ли? Философ думает о том, что он думает. Думать – это обычное, привычное его состояние, состояние его бытия. Зачем о нем думать. Следует им думать. Необычное состояние философа – это не думать. Но это обычное состояние бытия обычного человека. Поэтому он счастливый не озабоченный человек. Ведь обычно человек думает, когда озабочен, несчастен. Я как философ не желаю людям быть несчастными. Поэтому учитесь у учителей и лучше у родителей, чтобы быть похожими на них, а не на себя. В противном случае вас не похвалят, а будут только ругать и доставлять вам неприятности в жизни. Вам это надо? Люди – это существа, которые выбирают. Выбирая, они исключают. Нельзя усидеть на двух стульях. Так говорят им учителя и родители. Так говорят, потому что добра, счастья желают. Научись быть счастливым, как все в колхозе. Другого счастье нет, как только в колхозе, в семье. Лично есть только несчастье. Человек не нашел еще счастье в человечности. Но он вполне здоров и доволен, как живое существо, вроде кошки или собаки. Человек, зачем тебе быть человеком? Незачем. Все равно не научишься быть им.
Специфика философии. Особенностью натуральной или естественной, то есть, идеальной философии (в философии идеальное является реальным, тем, что есть, и реальным является идеальное) является следующее: изучать или исследовать, что делают ученые, философское явление может только тот, кто сам является философом. В этом качестве его занятие имеет философский смысл, если он исследует философское явление с философской точки зрения, то есть, с точки зрения своей собственной философии. Проще говоря он изучает философское явление, каким является его философия, посредством его самого как философского феномена или исследует самого себя, свою мысль. Если речь идет у чужой философии, то опять же он изучает, исследует ее с точки зрения своей философии, своей мыслью самостоятельно.
Иначе говоря, чтобы от занятия философа был хоть какой-нибудь философский толк и учение имело бы философский смысл, философу как ученому, как человеку, изучающему чужой философский текст или речь другого философа, уже следует быть философом, иметь свою философию, свою мысль. Этим он отличается от нормального ученого, которому достаточно быть ученым, чтобы заниматься наукой, которой он научился заниматься. Для философа этого не достаточно. Таким философом был Гегель. Он изучал свою и чужую мысль с точки зрения своей мысли. И это признали те, кто не мог так изучать. Гегеля стал публичным философом. Спрашивается: как могли не философы, у которых не было своей философии, признать Гегеля философом?
Вероятно, они способны на такое признание в силу подражания. Через подражание они мнят себя причастными мысли, принимают свое мнение за мышление. Одинокие мыслителя, вроде Гегеля, становятся публичными философии благодаря тому, что их мысли, их метод, стиль, манеру мысли копируют те, кто способен рассуждать и подсчитывать, делать выводы. Однако большинство тех, кто может думать, а их меньшинство среди прочих, остаются частными мыслителями, ибо их мышление остается бесподобным, непонятным ученым и тем более неучам.
Кого тогда остается считать философом? Того, кто, как Аристотель, явился ученым-энциклопедистом, этаким универсальным ученым (к слову сказать, Аристотель еще был философом, но ученая энциклопедичность подточила его философичность). Такого рода энциклопедистов развелось особенно много в эпоху Просвещения. Вот их и назвали философами, этих учителей королей. С того времени философию, по преимуществу, стали понимать, как теорию всего. В таком виде она дошла и до нас. Философы совсем уже перевелись. Но это слово осталось как напоминание нам о том, что люди в коем веке были мыслящими существами.
Ныне же философия осталась как мыслимое, но не мыслящее наследие. Ей можно учиться не как специальности, но как общему делу, чтобы быть человеком как существом, склонным к рефлексии. Учиться то можно, но научиться уже нельзя, ибо теперь не мыслят, а информируют.
Наука и мистика. Ученый занят поиском нового знания. В поисках нового знания он расширяет круг познания, опираясь на уже добытое знание. Действуя таким образом, ученый накапливает знание, обосновывает новое знание старым знанием и преобразует старое знание новым, его обновляет, модернизирует, приспосабливает к настоящему познанию, осовременивает. Вот это дело познания ученого мы и называем наукой. Наука открывает нам глаза на мир. Она не только показывает нам мир в своем описании, но и объясняет то, как описывает то, с чем нас знакомит.
Чем же занят мистик? Неужели он тоже, как ученый, занимается познанием? Да, он занимается познанием, но не знания, а незнания. Его делом является не открытие знания, а его скрытие. Причем он скрывает знание не только от других, но и от самого себя. При этом он такое скрытие скрывает, утаивает от самого себя. Этим дойным, сугубым скрытием создается мистический эффект. В этом заключается суть диалектики мистики.
Мистик имеет дело с противоречием между открытием и закрытием. Его влечет, соблазняет не столько открытие как ученого в качестве порнографа, как закрытие. В этом он истинный, настоящий эротоман. Истина для него есть не открытие, не-сокрытие, как для ученого, но, напротив, сокрытие, утаивание знания, утаивание знания не для себя, любимого эгоиста, что можно понять, но от себя, что понять уже нельзя.
Секс и любовь. Любовь дополняет секс. Если после сексуального акта ты не теряешь интерес к тому, с кем занимался прежде любовью, значит любишь. Любовь не исчерпывается сексом, но она им подтверждается или фальсифицируется. Если хочешь знать, что ты любишь или тебя любят обязательно займись сексом. Секс – это маркер любви, ее грязный след. В принципе, любовь, богиня «Венера» - капризная дама, недотрога. Она пугается встречи с реальностью, ее прикосновения в качестве идеального образования. Естественно, поэтому материализация любви в сексе шокирует любовь. Ей необходимо время, чтобы опомниться, опознать себя в материальном виде. Признать себя раздетой. Теперь она облечена плотью. Любовь должна привыкнуть к тому, что она является не только объектом влечения, но и средством жизни субъекта. Любовь узнает себя в качестве привязанности к телу, средства обладания им в сексе. В этом смысле любовь есть самопознание субъекта самого себя посредством другого субъекта. Но если есть любовь, а не только удовлетворенное чувство обладания телом другого, его утоление, то есть и другой уже как субъект, а не объект влечения.
В любви, в отличие от голого секса, ты вкладываешь себя и в результате получаешь не только себя обратно, но и находишь другого субъекта как иную субстанцию того же самого чувства любви. В настоящей любви нет тягостной зависимости, но есть свободное единение с чужим, как со своим. В одном сексе любовники остаются чужими друг другу. Они занимаются любовью, но это любовь не настоящая, она видимость любви. Она нужна для того, чтобы довольствоваться ее отсутствием. В сексе любовь присутствует своим отсутствием. Но если есть любовь, то ее не испортишь сексом. Своим присутствием она оправдает секс. В свою очередь секс покажет любовь, обернется любовью.
Ностальгия. Ностальгия – это про память, про то, что осталось в памяти. К чему ты еще привязан в ней. Ностальгия бывает разная. У нее есть различные этапы. Вот я помню: еще давным-давно я шел по улице и думал о том, чтобы я сказал, как удивился, если бы то, что я видел, увидел бы энное число лет назад до воспоминания прошлого. Теперь я не строю такие утопические планы, обращенные назад в прошлое. Мне они кажутся пустыми, ужасно глупыми. На смену ностальгии по времени и вызванной ею перемене времен, наконец, пришла ностальгия на лица, возникло желание встретиться с ними и поговорить, не важно, что о прошлом, можно и о настоящем и будущем. Но все это, каким-то образом, не настоящее, как если бы из другой жизни, вроде той, что уже была. Правда, сама ностальгия настоящая. Эта ностальгия на лица есть воспоминание, которое имеет историю в жизни. Жизненная история – это история лица, которое попало в историю. Оно имеет свою историю в качестве материала для ностальгии, тем более, если история общая как история нескольких лиц.
Вещий сон. Нам снятся не только кошмары, и мы летаем во сне. Сны еще могут служить символами жизненной судьбы и являть нам тех людей, с которыми мы познакомимся позже сна. То есть, во сне мы можем посещать будущее, которое еще не стало настоящим, и окунаться с головой, сознанием в то прошлое, которое уже прошло. Как это получается? Видимо, сон не знает времени. Для него, как и для бога, все времена одновременны. Поэтому погружаясь в сон, мы попадаем в вечность.
Несовместимость человека и рая. В раю нет смерти и зла. В человеке есть зло и он является смертным. Для человека рай – это ад. В материальном мире, в котором существует человек, сила заключается в массе. Кто управляет массой, тот хозяин положения, хозяин реальности. В идеальном смысле эта
Настолько, что аж мысли вихрем кружатся. Но при этом в достаточно положительном ключе упоминается "социализм" - хотя это жизнь общества и там много кто от кого зависит. А также нередко звучит про Иисуса - хотя он говорил "возлюби ближнего своего", а это тоже зависимость.