которую он так желал, и по его подсчётам сейчас Базир должен принять правильное, и очень нужное решение.
–Я скорблю, – замечает Вильгельм, когда Базир приходит в чувство. – Это какой-то кошмар, бред, от которого, кажется, я проснусь, и всё будет как прежде.
–Этого не может быть.
–Я скорблю, – повторяет Вильгельм, наливая своей рукою вино Базиру, – я успел привязаться к ней. Жаль, что наше знакомство началось так погано, жаль, что вы и Стефания не доверились мне сразу, пошли за Абрахамом… он хороший маг, но фанатик!
«Создавший мне много проблем!» – напоминает себе Вильгельм, но только разводит руками, мол, ничего не изменишь.
–Этого не может быть… – Базир обхватывает голову руками, – она же…как же? Она точно мертва?
Вопрос звучит глупо и наивно, но Вильгельм не думает указывать на это:
–Яд был в вине. Очень быстрое действие. Она точно мертва.
«Дважды!»
–А Ронове?
–У себя. Наверное, пьёт, – Вильгельм вздыхает, – он в скорби. Я не знаю, как ему сказать слова утешения, но я знаю, что должен это сделать.
Базир молчит, ему хочется спросить о чём-то, но все слова куда-то отступают, кажутся глупыми и неважными. Стефании больше нет! её больше не будет! Она упала. Она кричала. Она плевалась чёрным и желчным. Она умирала тяжело, а Базир не успел, не смог к ней подойти.
–Ты бы не помог ей, мой друг. Как и я, – Вильгельм угадывает его мысли, – это очень сильный яд. В мире подлости есть страшные вещи, есть и те, которые не имеют обратного хода. Симптомы проявились с запозданием, уже на последней стадии. До этого она, вернее всего, чувствовала лишь боль в голове, ну, может лёгкую тошноту. Но это был день свадьбы – она нервничала.
Нерв-ни-ча-ла. В прошедшем времени. Теперь никогда Стефания не будет больше нервничать. Всё, что она делала, осталось там, позади. Никогда она не встанет, не пойдёт, не засмеётся, не занервничает. Никогда.
–Увидеть её можно? – Базир не узнаёт своего голоса. Он не узнаёт и своих рук, и своего тела не может ощутить, его будто бы вырвали откуда-то и швырнули вниз.
–Сейчас её готовят к церемонии похорон, – Вильгельм закрывает лицо руками, трёт уставшие, воспалённые глаза, – это ужасно. Когда умирает молодость, это ужасно.
Базир молчит. Он пьёт вино. Не осознавая, что делает, не чувствуя вкуса, смотрит на Вильгельма, но видит ли его? Перед глазами Стефания, падающая на пол в своём роскошно-отвратительном платье, задыхающаяся.
–Грегор сказал, вы, мой друг, не хотите больше воевать, – Вильгельм переходит на то, что ему важно, – я понимаю. Я распоряжусь, вас отвезут до его деревни уже к утру.
–Воевать? – Базир не сразу понимает, что такое ему говорит Вильгельм, и не сразу соображает, кто такой Грегор. – Я не могу увидеть похороны Стефании?
«Похороны» – мерзкое слово. Слово травит Базира, стискивает его в стальных объятиях.
–Можете, – возражает Вильгельм, – вы здесь желанный гость. Вы ведь тоже символ борьбы и нашего Ордена. Но здесь опасно находиться, вы видите. Я не могу гарантировать безопасность…
Вильгельм осекается. Делает он это весьма расчётливо, чтобы точно не оставить сомнений в своей искренности.
–Мне плевать на безопасность! – огрызается Базир.
–Стефания так тоже говорила, – Вильгельм настаивает, – но она была лидером нашего ордена, и я мог позволить ей такой риск, хотя сейчас вижу, что зря. Но она сделала много для нас, для нашей борьбы. А ты, мой дорогой, всего лишь гость…
–Я же тоже символ? – Базир умный человек, но в скорби, а это значит, что и его разум может быть слишком очеловеченным, чтобы удержаться на краю пропасти.
–Да, но вы же не хотите…– Вильгельм вдруг робеет, – я не прав?
–Это мой долг, – Базир сжимает руки в кулаки против воли, – Стефания должна быть отомщена!
Вильгельм изо всех сил изображает растерянность, такая удача ему и не снилась!
–Мне некуда деться, – объясняет Базир, - я слишком долго прохлаждался. Я слишком много позволил себе счастья, а война не кончена. И она забирает жизни, тихие и славные жизни. Если… вы возьмёте меня к себе? Позволите мне быть в этой войне?
«Да ради тебя, дружок, это всё и затевалось! С этим Ронове уже сладу нет!» – едва не срывается Вильгельм, но опыт охлаждает пылкую кровь, он бросается к Базиру:
–Мой друг, обещаю, ты отомстишь за смерть Стефании! ты займёшь подобающее место!
В конце концов, так даже лучше. Ронове для обложки и шика, но во время борьбы нужно что-то иное, по-настоящему сильное, волевое и не падкое на вино. Да и умное желательно. Вильгельму Базир подходит.
А Базир выныривает из тёмной воды внутренней смуты, ему легче дышать, он понимает, что в итоге может искупить свою праздность и свою недолгую свободу – должен искупить. Дело, любое дело, требующее усилия, лучше, чем скорбь, чем самобичевание без итога и смысла. А теперь Базир видит, что с ним ещё не всё кончено, что он ещё может что-то сделать, и пусть даже ему придётся принести себя в жертву – разве не примет он этого? Разве не заслужил он смерти?
–Нужно отдохнуть, – замечает Вильгельм. – Я предлагаю ивовый настой для успокоения нервов. Это верное средство, здесь я гарантирую результат, и…
–Я бы хотел навестить Ронове. Я думаю, моё слово скорби будет более точным, – Базир перебивает Вильгельма, но Вильгельм не думает злиться.
Есть люди, которые сами по себе сильны. Они не скорбят и не поддаются боли, они проживают самый страшный момент осознания, а потом заталкивают прожитый опыт подальше. Изо всех сил занимая себя делом. Наверное, Базир относился к таким людям больше, чем хотел бы относиться.
–Тебя проведут к нему, – Вильгельм только и мог что согласиться.
Хотя Базир решился и храбро, но шествуя по извилистому коридору Штаба, понимал, что сказать Ронове ему особенно и нечего. Они уже поговорили и диалог их был не самого тёплого чувства. И теперь? Мне жаль, Ронове? Ронове, я скорблю о Стефании больше, чем ты?
Базир не знал, что сказать, но надеялся, что слова придут к нему сами.
–Сюда, – указал провожатый на тяжёлую дубовую дверь, выделявшуюся среди дверей коридора – маленьких, белых и серых.
–Спасибо, – Базир кивнул, не зная, как поступить, потоптался ещё перед дверью, затем предположив, что Ронове спит, сваленный хмелем (а как иначе? У него горе!), толкнул дверь, не думая постучать.
Ронове не спал. Он лежал в постели, и при появлении Базира испуганно забился под одеяло, но за мгновение Базир успел заметить трепыхнувшееся белое тело, юркнувшее туда же, под одеяло, с головой, весьма очевидно обнажённое.
От неожиданности Базир смутился:
–Изви…
И осёкся. Теперь до него дошло.
–Это не то, что ты подумал! – запоздало воззвал Ронове, но Базир его не слушал и рванул одеяло. В свечном блеске мелькнула знакомая робкая нежность, ещё недавно отчаявшаяся в своей безнадёжной любви Елена.
Оказавшись перед Базиром обнажённой, она испуганно юркнула за одеялом, закрутилась в него и бросилась прочь от кровати, простоволосый растоптанный человечностью ангел.
–Стефания ещё не остыла…– Базир не мог уложить в свой голос всю ярость, его переполнило гневом и бешенством настолько, что жажда физической расправы накрыла его с головой, и он, не примериваясь, со всей силы, которая была ему обычно чужда, ударил кулаком в лицо Ронове, и даже вздохнул с облегчением, услышав мерзкий хруст.
Но как же этого было мало для той подлости и гадости, что открылась ему! Базиру очень хотелось сделать ещё больнее, уничтожить Ронове, порвать в клочья.
–Убивают! – заверещала девчонка, бросаясь уже в двери, путаясь в одеяле.
15.
Откровенно говоря, Вильгельм допустил большую ошибку, когда решил, что хоть что-то может функционировать и определяться без его контроля. Путь к этой ошибки брал начало в мысли о том, что люди бывают справедливы, логичны и умеют думать.
Наверное, Вильгельм просто мало разочаровывался в жизни, раз позволил себе такое заблуждение.
Но это произошло. Едва за Базиром закрылись двери, Вильгельм, ощущая небывалый душевный подъём, с удовольствием откупорил кувшинчик с вином – подарок по случаю одной выгодной сделки. Даритель клялся, что Вильгельм, перепробовавший множество вин, никогда не пил ничего подобного. Вильгельм этим клятвам не верил, но даритель яростно бил себя в грудь и отвечал, что вино пусть не пугает господина Вильгельма своей густотой – это от того, что в нём содержался настоящий мёд, а ещё горький миндаль – поэтому у него такой дивный аромат!
–Но самый главный секрет, господин Вильгельм, – даритель не унимался, вина были его гордостью, и он никак не мог позволить кому-то даже усмешки допустить насчёт качества своего товара, – это морская вода!
–В твоём вине ещё и вода морская? – Вильгельм откровенно забавлялся.
–Нет, господин! Белая глина, из которой слеплен винный кувшин, омыта морскою водою! – глаза у дарителя были честными и Вильгельм растрогался, принял дар. Позже, правда, подумывал от него избавиться, но потом учуял аромат из закупоренного кувшинчика, и понял, что никому не отдаст – сам выпьет.
Аромат проникал через восковую пробку кувшинчика, пробивался миндальной горечью и какой-то едва уловимой приятной сладостью. Вильгельм уже давно предвкушал этот аромат, и готовился распить кувшинчик при каком-то удобном случае, который всё не представлялся, и вот – свершилось!
Базир всецело предан теперь идеям, которые нужны Вильгельму; лже-Стефания мертва и ничем не отравит триумфа Вильгельма; война объявлена – чем не повод?
Вильгельм позволил себе расслабиться, серебряным ножом с тонким лезвием он осторожно, чтобы не повредить белой глины, снял восковую пробку, и ещё минуту почти наслаждался пряно-горьким, восхитительным ароматом прежде, чем налить действительно тягучего, но приятно-тёмного вина в кубок.
И только должна была наступить долгожданная нега, и только Вильгельм поднёс кубок ко рту, даже зажмурился от удовольствия, как разодралось волшебное предвкушающее мгновение от вопля:
–Убивают!
Да что ж такое! Вильгельм в ярости отставил кубок в сторону, и крикнул, ни к кому особенно не обращаясь, а от того досадуя на всех:
–Очень на это надеюсь!
–Убивают. Помогите! – женский голос, тонкий, смутно знакомый…
Вильгельм ещё позволил себе поворчать, искренне не понимая, кому понадобилось кого-то убивать без его указания в такой скорбный день? – но, куда денешься? Он всё-таки поднялся, проклиная всех, кого, как он надеялся, действительно в эту минуту убивают, иначе к чему эта досада?
Ситуация стала ясна быстро. Ещё толком не желая осознавать человеческую глупость, Вильгельм уже принялся за действие, и стал удалять зевак:
–Расступись! Нечего здесь смотреть! ну?
Через пару минут он захлопнул за собой дверь в злополучную комнату Ронове, и уже спокойно (хотя ярость в нём нарастала с каждой секундой) оглядел комнату, заползшего в угол Ронове с залитым кровью лицом, взбешённого Базира, перепуганную, замотанную в одеяло Елену С., разобранную постель…
–Да вы что, совсем…– у Вильгельма на миг пропал голос, он был под впечатлением от безрассудства, – кхм…Вы что, совсем обалдели?!
На этот раз делец сорвался на крик. Его блестящий мирок – образ влюблённой пары, которую разъединило убийство, образ должный бы стать символ борьбы, распадался на гнилые лоскуты, а всё из-за того, что
