бывают? – спросил Олег, зевнул, закрыв рот крупной ладонью, и, усмехнувшись, посмотрел ему в глаза. – Не помню других.
– Вот, и это тоже важно! Хорошо, что ты всё понимаешь. Понимаете, Олег Муратович, дело зашло слишком далеко, – комиссар часто переходил с «вы» на «ты» и обратно. Протокол устанавливал разговаривать со всеми на «вы», даже с младшими чинами и солдатами, но что-то в нём противилось, майор замечал это, определяя как остатки человеческого в этой идеологической машине. – Вы же знаете, что происходит в мире? Читали последнюю сводку?
– Так, пробежался по заголовкам, – честно ответил майор.
– А вот и зря! – с горячностью возразил комиссар, бледное лицо вспыхнуло, но глаза оставались такими же неподвижными. – А вот и стоило вчитаться, понять ситуацию и донести до сведения личного состава.
– Нечего там доводить, одно и тоже круглый год: они грозят нам, мы не уступим, если что, ответим, отомстим, защитим. Старая песня, ничего нового.
– А вот и есть новое! – торжествующе воскликнул комиссар. – Про обострение на западной границе пропустил? А вот оно было, есть жертвы. Это очень серьёзно, мы на грани войны!
– Ну, на грани, преувеличиваешь. И столкновение на Южном рубеже, и не у нас, а у соседа с соседом. Не надо меня проверять, я суть понял. Потолкались, немного постреляли – ничего нового, они каждую весну границу делят.
– Расслабились вы тут, – жёстко сказал комиссар. – Плохой пример подаёте личному составу, вот и ходят офицеры каждый со своим мнением. А если война, что, они тоже будут сами решать, стоит ли исполнять приказ или нет?
– Приказ будет выполнен. Но ты же сам понимаешь, что этот приказ уничтожит всех, нас в том числе, – чёрные глаза майора вспыхнули от гнева, но быстро погасли, причины злиться не было, разговор всегда был один и тот же. Майор отлично понимал, что комиссар должен был вести что-то подобное, заниматься разъяснительной работой.
– Если хочешь, можешь собрать всех, рассказать про истинное положение дел в мире, про тонкий волосок, на котором мы все висим, про вероломство наших западных партнёров, которых ни ты, ни твои начальники почему-то не готовы назвать врагами. Если они партнёры, чего это мы с ними всё время готовимся воевать?
Глаза комиссара на мгновение оживились, на тонких губах появилась ехидная улыбка, тут же спрятанная за маской непоколебимой убеждённости.
¬ – Кому, как не вам, Олег Муратович, не знать, что несут с собой эти рассуждения о мире! Вы сами прошли через вероломство и предательство, пострадали лично!
– Предательство да, но оно было внутри нас, – поморщился Олег, ему всегда было неприятно, когда вспоминали события сорокалетней давности. Злиться на комиссара было бессмысленно, он отрабатывал программу, написанную «умной машиной», алгоритм бездушных схем и пустых формул, описывающих все чувства и мысли такого примитивного организма, как человек, тем более, военный.
«Что же это за человек?» – думал майор, разглядывая комиссара, долбившего правоверными речами, выверенными позициями и прочей устойчивой чушью. Майор умел выдерживать этот натиск, примеряя правильную личность из набора масок. В эти минуты Олег казался себе роботом, исполняющим написанную кривыми руками программу. С годами эти чувства только обострялись, и сквозь профессионально-сознательное лицо проступали презрение и злость.
Комиссар видел, но ни жестом, ни оттенком голоса не показывал этого. Со стороны их беседа напоминала плохую игру замшелых актёров, выпущенных на сцену нечаянно, чтобы занять время до антракта. Система была совершенна, но не могла уловить такие тонкости, понятные любому более или менее смышленому человеку, поэтому программа реагировала положительно, тренд доверия и взаимопонимания был стабилен, а уровень сознательности держался на высоком уровне, как обычно. Много, бесконечное множество ничто, как ноль, множество ничего, рождала эта система в своих отчётах, которые так красиво смотрелись на инфопанелях где-нибудь в генштабе или на даче самых-самых-самых.
¬– Весна, – вдруг сказал комиссар, остановив свою долгую тираду. Он встал и подошёл к одному из виртуальных окон. Олег последовал за ним. Из окна подул свежий ветер, имитация нагнетательного клапана, в которую примешивались нотки яблочного цвета.
– Как яблони распустились, очень красиво.
¬– Да, в этом году будет хороший урожай, – согласился Олег, слушая, как «починенный» вентилятор нагнетательного клапана зажужжал и заскрипел. Это случайно сделал мехатроник Коля Сидоров, оставшийся здесь работать после срочной, солдаты шутили, что он нашёл себе здесь бурёнку, по-доброму посмеиваясь над крупной молодой девушкой, работавшей в соседнем хозяйстве зоотехником. С Колей они смотрелись прекрасно: оба крупные, румяные, с носами картошкой, соломенными волосами и серо-голубыми глазами, будто брат с сестрой. Так вот этот Коля, проводя разборку клапана, чтобы почистить, свернул крыльчатку и не заметил, а как включили, так он стал «петь».
– Если будет урожай, – сквозь зубы проговорил комиссар, с тоской смотря на волнующиеся под быстрым весенним ветром яблони, скоро должен был начаться дождь, небо укрывалось серой шалью.
– Почему ты так думаешь? – спросил Олег, клапан свистел до боли в ушах, но это мешало микрофонам, наводки были сильные и можно было поговорить спокойно.
Комиссар молчал, смотря на деревья, а Олег следил за тучами на небе, мысленно проговаривая: «Настенька, замёрзла, милая. Ну, улыбнись, не хмурься». И тут солнце пробилось сквозь тучи, заблестела улыбка на небе, а голубые глаза вспыхнули нежностью и любовью. Комиссар и майор переглянулись, поняв, что увидели и поняли одно и то же. И небо зарыдало, громко, мощно, не сдерживаясь, дрожа и задыхаясь от плача.
– Всё плохо, Олег, гораздо хуже, чем ты думаешь, – комиссар смотрел на ливень и нарастающую бурю, как гнулись деревья под ветром, как тяжелели ветви под потоками воды. Майор смотрел на его лицо, такое же бледное и безжизненное, как всегда, но глаза были черны от ненависти, она исходила от него грязными потоками, шлепаясь на блестящий пол, как наверху потоки воды падали на беззащитную землю. – То, что в сводке, ерунда. Наверху действительно сошли с ума. Это мне шепнули вчера, чтобы готовились. Помнишь, как идиотничали наши корабли на границе?
– Помню, два дебила не могут разъехаться в океане, – кивнул Олег.
– А вот чего не было в сводках, чего не пришлю к нам в подписку новостей – марши по всей стране, везде, в каждом самом малом и убогом городишке. И все требуют войны. Все, до единого!
– Опять спектакли, – поморщился Олег.
¬– Нет, уже не спектакли. Наверху сами испугались. Люди самоорганизовались, вышли и требуют. А самое гадкое, что там, у них за океаном, такая же дурь –¬ все хотят войны! И ведь никто не боится, а эти дураки поддакивают, будто бы никого другого это не коснётся.
– Ты хочешь сказать, что весь мир сошёл с ума? А как же Европа, Китай, Индия? Им-то это зачем? Ведь коснётся всех, через год точно всех накроет, ¬ Олег усмехнулся. – Мне кажется, тебя клопы закусали. Может пора твою нору продезинфицировать?
¬– Зачем? Переживу, недолго осталось, – комиссар сжал плечо майора. – Я не шучу, Олег. Ты думаешь, у тебя никто этого не знает? Думаешь, что все как твой Ржавый или Коля Сидоров, спокойные и умные? Так вот нет! Протри глаза! Ты слишком много времени уделяешь своим яблоням и сливам, пора солдату в башку заглянуть!
– А ты уже заглянул?
– Да, там мрак. Они хоть сейчас готовы воевать – они хотят воевать. Ты просто спал, ничего не видел или не хотел видеть. Но это не твоя вина, при тебе они молчат, не хотят расстраивать старика. Ты же знаешь, как к тебе относятся?
¬– Догадываюсь, вздохнул Олег. – Как к доброму и немного сдвинувшемуся дедушке.
– Мягко говоря, да, – кивнул комиссар. – Но не это главное. Спроси у МАРКа, что он знает, что ему уже передали. Спроси, поинтересуйся. МАРК же будет молчать, если напрямую не спросишь. А с солдатами, а тем более с офицерами, я поработаю, а ты мне не мешай, понял?
– Но почему тебя это так беспокоит? Ты же всегда агитировал нас за победу над врагом. Вот, скоро схватка, будет победа.
– И все мы попадём в рай, – процедил сквозь зубы комиссар и плюнул в сторону портрета с лысым дедом, камеры не успели среагировать и уставились в его спину, ожидая продолжения действия, отмеченного пока как «неустановленное» с трендом на «отрицательное». – Я за это не агитировал, я доносил и буду доносить политику партии и генштаба. Но я никогда не говорил, что мы попадём в рай, а вот ад устроить себе можем в любой момент!
– Не знаю, что ты так волнуешься. МАРК автономен, он не даст запустить ракеты без точной инструкции из центра. Наш ЦУП игровая комната, не более.
– Инструкции получены, если… – хмуро ответил комиссар. –¬ И скоро прибудет новая смена. У кого-то из них будут ключи запуска. Это первичный уровень управления, нулевой, если хочешь. И поверь мне – это не просто новая смена – это люди другие. Я сам точно не знаю, но их там, на самом верху, называют «святыми». Напоминает какую-то очень древнюю секту.
– Я тебя понял, – майор крепко пожал его руку. – Скажи честно, откуда ты это знаешь?
– Оттуда, – комиссар кивнул на стену с портретами действующих генералов и руководителей всех рангов, их было так много, что инфопанелей не хватало, и портреты сменяли друг друга по очереди, задерживаясь каждый на своё время, согласно табелю о рангах. Самые мелкие появлялись на несколько секунд, и у солдат была даже такая игра, угадать, а кто это был? Приз – второе пирожное на ужин, было за что побороться ввиду однообразности сбалансированного рациона. – Там же не все из ума ещё выжили. Пора расходиться.
В подтверждении его слов, система наблюдения отключила видовое окно, а вместе с ним и вентилятор, дувший влажным плотным воздухом, пахнущим весенней грозой. Микрофоны напряглись, а комиссар и майор, вспомнив пару заезженных анекдотов, искренне посмеявшись, пошли в столовую, где их ждал энергоэффективный обед, от которого живот безобразно урчал, а мозг отказывался воспринимать эту лиловую или оранжево-красную массу за нормальную еду. Исключением была выпечка, которую готовили здесь, под землёй, используя плоды небольшого хозяйства, делая из фруктов джемы, повидла, варенья, причём у каждого повара были свои рецепты, и по тонкому вкусу специй, можно было понять какая смена работает. Сбор урожая и потом варка всего и вся были настоящим праздником, как в древности – праздником урожая. Особенно остро это чувствовалось под землей, в долгие зимние вечера, и у каждого взвода в казарме было несколько баночек с сушёнными цветами и фруктами, которую можно было открыть, распустить запах лета и ранней осени в тусклую атмосферу бетонного жилища. Банки были непростые, местного производства, с нижним подогревом и распылителем ароматов, надо было лишь раз в месяц подкачивать их кислородом в медпункте. К концу зимы, ранней весной банки были уже пусты, а люди полны ожидания новой жизни. Проще было семейным, им было куда пойти, сменяя друг друга короткой вахтой: месяц на базе, две недели дома. Солдат меняли каждую весну, чтобы не сходили с ума, но были и те, кто оставался, как Коля Сидоров или
