почувствовал присутствие Абрахама (а это был именно он под чужой личиной), и ждал с настороженностью: можно было его убить, а можно было бы подождать, пока Абрахам покинет это место. И потом, реакция Абрахама была непредсказуемой – как он отреагирует на лже-Стефанию, когда сам убил настоящую? Обнаружит ли себя, чтобы попытаться изобличить обман Вильгельма?
Вильгельм сомневался, но из вида Абрахама не упускал.
А Абрахам, скользнув взглядом по Ронове, не проявил к нему интереса – этот человек не удивил его своим присутствием, а вот Базир, скорбящий, мрачный, наполненный какой-то внутренней глубокой решительностью – это, конечно, было интригующе. Даже более интригующе, чем Вильгельм, которого Абрахам, без сомнения, сразу же узнал.
Что касается Ронове – он играл свою роль. Он знал, что при следующей, даже самой алой промашке, Вильгельм ему оторвёт голову, и хорошо, если только голову – это будет быстро и безболезненно. А Ронове нигде себя не мог представить, не мог понять, какой путь начать, если придётся и здесь остаться предателем.
Ронове знал свою роль: скорбь и отрешение. Как примерный жених и несостоявшийся муж он должен быть подавленным, разбитым, безмерно мрачным. И ещё – глухим.
Слух о произошедшем между ним и Еленой С., был на втором месте по обсуждаемости, его перекрывало только обсуждение смерти Стефании. И пусть Вильгельм распорядился быстро и верно, и успел назначить Елену С. в главное зло, на Ронове косились.
Официальная версия гласила, что Елена С., влюблённая в Ронове, попыталась воспользоваться его скорбью и ситуацией, и прибегнуть к соблазнению. Но Ронове вышвырнул девицу вон.
Версия была принята. Ронове оставался примерным героем, но произошедшее добавляло к нему внимание.
Вильгельм же не сомневался, что все шишки обрушатся на девчонку-Елену. Именно ей, стоящей здесь в сером неприметном наряде, с опущенной головой, приходилось взять на себя весь грех. Ронове был героем, который устоял даже в минуту скорби, а Елена С. превратилась в изгоя, в предательницу всей морали и добродетели, в подлую девицу!
Её возненавидели и презрели все. Даже ведьма Аманда, стоявшая ближе всех к ней, заменившая ей мать, не могла понять, как же так вышло, что из примерной девочки Елена превратилась в такое чудовище, для которого слова добродетели превратились в ничто.
И пусть среди всех, кто сейчас презирал Елену, были изменники, предатели, были и просто поддававшиеся хотя бы раз низменным чувствам люди и маги, они очень удобно позабыли про это, превратив в мыслях своих Елену С. в главное зло. Вильгельм знал, что так будет. Он никогда не понимал, как это действует, но наблюдал подобное слишком часто, чтобы перестать удивляться и не использовать такой эффект.
Ронове был чист для всех. А Елену зачернили за обоих. Но лично Вильгельма это мало волновало: хочешь быть взрослой – умей нести ответственность за свои поступки. И потом Вильгельм считал, что даже если учесть то обстоятельство, что Ронове – сволочь, Елена пришла к нему сама, а значит – всё презрение заслуживает.
Что касается Елены С., то ей не следовало бы быть на церемонии прощания. Но соблазн увидеть ещё раз Ронове, ради которого она принимала на себя всё презрение, был сильнее. Когда им потом доведётся увидеться? И пусть угнетают душу все эти косые взгляды и яркое, нескрываемое «фи» в её сторону, пусть сама Аманда стоит, поджав губы, словно боится даже взглянуть на неё – Елена выдержит!
Это она себе обещала.
Она не могла знать, не могла догадаться, что произошедшее отразится на ней и в ней гораздо больше, чем на Ронове. Пройдёт три месяца, три долгих месяца, прежде, чем Аманда спохватится, что Елена не просила у неё кровотворного и успокаивающего зелья, как всегда это бывало в женские дни, и припрёт девчонку к стенке, требуя правды.
И тогда, только тогда Елена сама спохватится, и вспомнит, что все симптомы, которые она связывала с войной и стрессом, имеют ещё одно толкование, и в ней развивается новая жизнь. Вспомнит она тогда и о том, что за всё это время Ронове ни словом, ни жестом, ни взглядом не обеспокоился о ней, не поддержал… тогда ей придётся понять кое-что о жизни и разбить свою нежную веру осколками внутрь сердца, но это всё будет потом, ещё так нескоро. Много воды утечёт до того момента, многие погибнут.
Но сейчас Елена С. делает вид, что слухи не имеют к ней отношения, что она здесь только для того, чтобы проститься со Стефанией, и её всерьёз занимают скорбные слова Вильгельма, когда он говорит о Стефании, как о той, кто отдала жизнь ради долга, ради них всех, ради победы в войне с Цитаделью.
И когда начинается прощание, Елена С. делает шаг к гробу вместе со всеми, чтобы положить белую шёлковую ленту в изножье, коротко коснуться руки мертвой, и пройти дальше.
Вильгельм прощается первым, целует покойницу в лоб, оправляет её одежды, отходит в сторону, но так, чтобы видеть, и жестом приглашает других последовать за собой. Ронове приближается вторым – он знает, что близится финальный акт ужасной пьесы, и осталось совсем немного. Показать скорбь, показать боль от утраты, и всё – дальнейшее уже не так страшно. Все странности спишут на горе.
Стефания – мёртвая, бледная, обряженная…
Базир приблизился в терпеливой очереди, наклонился над телом и вздрогнул: смерть до ужаса исказила такие знакомые черты! Как это было жестоко.
–Прости, – прошептал Базир, склоняясь над нею, – прости, я не защитил тебя. Но твоя жертва не будет напрасна. Я сделаю всё…
Он не знал, что говорит, кто его слушает и какие выводы делает из его слов – это всё стало блекло и неважно. Какая разница, кто и что подумает, когда Стефании не стало?
Самое страшное в смерти не боль, не холод коченеющего тела, самое страшное в смерти – слово «никогда».
Никогда этот человек не улыбнётся. Никогда не встанет, не засмеётся, не заплачет, не взглянет. Ни-ког-да. Никогда! Пройдут годы, сменятся сезоны на многоразовый перехлёст, а человек не узнает об этом никогда, и никогда не посмотрит в небо, и никогда не вздохнёт, и никогда не услышит пения птиц и даже ветер его не потревожит никогда.
Проклятое слово. Страшное слово. Сложно описать смерть тому, кто не встречал её. Сложно объяснить, что сердце больше не стучит, кровь не греет и дыхание не отзывается – это всё представляется слишком нереальным, потому что эти процессы тела сопровождают человека всю жизнь. Но слово «никогда» пронимает самых незрячих и невнимательных, отражается ужасом, бьётся в сердце тревогой, плетёт в голове страшную мысль: «и я…в никогда?».
Да, и ты, незрячий, невнимательный, безумный – в никогда. И Базир, и Вильгельм, и Ронове, и Елена С., и Абрахам – всех догоняет смерть, всех обнимает «никогда», только делает это по-разному, в разных условиях и обстоятельствах. Но не делает этого дважды.
Когда пришёл черёд Абрахама глянуть в гроб, заваленный шёлковыми лентами, простились уже почти все. Абрахаму можно было действовать без спешки, но ему и не нужно было много времени – один взгляд, взгляд Охотника, который не бывает бывшим даже на смертном одре, определил всю ситуацию.
Во-первых, это была не Стефания. Это была девушка, которая очень на неё походила, только с другой посадкой лба, с другими чертами – похожими, но различными. Абрахам слишком хорошо видел настоящую Стефанию, слишком ярко запомнил её, чтобы сейчас не купиться на обман.
–Парши-ивец, – одними губами, найдя Вильгельма, прошептал Абрахам. Вильгельм, ждавший его реакции, едва заметно повёл головою, приглашая на аудиенцию, но только Абрахам не планировал беседовать с давним аморальным и продажным врагом.
–Мы отомстим! – взвыл кто-то в толпе пришедших на церемонию, и толпа подхватила этот клич, радуясь поводу и возможности выплеснуть своё бешенство.
Абрахам использовал это бешенство, чтобы смешаться с толпой, выскользнуть от власти взгляда Вильгельма, и отыскать Базира.
–Базир! –Абрахам приблизился к соратнику, стоявшему в стороне, наблюдавшему за прощанием со Стефанией.
Базир вздрогнул, он не ожидал, что кто-то, кроме Вильгельма может его позвать по имени – пока мало за ним значилось известности.
–Да? – но он отреагировал, повернул голову, и…
Базир был далёк от магии. Именно по этой причине он не узнал в лже-Стефании ложь. Он просто не чувствовал. Но даже ему, далёкому от магии, взгляд незнакомца, подошедшего к нему вплотную, его голос напомнили что-то…кого-то.
–Абрахам? – Базир чувствовал себя идиотом, когда произносил это имя. Ему казалось, что незнакомец сейчас рассмеётся, или нахмурится в недоумении, но тот лишь коротко кивнул.
–Я с ума сойду…– прошептал Базир, оглядываясь. – Вильгельм знает, что ты здесь? Ты к нему? Видел, что стало со Стефанией? они хотели поже…
Базир осёкся. Перед его внутренним взором встало лицо Ронове, напуганное и разоблачённое Базиром во время его встречи с Еленой С.
–Что ты здесь делаешь? – вместо того, чтобы отвечать на все вопросы Базира, Абрахам сам спросил его.
–Я прибыл, чтобы поздравить Стефанию. Я не хотел возвращаться, но теперь она…– голос Базира ослабел. Произнести «мертва» ему было сложно. И он заменил это слово другим: – она не жива.
Абрахам глянул на него изучающее. Базир скорбел, скорбь же его была непритворна, значит, в самом деле Базир ничего не знал о лжи Вильгельма.
–Я отомщу им! – Базир поднял голову. – Я не хотел присоединяться к Вильгельму, но теперь, когда Стефании нет, я отомщу им! Отомщу Цитадели, отомщу за её смерть! Она хотела жить, она верила, а значит, теперь я буду верить за неё.
Базир хотел объяснить Абрахаму, что его решение продиктовано совестью и жаждой мщения, что если бы он не оставил её, если бы сумел отговорить, Стефания была бы жива. Но как уложить все чувства из сумбура в связный рассказ, когда на глаза то и дело попадается гроб с телом той, которую ты не защитил?
–Понимаю, – глухо ответил Абрахам. он хотел рассказать Базиру, что тот убивается по тени настоящей Стефании, что сама Стефания убита им за желание переметнуться к Вильгельму, чего именно ей Абрахам никогда бы не простил. Он простил бы это Базиру, Рене, да кому угодно! Но ни ей. Потому что Стефания напоминала ему самого себя, потому что к ней он привязался по-настоящему, и она, не оценив этой привязанности, сменила сторону.
Стефании не посчастливилось из помощницы Абрахама попасть в его любимицы.
–Будет война…– сказал Базир, не удержавшись от взгляда на гроб Стефании, – ты что…
Он осёкся, обернулся – Абрахама не было. Были люди, были вампиры и оборотни, были ведьмы, прошла даже чёртова Елена С., ни на кого не глядя, сдерживая дрожь во всём своём опозоренном существе, а Абрахама не было.
–Я с ума сойду, – Базир поморщился.
–Это не самый плохой исход, – хмыкнули рядом с ним, второй раз прерывая тяжёлую поступь мыслей.
Базир снова повернул голову – теперь перед ним стоял высокий моложавый мужчина с какими-то хищно-заострёнными чертами. Сам был он весь воплощением лукавства и ощутимой опасности, воплощение чёткой мысли «не доверяй мне!».
–Арман, – Баизр изобразил улыбку, – наверное, ты прав.
–Что сказал господин Абрахам? – поинтересовался Арман невинно. – Это не допрос, это дружеское любопытство.
Базир хотел, было, возмутиться, мол,
