КОНТРАБАНДА

нелицеприятного шлейфа, который тянулся за ним. С первых минут общения Борис показался мне достаточно мудрым, вежливым и справедливым человеком…
Я помнил, что, добравшись до дома, во дворе я остался один, и на меня нахлынула какая-то очередная необъяснимая тревога. Перед самым подъездом мне стало казаться, что кто-то идёт за мной, смотрит на меня и буквально дышит в спину. Я оборачивался, искал взглядом подозрительных людей, но не находил их, и это уже начинало становиться похожим на манию преследования.  
По лестничному пролёту я шёл медленно, прислушиваясь к подозрительным звукам, и через какое-то время с первого этажа до меня донеслось чьё-то нечленораздельное пьяное бормотание.
Баба Галя. Соседка. Я узнал её низкий с лёгкой хрипотцой голос и решил, что именно она меня и преследовала.
Непослушный заплетающийся язык её с трудом выговаривал слова, в большинстве своём матерные и не взаимосвязанные друг с другом. Пока я открывал входную дверь квартиры, увидел её воочию, появившуюся в компании  двух мужиков – одного высокого и толстого, другого худого и пониже ростом.  В отличие от неё, мужики казались трезвыми, шли по бокам и держали её за руки.  Она материлась, ругала весь мир и проклинала свою нескладную судьбу. Они её успокаивали, и, уставшие слушать её белиберду, просили помолчать хотя бы некоторое время. Ноги её, худые, как и всё тело, полностью обессилившие, волочились по земле. Когда мужики втащили её в подъезд, её ноги начали биться по ступенькам. В подъезде тащить было тяжелее, неудобнее, поэтому её тащили лишь бы как, лишь бы дотянуть до пятого этажа, до квартиры, в которой она жила.  Её очки с разбитым стеклом в пластмассовой оправе, едва державшиеся на лице одним ушком, падали на пол. Худой мужик поднимал их и цеплял на её нос. Через несколько ступенек, очки снова падали. Он снова поднимал и цеплял...
                                                                                                                                       
Меня разбудил звонок мобильного телефона. Открыв глаза, я протёр их влажной вспотевшей ладонью и обнаружил, что лежу на диване в той же одежде, в которой вернулся вчера. Голова гудела и немного кружилась. Я взглянул на часы (показывали четверть десятого), и в тот же миг понял, что вместе с телефонным звонком дребезжал ещё и дверной.  
Я нащупал телефон в кармане. Звонила Катя. Желания не были однозначными: в начале отвечать не хотелось, но в секунду, успев оценить, что с моей стороны это будет выглядеть некрасиво, я всё же нажал на кнопку, медленно направляясь при этом к входной двери:
- Слушаю.
- Привет, - взволнованно произнесла Катя, - ты чего не отвечаешь?
- Привет, - выдавил я из себя.
- Извини, что вчера так получилось, не обижайся, пожалуйста. Давай встретимся завтра вечером, я тебе всё объясню.
- Да я не обижаюсь, - слукавил я, стараясь не выдавать истинных чувств.
- Ты можешь вечером приехать за мной к университету часов в семь?
Слыша её голос,  мой язык не сумел произнести «нет». Сердце моё сжалось, снова застучало так трепетно, что все прежние мысли о доверчивости, аккуратности в общении и потере головы как будто перестали иметь значения.
- Хорошо, я приеду.
- Приезжай, буду ждать.  
- Приеду, - повторил я.
- Тогда, до вечера.
- Пока.
Связь прервалась, и на экране телефона я обнаружил сообщение о четырёх вчерашних вызовах Кати, на которые я не ответил. Надо же, позвонила сама! Я уже и не надеялся на это. Как это теперь понимать? Что она хочет объяснить? Впрочем, в тот момент я не посчитал нужным строить новые догадки, вечером, так вечером…
В дверь, тем временем, звонили всё настойчивее. Поговорив с Катей, я сдвинул щеколду и, толкнув дверь от себя, увидел двух  крепких молодых людей, один из которых, не долго думая, ткнул мне в лицо красную корочку со словами «старший оперуполномоченный по особо важным делам…» (что он говорил дальше, я не запомнил – ни фамилии уполномоченного, ни ведомства, из которого он пришёл).
Остатки вчерашнего хмеля с меня сняло, как рукой:  
- Что, собственно, случилось?
- Войти можно? – сказал всё тот же человек, вертевший передо мной  удостоверением. Но, не дожидаясь ответа, тут же бесцеремонно ввалился в квартиру. За ним последовал и другой.
- Что произошло? – cнова спросил я.
Человек, вошедший последним, закрыл дверь, и незваные гости ловко и оперативно втолкнули меня в кухню, и там, не обращая внимания на мои вопросы,  несколько нагловато и напористо начали задавать свои:
- Автомобиль ВАЗ 2109, государственный номер Е 99…  КУ 77,  тебе принадлежит?
Я от неожиданности не сразу вспомнил номер своей машины, но, напрягая память, понял, что речь идёт именно о ней, подтвердил:
- Да. Это моя машина.
- Где ты был вчера вечером?
- Вчера?.. -  Я не понимал, что им от меня нужно, и совершенно не представлял себе, как лучше отвечать. – Вчера вечером я был на ВДНХ.
- Что ты там делал?
- Был в кафе, встречался со своим приятелем.
- Ты был на машине?
От их вопросов я начинал сходить с ума:
- Какое это имеет отношение к вашему визиту?
- Самое непосредственное, - как отрезал, заявил до сих пор молчавший, второй человек. – На твоей машине вчера поздно вечером насмерть была сбита женщина.  
У меня ёкнуло сердце:
- Не может быть.  
Я старался более детально представить всё, что было вчера, но никак не мог это сделать. Насколько я помнил, до посещения кафе я оставил машину на стоянке рядом с ВДНХ. Что происходило потом было в большом тумане. Домой он, точно помнил, ехал, но на чём? Вряд ли он ехал сам. Скорее всего, его привезли. На чём, хоть убей… Я начал прокручивать в голове вариант угона моей машины. Вполне возможно, что её угнали, и тот, кто угнал,  мог сбить кого-то. Но это опять же были предположения. Предполагай, не предполагай, ничего конкретного, в чём я был бы на сто процентов убеждён, сообщить я не мог.
- Я не был на машине, - тем не менее, сказал я, - моя машина была на стоянке.
Нежданные визитёры сверлили меня своими взглядами, и от этого в собственной же квартире мне становилось совершенно неуютно.
- Ладно, будем разбираться, а пока - вот решение о необходимости заключения тебя под стражу.
Сказать, что я был ошарашен, значит, не сказать ничего. Последние слова  ударили меня точно обухом по голове. Напечатанные на бумажке строчки, появившейся формальности ради перед  моими глазами, слились в одну жирную кляксу, которую я так и не смог изучить.    
Всё происходило, как мне казалось, на столько быстро, что у меня не было времени опомниться, сосредоточиться, подумать.
После того, как мне сообщили о заключении под стражу, началось вообще нечто невероятное.  
Развернув лицом к стене, здоровяки принялись меня обыскивать с ног до головы. Потом, облапав карманы, один из них продолжил прижимать меня к стене, другой же, выйдя из кухни в коридор, походил там, затем пошёл в комнату и некоторое время не выходил оттуда.
Они молчали. Я понял, что это был обыск – неформальный, незаконный, но обыск.
Что они искали, до меня дошло не сразу. Неожиданным известием об автокатастрофе с человеческими жертвами и участием моего автомобиля вдобавок к воздействию  вчерашнего пива с коньяком, я был обезоружен…                  


14.

Заброшенный в камеру следственного изолятора, долгое время я не мог поверить, что весь этот ужас происходит со мной, и не в страшном сне, а наяву.  
Минута, проведённая там, казалась вечностью.
Как только я очутился в камере, понял, что информация здесь распространяется достаточно быстро и, чтобы не было лишних пересудов,  мне  вообще лучше стараться держать язык за зубами.
Едва я вошёл, один здоровяк, видимо, самый авторитетный и державшийся несколько особняком от остальных, указывая на пол, по-своему приветливо произнёс:
- Запуляйся, стели шмутьё!
На место, которое он указал, рядом с матрацами других заключённых,  я положил свой свёрнутый ватный матрац и бросил на него тонкое фланелевое одеяло, выданные администрацией следственного изолятора.        
- Ты, что ль, чувиху шлёпнул? – спросил здоровяк.
Догадавшись, о чём речь, я кивнул:
- Говорят, я.
Здоровяка, похоже, не очень удовлетворил ответ:  
- Дело шьют? – спросил он снова.
- Шьют, - не вдаваясь в подробности, ответил я на его же языке.
- Ну, ну…  
Какое-то время меня никто ни о чём не спрашивал, и, воспользовавшись возможностью, я смог ознакомиться с условиями здешнего проживания.
Оглядевшись, я обратил внимание, что площадь камеры составляет не более двадцати квадратных метров. В углу на всеобщем обозрении стоял унитаз, примерно на полуметровом возвышении от пола так, что сидевший на нём, был виден не только его сокамерникам, но и надзирателю, наблюдавшему за заключенными через глазок в двери камеры. Небольшой перегородкой, высота которой была около метра, унитаз отделялся от умывальника. В метре от унитаза находился обеденный стол, за которым совершенно не выносимым казалось принимать и без того отвратительную пищу.
Не трудно было заметить, как в камере буквально кишат тараканы и муравьи.
Было душно. Помимо отсутствия нормальной вентиляции, сказывалась и переполненность камеры заключёнными: на столь небольшой площади в два яруса располагалось восемь спальных мест, которые каким-то образом умудрялись поделить их между собой двадцать человек.
К вечеру я узнал, что спать на шконках в общем-то можно всем, но по определённому графику.  Пока одни спят, остальные ожидают своей очереди на полу: кто, сидя на матрацах, кто с горем пополам, лёжа на картонных коробках.      
После полуночи в порядке общей очереди мне тоже удалось какое-то время подремать на спальном месте, но полноценно отдохнуть так и не получилось. Ночью дышать было легче, так как единственным местом, откуда шёл приток свежего воздуха являлось небольшое открытое окно, и свежий охлаждённый воздух немного разбавлял тот спёртый и прокуренный, который  в камере устойчиво держался днём.
Я  постелил на спальное место матрац, накрылся одеялом и закрыл глаза, но свет, никогда не выключавшийся в камере, и постоянно работавший маленький чёрно-белый телевизор, стоявший на окне, привезённый кому-то родственниками, не позволяли полностью отключиться. Я дремал несколько минут, и от резкого громкого слова в телевизоре или от разговора сокамерников тут же открывал глаза.
В один «прекрасный» момент всё тот же самый здоровяк снова начал задавать вопросы. Но эти вопросы касались уже совершенной другой темы, и только тогда я осознал, что моё положение, по всей видимости, ещё более сложнее, чем  я себе представлял.  
Здоровяк подошёл ко мне  и шёпотом произнёс:
- Слышь, паря, прошёл слушок, что тебя могут выпустить. Скажи, где одна хреновина, и будешь свободен.
- Какая хреновина? – переспросил я.
Холодным пристальным взглядом он уставился на меня, несколько секунд помолчал и с лёгкой улыбкой на лице пробурчал:  
- Флэшка.
Вот это был поворот. Значит, всё подстроено. Вероятность автомобильной аварии, в которой фигурировала моя машина, в моём представлении сводилась к минимуму. Похоже, поместив меня сюда, таким образом, какие-то влиятельные люди просто хотели изолировать меня от своих чёрных дел, а заодно и устранить следы. Да, но… откуда им стало известно, что карта памяти у меня? Неужели