мясника, склонившись над изувеченным лицом молодого солдата, Асель и не узнала даже, кто это, так его отделали. Парень был под наркозом и смотрел стеклянными глазами в потолок.
Асель замешкалась, не зная, с чего начать. Игнат не торопил, он вообще никогда не торопил её, давая возможность самой принять верное решение. Он был по образованию врач, но что-то случилось в его жизни, что он устроился сюда фельдшером. Майор один раз обмолвился в разговоре с ней, что Игнат был неплохим хирургом. Она долго думала об этом, что делать хорошему специалисту под землёй, и решила, что он, как и многие другие, сбежал сюда. Она видела во многих беглецах, начиная с майора и комиссара, враждовавшие между собой на людях, но она видела, насколько они понимают друг друга, потом Игнат, Горская, сошедшая с ума и лежавшая в соседней палате под дозой нейролептиков. В каждом новом офицере, солдате она искала беглеца, и находила, по коротким байкам, рассказам солдат, любивших снабжать её новыми сплетнями, по-детски заигрывая, не переходя границ. Все воспринимали её сестрой, старшей и строгой сестрой, и Асель это нравилось. Когда она злилась, её немного смуглая, отливавшая благородной бронзой кожа, темнела, ясные глаза киргизской красавицы ссужались до гневных щёлок, мечущих чёрные молнии, и ей подчинялись все, кроме Игната и Славы.
Слава, Ржавый, как она узнала потом его кличку, с первого взгляда не понравился ей наглостью, он и не хотел слушаться её. И это злило Асель, тонкая, хрупкая на вид, она была достаточно сильной, чтобы усадить даже самого здорового бойца на кушетку, зажать его голову так, чтобы он не дёргался. Её тонкие руки солдаты называли стальными, пугая друг друга: «Попадёшься в пальчики Асель, она из тебя все жилы вытащит!». А потом этот наглый Славка стал чаще приходить помогать, брал наряды, работал санитаром, мыл полы, стены в палатах и операционной.
Солдаты болели часто, в основном инфекциями и расстройствами кишечника. Не помогали ни антисептики, ни постоянно обеззараживание помещений ¬ ничего не помогало, одна палата была постоянно занята больными, лежавшими в полубредовом состоянии под капельницами, успевай только судна менять. Игнат считал, что зараза идёт из самой земли, что она предупреждает, гонит отсюда. Асель тоже так думала, но, как и у других, у неё были свои причины прятаться от людей в этом страшном подземелье, которое до сих пор пугало её, и которое она успела полюбить. Там, наверху, её искали, нет она не была преступницей, но очень хотела, чтобы о ней забыли, все и навсегда.
Асель поправила тугую косу, плотнее зафиксировала её на затылке, надела шапочку, сбрызнула руки в перчатках густым антисептиком, долго размазывала его, смотря на изувеченное лицо. Игнат готовил инструменты, а она думала совсем о другом. Ей вдруг вспомнилось, как они в первый раз поцеловались со Славой. Случайно, ни он, ни она не были к этому готовы. Просто день был тяжёлый, он умаялся, убираясь за больными, пропотевший насквозь, она бегала с капельницами и уколами, Игнат занимался сломанной ногой одного офицера, неудачно инспектировавшего шахту, в конечном итоге свалившегося в какой-то приямок, не заметив его в полутьме. Слава собирал наборы на завтра, она подошла к нему и ей захотелось сказать, что он молодец, как он много делает, не то, что остальные, которых надо постоянно пинать. Но слова не шли, она смотрела на него, а он украдкой на неё, ожидая очередного выпада или недовольства, обычного для неё поведения. Асель улыбнулась, взяла за руку и он поцеловал её, без слов, крепко обняв, как она хотела. Потом было всё: и долгие разговоры, в которых ни он, ни она не терзали друг друга расспросами о прошлом, первый секс в подсобке среди стеллажей и коробов, смешной и весёлый. Она никогда не думала, что секс может быть весёлым. Игнат иногда отдавал им «Смотровую», закрывая на дезинфекцию на полдня, много и бесконечно мало.
Она закончила с антисептиком, смыла его и подошла к столу, ожидая команды. Весь день она боялась, что принесут Славу, он же принципиальный, но один офицер шепнул, что его отправили в разведку, и Асель успокоилась. Игнат заметил на её губах счастливую улыбку и улыбнулся в ответ. Асель покраснела, тут же начав терзать себя: «Неужели она влюбилась? И в кого, в этого долговязого?».
– Надень маску, – устало сказал Игнат, Асель взяла со столика чистую маску и надела.
– Вам обновить? – спросила она.
¬– Не надо, только-только надел. Приступим, в нашем полевом госпитале новый боец с фронта, – он нервно кашлянул и взялся за скальпель. Асель встала рядом с чашей в одной руке и зажимом с ватным диском в другой. – Чашу поставь на тележку, надо будет много тампонов сделать, сейчас будем кровь пускать юнцу. – Не узнаёшь?
– Камиль? – неуверенно спросила Асель, сделав всё, как он велел, готовя не глядя тампоны, чтобы затыкать дыры.
– Он самый, красавчик. Не повезло, останутся шрамы, много шрамов.
– А кто его так?
– Не знаю, они и сами не знают, кто и как, а, главное, за что. Инфекция, они все заражены, разве ты не заметила? – он повернулся и посмотрел ей в глаза.
– Не знаю, может быть. Наверное, вы правы, иначе откуда вся эта агрессия?
– Вот и я думаю, откуда. Самим бы не заболеть.
– Не хотелось бы, – поморщилась Асель.
– А я вот чувствую, что подхватил какую-то дрянь, –¬ Игнат закашлял в маску. Асель отложила тампоны и поменяла ему маску. – Спасибо, душит что-то, жжёт в груди, не знаю, что это за дрянь.
– Надо кровь сдать на анализ, робот скажет.
– Закончим, и сдам, пока не до этого. Там в коридоре ещё четверо таких же лежит. Дураки, решили в войну поиграть, и начали как всегда с себя. У нас всё также как в стране, хочется драки, бьём своих же, чтобы чужие боялись. А анализ ничего не покажет – это страх, самая гадкая из человеческих зараз.
Он начал работу, чаша вскоре заполнилась обрезками, осколками, кровавыми тампонами. Асель только успевала подавать и менять чаши, особо не вглядываясь в то, что делал Игнат. Она не боялась крови или операций, вид разрезанного тела не пугал, а наоборот завораживал. Она могла задуматься, засмотреться, изучая, рассматривая, забыв про главную работу. В обычное время Игнат давал ей время, даже читал небольшие лекции.
Зашивала она, Игнат ушёл к раковине и долго кашлял, сплёвывая тягучую массу. Зараза витала вот уже третью неделю, часто заглядывали особо мнительные офицеры и солдаты, желавшие получить освобождение от работ.
– Я зашила, – сообщила Асель, отойдя от стола, как послушная ученица в ожидании вердикта наставника.
– Нормально, не пожалела. Потом снимем, пусть так заживает, –¬ махнул рукой Игнат, бегло оглядев пациента. – Жалко Ржавого нет, придётся самим в реанимацию толкать.
– Я могу отвезти, пульс вроде нормальный, кислород тоже, – Асель проследила графики на мониторе.
– Я отвезу, а ты принимай следующего. Осмотри, вымой всё. Я скоро
Игнат отсоединил пациента от монитора, снял все датчики и быстро переложил на каталку, поставленную Асель. Вытолкав каталку из операционной в боковую дверь, он быстро зашагал к дальней паллете. Асель убралась, и нажала кнопку вызова. Двойная дверь открылась, и из общего коридора втолкнули каталку со стонущим офицером, державшимся одновременно за живот и лицо, поочередно меняя руки.
– Одна, что ли? – спросил её солдат.
– Здесь поставь и выходи, – скомандовала Асель.
– Жить-то будет? – робко спросил другой солдат, лицо его было залито кровью, один глаз так опух, что пропал.
– Будет. За что его так? – строго спросила Асель, осматривая раненого на каталке. Живот чем-то проткнули, но неглубоко, челюсть сломана, Игнат вправит.
– Д так получилось, не со зла, ¬– замотал головой одноглазый солдат.
– Иди в смотровую и жди. Надо твой глаз осмотреть, – приказала Асель.
7
В ЦУПе остался один оператор, остальные вышли на полчаса одновременно, нарушая положенный регламент посменного перерыва. Всем до дрожи хотелось курить, только один оператор не курил и остался дежурить. Легенда была простая: из-за нервов у операторов прихватило живот, что и было внесено в журнал и верифицировано камерами слежения, все спрятались в туалете.
Оператор суетился. Он набивал команды судорожно, будто бы в его руках что-то горело, но бросить это он никак не мог, поэтому очень торопился. Маленькая голова часто оглядывалась назад, место у него было неудобное, входную дверь не было видно, и каждый шорох, скрип или писк вызывал в нём приступ паники. Если бы кто-нибудь сейчас вошёл и спросил, что он делает, то оператор, скорее всего, тут же бы во всём признался.
– Вы совершаете большую ошибку, лейтенант Осипов, ¬– прозвучал спокойный механический голос МАРКа.
– А?! – оператор вскочил с места, закрывая тщедушным телом монитор, но, поняв, что это МАРК, быстро сел на место, ещё быстрее стуча по мягким клавишам.
– Я предлагаю вам прекратить и всё доложить вашему начальству. Поверьте, вероятность вашей гибели была мной рассчитана, и она больше, чем единица, – также спокойно сказал МАРК. – Все ваши действия бесполезны и вредны в первую очередь вам.
– Да замолчишь ты! – сквозь зубы прошипел оператор, шаря по груди слепыми пальцами. Он не с первого раза расстегнул молнию внутреннего кармана и вытащил сложенный военный билет. Разложив его наполовину, он ввёл коды, глухо стуча в гибкий экран планшета, будто бы требовалось с силой вносить сложные коды. Больше всего на свете он боялся сейчас, что вызубренные, вбитые коды доступа он забыл или перепутал последовательность. В школе, а потом в военном училище он блистал своей феноменальной и бесполезной памятью, способность запоминать буквенно-цифровые последовательности длиной более 25000 знаков, в остальном же он был более чем заурядным. Школьная комиссия с начала старшей школы определила его на военную службу, и он пошёл учиться на шифровальщика, так и не поняв толком этой специальности. – Всё, ты проиграл, МАРК!
Осипов торжествующе ткнул пальцем в кнопку «Выполнить», и мониторы оператора мигом погасли.
– У вас ничего не выйдет. Вы не знаете основы, базиса моей программы, – сказал МАРК и умолк. С центральных мониторов пропали графики, полётные карты, осталось одно меню ввода команд на всех экранах одновременно. ЦУП перешёл в ручное управление с ограничением функций, но эту ремарку было плохо видно на бесконечной черноте экрана, глаз выхватывал мигающий белый курсор, и Осипову стало безумно страшно.
Он поспешно разложил свой военный билет полностью, получалась небольшая карта формата А3, гибкая, лёгкая, которую можно было положить на любой пень или камень, если вдруг начнутся учения. Как же Осипов ненавидел учения, всегда отстающий, неизвестно как ещё получивший звание лейтенанта. Он-то знал, как ему присвоили звание, сколько труда и унижений он перенёс, вступив в партию. Как вынужденно терпел насмешки, плевки в свой адрес, как его здесь унизила эта медсестра, отказавшая в сексе, публично выставив его дураком. Как он ненавидел майора, к комиссару относился доброжелательно, он ему нравился, и тот открыто не презирал его, мог подолгу разговаривать и смотреть так проникновенно в глаза. Его он оставит в живых, а вот этого Ржавого, особенно его, расстреляет самостоятельно. Как жаль, что он
