невидим. Взять хотя бы стих из Евангелия от Ивана: «Бога не видел никто никогда» (Ин: 1,18). Другое дело, если имеется в виду не телесный, но душевный орган – не глаза, но сердце, конечно, как метафора души. Верующий как прозорливец сердцем видит, чует. И совсем уж предельное толкование дает зрению метафизика. Метафизик зрит умом идеи. Но это уже не религиозная вера и даже не теология, а философия, пусть даже мистическая. Вера же по самому (своему) понятия слепая, ибо есть вера в саму веру. Она видит только себя.
- Как же быть с другой, уже светской верой в «светлое будущее»? Именно такой верой обладал Владимир Ильич Ленин. Кстати, вы не забыли, что сегодня День рождения нашего государственного философа? - спросила с вызовом самая умная студентка на курсе Владлена Еленина.
- Нет, не забыл. Я только что намеревался вас поздравить с Днем рождения вашего без пяти минут однофамильца. Чего не могу сказать о его так называемой «философии».
- Семен Семенович, вы решаетесь утверждать, что Ленин – самый умный человек на планете «Земля» - не является философом? Странно.
- Вот именно странно, что вы считаете его самым умным человеком на земле. Может быть, это так, но есть места повыше.
- Учитель, кого вы имеете в виду? Уж не Юрия ли Гагарина? – спросил его известный прогульщик лекций Василий Чумовой.
- Да, помолчи, ты, - отбрил того Фома Неверующий.
- Сам помолчи, - огрызнулся, короче, Вася, «стиляга из Москвы».
- Положим, Владимир Ульянов-Ленин читал философа Гегеля и даже оставил свои записи на его книгах. Но это еще не делает его философом. Тем более нельзя судить о Ленине как философе по его полемическому памфлету «Материализм и эмпириокритицизм». И дело не в том, что философы не пишут памфлетов. Они пишут и не такое. Но как он написал, этот «Материализм»! Он написан точно рукой журналиста. Самое большее, на что способен партийный журналист, так это на «философию партийного журнала». Ленин интересен не своим амбивалентным определением категории «материя», данным в этом сочинении, и тем более не умом, но своим языком политика. Он вполне может увлечь агитатора, пропагандиста и идеолога даже сегодня.
- Это не одно и то же? – снисходительно процедил сквозь зубы Руслан Любимов.
- Совсем нет. Правда, я не знаток сих материй по причине равной удаленности от политических сил. Агитатор занят тактикой идеологической работы. Пропагандист разрабатывает стратегию идеологической борьбы. Идеолог же закладывает сами основы, теорию борьбы идей.
- Но идеологией занимается и государственная философия? – возразила Еленина. – Вы только что упомянули «философию партийного журнала». Чем это не идеология?
- Так я привел эти слова в качестве суррогата философии. Суррогат философии – это не философия, а ее извращение, прямая противоположность философии. Идеология нужна государству. Но она не нужна философии. Они не пара, а подмена друг друга. Поэтому есть государственная идеология, но не бывает государственной философии.
- Но как же быть с философией в государственном университете, которую мы изучаем с вами.
- Меньше всего я занимаюсь с вами учебной философией. Учебная или популярная философия предназначена для публики, для народа, для студентов. Государству, начальникам нужна не философия, но идеология, которая занимается организацией сознания, психологии народа согласно воле начальства. Не путайте философию с идеологией. Идеология использует идеи для мобилизации народа как капитала с целью его увеличения. Разумеется, этот интерес капитала как господина - тайна, которую идеология скрывает, маскирует собой, выдавая его за всеобщий и народный интерес. Поэтому любая идеология есть фигура умолчания, соблазна и подмены средством цели, частью целого, духом материи и пр.
Напротив, философия интересуется самими идеями, а не тем, как можно их «доить». Ей интересна сама истина, а не ее лживые подобия.
Кстати, философию можно уподобить бытию, жизни, а идеологию представлению, театру, кино, организованной и производительной иллюзии. Но это сравнение навел меня сегодня «Яндекс», на котором я нашел галерею артистов и артисток Малого Драматического Театра. Какая представительная галерея известных, популярных артистов разных поколений. Само лицезрение их лиц и имен привело меня в хорошее расположение духа, чего нельзя сказать о том, если бы на их месте оказались политики.
- Кстати, Семен Семенович, как вы относитесь к этой самой, к военной операции на Донбассе? – вдруг невпопад спросил его студент с активной гражданской позицией Вадим Смирнов.
- Вадим, ты как всегда кстати со своим политесом и «политтестом на вшивость», - заметила Владлена.
- Да, я, что, просто интересуюсь, - стал вроде оправдываться Вадим.
- Да, ладно, врать-то, - усомнился Макс.
- И то, верно, следует пощупать на благонадежность, не то я все учу и учу вас. Чему? Тому ли? Вот и пора проверить, протестировать на лояльность, - предположил Семен Семенович и иронично посмотрел на ребят.
- Как вы такое могли подумать про нас, Семен Семенович? Да, вы всегда за правду, за справедливость, - хором ответили студенты и лукаво посмотрели на него.
- Все, все, ребята, умному достаточно, а глупому незачем. Насчет войны на Донбассе скажу так: на войне как на войне. Не надо было начинать. Но если начали, то назад дороги нет: либо пан, либо пропал. К тому же от меня ничего не зависит. Глупо воевать с тем, что не в нашей власти. В нашей власти воевать с назначенным противником. Как говорят в народе: с людьми жить, по-человечески говорить.
- В народе не то говорят, - поправил Семена Семеновича кто-то из ребят.
- В народе и не то говорят.
- Так что не в нашей власти, Семен Семенович? – спросил неугомонный Вадим.
- Народ. За что народ, за то и мы.
- Но, например, немецкий народ при Гитлере был за то, за что был Гитлер, - за убийство миллионов людей. Значит, если мы были бы немцами, то нам следовало бы делать то, что назначил Гитлер? – проговорилась Елена Прогорклова.
- Молчи, дура! – прикрикнул на нее Руслан.
- Сам дурак! – ответила она с обидой.
- Ребята, давайте без дураков. Здесь дураков нет. Вот к чему приводят слова, не предназначенные для публичного обсуждения. Но раз вы подняли эту не философскую тему, которой нет места в нашей лекции, придется мне «притянуть ее за уши» к философии как идеологическую войну. Философия и идеология противники. Они несовместимы. Философия думает и молчит. Идеология, как и война, шумит. Но философия не обращает внимания на идеологию. Идеология же, напротив, пытается стереть философию и стать на ее место.
- Но как же философские споры? Вспомните Гераклита с его утверждением, что «война – отец всего», - напомнила Владлена.
- Чего меньше всего в этих спорах, так это философии. Гераклит прав, но не во всем. Его подводит любовь к антитезам.
Если мы ввязались в драку, то следует драться как нам, так и нашим врагам, до той черты, пока кто-то из двух не сдастся. После этого можно подумать о том, чтобы больше не заниматься этим. Это самое не значит, что враги станут нашими друзьями. С такими «друзьями» я не пошел бы в разведку. Поэтому не надо было доводить дело до сознания того, что они наши враги, ставить их перед выбором: они за нас или за них. Всегда следует помнить, что единственные наши друзья, – это мы сами.
- Но так сложились обстоятельства, - стала оправдывать людей Елена.
- Так люди всегда говорят, когда не хотят или не умеют делать то, что следует. Вы не задумывались над тем, зачем мы занимаемся философией?
Ребята молчали.
- Затем, чтобы научиться в мысли доводить то, что начали, до логического конца.
Про немецкий народ скажу так: не только у отдельного человека, но и у многих людей вместе есть соблазн считать себя лучше других. Если ты с ними не согласишься, то они сотрут тебя в порошок. Зачем пускать воду против ветра?! Чего ты добьешься? Ничего. Еще не время. Нужно дождаться перемены ветра, смены галса.
- Ветер в спину дул, ветер в спину дул, - запел Вася, но его ошикали.
- Так кто виноват в этой войне? – не унимался Руслан
- У нас, у людей, всегда виноваты все, кроме нас.
- Так, я не понял: все же, они или мы виноваты?
- Какая между вами разница? Виновата ваша человеческая агрессивная натура.
- Вы, значит, сверхчеловек, раз говорите только о нас? – спросила, усмехнувшись, Елена.
- Да, нет, по-вашему выходит, что я недочеловек.
- Я так не говорила! – она возмутилась.
- Но так подумали.
- Но это толстовство. Так нельзя, следует сопротивляться! – убежденно заявил Макс.
- Все можно, дорогой мой Максим, если ты свободен и не связан человеческим, слишком человеческим.
- Чему вы нас учите, учитель? - строго сказала Владлена и сама же ответила, - махровому ницшеанству.
- Вы, Владлена, уже готовая классная дама, имеющая право делать замечания. Мне грустно, что вы так и не поняли Ницше, как, впрочем, его не понял и Адольф Гитлер. Следует отличать Ницше-мыслителя от Ницше-провокатора. Но об этом мы поговорим после.
- Почему после?
- Потому что уже звонок, - сказал Семен Семенович и прозвенел звонок. – Кто хочет продолжить разговор на тему про Ницше, прошу ко мне на кафедру после обеда. Там или в свободной аудитории я попытаюсь удовлетворить ваше любопытство. Спасибо, ребята за беседу. Всего хорошего!
После обеда Семен Семенович собрал своих учеников, которые пришли к нему на встречу почти в том составе, в котором они вели разговор с ним.
Речь зашла у них, как и обещал Семен Семенович, о Ницше.
- Скажу вам честно, ребята, я не большой поклонник творчества Фридриха Ницше. И люблю я его не за психологические упражнения, а за филологические опыты. Он хороший стилист. Ницше пишет так, что наводит на размышления о том, что лежит по ту сторону добра и зла. Там лежит область воли к власти как воли к воли. Воля творит волю. В этом ее само-ценность. Прежде философы думали о мысли. Теперь же с Ницше они думают о воли и воли не к мысли и к смыслу, а к воли к воле. В ней они нашли смысл. В этом и заключается переоценка ценностей, которая по плечу только сверхчеловеку, ведущему нас к Вечному Возвращению того же самого – воли к воле. Такова философия самоутверждения не Я, но воли как утверждения самого утверждения. Это и есть воля как чистый феномен, в котором явление есть сущность, а сущность есть явление.
Вот так начинался отказ от классической философии сущности ради неклассической философии существования. Но это уже не философия, а ее извращение, которое во всей красе явилось у учеников Ницше уже следующего века – у Мартина Хайдеггера как «новая онтология» языка и у Людвига Витгенштейна как языковая практика.
- Не слишком ли эта характеристика современной философии пристрастна и далека от меры как органона философии?
- То есть, ты, Максим, уличаешь меня самого, объявившего современную философию извращением собственно философии, в уже критическом
