Укрепрайон

другие взыскания, отказываясь выполнять порой глупые приказы, предписанные уставом. Устав принуждал, а офицеры были согласны с солдатами, но учёт наказаний вёлся автоматически, приходилось наказывать, без лишнего энтузиазма.
– Мы не крысы, Слава, – заметил Олег. – Крысы они наверху, далеко отсюда.
– Это я так, не подумав сказал, – согласился солдат, дотолкав тележку до склада. – Просто мне вся эта конспирация непонятна. Вот все же знают, что мы здесь, так? Так чего прятаться?
Он перебрасывал больные ветви в бункер, скоро их обработают и сожгут, пока набралась треть бункера. Олег наблюдал за его работой, ноги ныли, хотелось наверх, на свободу, закрыть здесь всё раз и навсегда, такие мысли всё чаще стали приходить к нему, видимо, действительно пора на пенсию.
– Нет, Слава, не всё знают. И не узнают, никогда не узнают. Мало понимать, что это где-то в этом квадрате, важно знать точные координаты, чтобы одним ударом решить исход войны.
– А разве кто-то собирается воевать? – удивился солдат, он уже перебросал все ветки в бункер и стряхивал с себя лепестки. Высокий, слишком тощий для военного с агитплаката, но сильный и упорный. Майор вспомнил, как они вчетвером удерживали прицеп с канистрами, в которых была кислота для замены окислителя в пусковых двигателях. Автоматика отказала, робот отключился, и тормоза разжались, а механические стопоры упразднили за ненадобностью много десятков лет назад, автоматика должна была контролировать всё, прицеп катился вниз, в людей с самого верха,. Если бы не Слава, то прицеп их раздавил.  Здесь все были крепкими, упорными, но Славка выделялся, это признавали и старослужащие, не придирались со своими играми в «порядки», гнилые отголоски дедовщины, доставшиеся по наследству со старых времён. Всё должны быть постоянно заняты: и солдаты, и, тем более, офицеры, чтобы не пьянствовали, не занимались «учением науки армейской» среди молодых ребят, не понимавших, почему они должны слушаться этого пьяного ублюдка.
– Война, да, война, – задумчиво проговорил Олег. – Знаешь, она всегда возможна. Это надо иметь в голове. И решают всё те, кто не знает, что такое война.
– А что тут знать? Никого не останется, в чём смысл? – недоумевал солдат.
– В самой войне, Слава, в самой войне, – Олег похлопал его по плечу, – потом обсудим, все вместе, когда самовар поставим. Вы же его починили?
– Конечно! Я проверил, Саныч, то есть товарищ лейтенант, запаял последнюю пробоину. Теперь поплавает, походит по морям! – Слава широко улыбнулся, его чуть косые глаза сузились до щёлок. – А ему правда уже больше двухсот лет?
– Наверное, а может и больше. Его же тут в горах нашли. Когда вскрыли схрон каких-то разбойников. Ладно, принимай смену, а я в пультовую. Не забудь, чтобы не опаздывал на завтрак, а то опять получишь штрафные баллы.
– Всё сделаю, Олег Муратович, будьте во мне уверены! – Слава вытянулся и откозырял, как положено, Олег ответил ему, приложив ладонь к козырьку кепки.
В пультовой царила тишина. Олег решил не переодеваться, допускалось находиться на базе и в спецкомплекте, а снимать камуфляж, пахнущий весной, яблоневым цветом и чистотой неба, совершенно не хотелось. Камуфляж странно подсвечивался от искусственного освещения, переливаясь полосами разных цветов, такую картинку нельзя было заснять любой камерой, и человек оставался невидимым для спутников или шпионских дронов, если не снимал кепку или куртку. Так что техника фиксировала разве что влюблённых в густой траве, когда идёшь на свидание не думаешь, что за тобой наблюдают. И что они там увидят такого нового? Поделиться с ними своим счастьем? Не жалко, люди и так многого жалеют для других, не хотят делиться, и в этом их основная проблема.
– Как погуляли, товарищ майор? – спросил его механический голос ЦУПа.
– Спасибо,  МАРК, как всегда прекрасно. Твои как дела, что у нас нового? – Олег сел на своё место по центру пультовой, на экранах перед ним стали вырастать тренды, карты полётов самолётов, спутников и бог его знает чего ещё.
– Засекли НЛО, но потом я пригляделся, а это всего лишь спутник-шпион из КНДР.
– Ого, не знал, что у них есть свои спутники, – удивился Олег, шутка про НЛО была дежурная, без неё не начиналась ни одна смена. От скуки все искали НЛО, видя в нём  единственного реального врага.
– Мне кажется, что они и сами об этом не знают, – помолчав, ответил МАРК. – Может, собьём, на всякий случай.
– А давай, пусть не лезут! – живо согласился Олег. На экране появилось приглашение на старт, Олег набрал команду, шуточный пароль, и в динамиках раздался вой сирены, шум пусковых двигателей, а на экране появилась светящаяся точка, стремительно догонявшая северокорейский спутник-шпион.
– Цель поражена, – гробовым голосом сказал МАРК.
– Вот и прекрасно. Мы опять спасли планету, поздравляю, МАРК, – рассмеялся Олег.
МАРК издал звук, отдалённо похожий на смех. Такие игры они устраивали каждый день, МАРК сам подбирал мишень посмешнее. По праздникам, каждому солдату давалась возможность поразить  по одной цели на выбор. МАРК не фиксировал это, не записывал в журнал – всё, что происходило в ЦУПе было в его власти, и он решал, что и как будет сохранено. МАРК часто скучал, когда подолгу оставался один, назначал внезапные проверки, симулировал нападение. Все привыкли к его забавам, называя самым человечным роботом.
На самом деле МАРК имел  очень длинное имя, состоявшее из множества символов, цифр и букв, шифровавших простую суть: межконтинентальный автоматический ракетный комплекс восьмого поколения. Это был независимый комплекс, имевший собственный независимый центр управления, мозг как называли это все, работавшие с ним. МАРК  думать, умел переживать, учиться, и люди учились у него, а он у них быть людьми.

2
В комнате «политической правды», так прозвали комнату отдыха и образования, красный уголок, если пользоваться устаревшей терминологией, как всегда было душно и неприятно. Сама комната была светлая, со стилизованными окнами на глухих стенах, за которыми плавали густые белые облака или шёл дождь, имитируя погоду на поверхности. Помещение большое, способное вместить весь командный состав и низшие чины, включая рабочие взводы, слева на стене висел белый экран, готовый к показу правильных фильмов или новостей, рабочие столы, наподобие библиотечных, с мониторами и клавиатурами, манипуляторами с встроенными микрофонами и камерами, для бесконтактного распознавания мыслей и запросов военнослужащего, с выводом соответствующей подборки в ленте поиска и отправки отчёта куда следует, можно было легко сдвинуть к стене, выстроить стулья и лавки. Это попахивало архаизмом, вытащенным из пыльного сундука возрождённых традиций, но сам процесс превращения зала в кинотеатр радовал солдат гораздо больше, чем то, что им показывали. Кино показывали разное, в основном старое, перемонтированное вперемежку с новостями и утверждёнными линиями верховного руководства, не изобилующие разнообразием или хотя бы новой мыслью. Поток монтировался так, чтобы зритель не заснул сразу, надо было продержаться первые полчаса, вытерпеть, а дальше было легче. Правильный контент перемешивался со скабрезными сценами из комедий или короткими смешными видео прошлых лет, которые условно были не запрещены, иногда показывали фильмы о любви. А когда военный психолог был на консультациях в центре, включали эротику для молодых ребят. В обычное время ограничивались выступлениями спортсменок, шутками волейболисток, гимнасток, показательными выступлениями, записями тренировок, которые по эмоционально-эротической составляющей были насыщеннее и честнее искусственности киношной эротики, выверенной, без допущения разных там излишеств или неодобряемых связей, в основном очень старые фильмы.
В целом здесь было неплохо, можно даже и лекцию прослушать, ознакомиться с прессой, подготовленным пакетом статей и публикаций, быть в курсе всего, но что-то душило в этой комнате. Олег для себя определил это, с неприязнью смотря на анимированные портреты вождей и министров прошлых лет, смотревших на собравшихся тяжёлыми бесцветными глазами. Пантеон часто менялся в зависимости от тенденций в высших сферах, а, значит, и в обществе: когда в очередной раз боролись за духовность, убирали известных гомосексуалов, но когда надо было повысить градус борьбы за суверенность, их возвращали. Также поступали с условно неугодными личностями, чем-то проштрафившимися в текущий момент перед настоящим, которое родом из прошлого, которое должно стать будущим. Неизменным был портрет девяностолетнего лидера нации, Олег как раз начинал службу в его правление, а потом этот старик, наконец-то, умер. Он хорошо помнил это время, желание и чувство надежды внутри каждого, что что-то должно поменяться, должно же поменяться! И поменялось, новый лидер был не так лыс и лицо больше походило на человеческое, ещё не до основания обколотое ботексом, не стянутое нейронитями. Вот и сейчас Олег сидел напротив этого старика. Рядом с которым было безликое пятно вместо лица нового лидера. Старика он помнил, потому, что жил при нём, а так бы тоже не запомнил. Старик глядел на него с ненавистью и безразличием, странно уживающимися вместе в одном взгляде. Олег задумался, как бы это могло быть, чтобы человек был равнодушен к тому, что ненавидит?
От раздумий его оторвал штатный психолог, комиссар, как его называли все, найдя подобную фигуру в одной из предложенных для ознакомления патриотических книг. Военный психолог возражал, злился, но комиссар прилипло к нему навсегда, а когда он  начинал грозить кому-нибудь плохой характеристикой, все, даже самый глупый солдат, улыбались и, достав рабочий планшет, выполненный в виде военной книжки, разворачивали и открывали нужную страницу рекомендованной книги. Лейтенанты Бочаров и Неделин нашли ещё много примеров, и в последнее время у всех уже была литературная справка, и психолога открыто, прямо в глаза, не скрывая удовольствия, называли комиссаром.
– А, ты здесь, Олег Муратович! – неожиданно громко и бодро приветствовал его психолог, быстро входя. Он всегда был показно решителен и быстро, видимо, собой олицетворяя стремление к победе, не уточняя, правда, кого и над кем.
– Сам позвал же, – пожал плечами майор, медленно переведя взгляд от портретов на психолога. Странный человек, вроде неглупый, а порой кажется, что полный дурак. Высокий, с длинными руками, с маленькими усиками, тонкими, как у карикатурных героев псевдоисторических инсценировок, коротко стриженный, хотя к его вытянутому лицу и усикам подошёл бы напудренный парик.
– Конечно, звал! – также, не сбавляя темпа  и бодрости, ответил психолог, сев напротив и отодвинув монитор от себя, чтобы видеть майора. Задняя камера громко пискнула, предупредив, что смотрит за ним, обзор у каждой был не меньше 270 градусов, поэтому никто не мог спрятаться от всевидящего взора, микрофон работал всегда, их было несколько, потайных и видимых. Психолог улыбнулся в камеру, а глаза его оставались такими же неподвижными и холодными, как серый лёд. Он пригладил ёжик тёмных волос и дёрнул за кончик уса.
– Разговор будет неприятный.
– А разве другие у тебя