ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Все мудрые предосторожности не помогли, даже то, что всем семьям погибших липовцев вручены было по столько серебряных монет, сколько они не видели во всю свою жизнь. Несколько обезумевших матерей пробивались к Дарнику, чтобы выстонать:
– Верни нам наших сыновей! Куда ты их увел?!
– Хорошо, забирайте всех! – И Рыбья Кровь приказал отправить в городище всех липовских жураньцев.
Но тут пришлось натолкнуться на другое противодействие: жураньцы не хотели из войска уходить и даже готовы были навсегда покинуть родительские дома. Так рядом с Посадом стала возводиться целая Жураньская Слобода. Однако, еще больше чем это липовцев беспокоило то, что Дарника теперь все ратники называют князем, а князь ведь не наемный воевода, он и над невоенным людом может вершить суд и управление. Сколько Рыбья Кровь не говорил старейшинам, что влезать в дела городища не будет, ему не верили. Крайнее недовольство было и тем, что вся северная сторона от Дворища с ее пастбищами, сенокосами, лесными угодьями и новыми нивами полностью перешла в хозяйствование дарникского войска.
– Но ведь нам тоже надо как-то кормиться, – доказывал князь-воевода. – Не вечно у вас на шее сидеть. Наш старый договор остается в силе, вы кормите лишь шестьдесят гридей и все. Остальное моя забота.
– Зачем тебе столько войска? Эти, что ушли ведь тоже обещали вернуться, – укоряли его.
– Они вернутся с зерном, товарами и деньгами. А войско мне нужно, чтобы купцы могли без страха здесь ездить. Вы разве не заметили, какими нарядными стали ваши жены? Спросите их, хотят ли они, чтобы здесь не было красивых товаров и веселых игрищ? Да и ваши печники, лодочники, тележники обеспечены работой на пять лет вперед, что тоже плохо?
Разумеется, все это липовцы замечали и сами, но уж больно обидно было видеть, как на земле, которую они привыкли считать своей, хозяйничает кто-то еще. А как тут повозмущаешься, когда у князя-воеводы помимо городовой сотни еще и сотня дозорная образовалась, все на конях и при оружии, да еще ватага арсов впридачу.
Начавшая уборочная страда на время отодвинула эти споры и недоразумения в сторону. Войсковым хлебникам Дарник предложил взять в помощь по одному-двум «этих» совершенно без денег, только сами кормите.
– А после уборки их вернуть можно будет? – спрашивали его.
– Можно, – отвечал он.
Сам тоже был занят выше темечка. Вместе с арсами и дозорной полусотней отвел восемьдесят булгар на семь верст на север, дал топоры, пилы, лопаты, бороны и десяток лошадей и сказал: стройте здесь свой Северный Булгар. А чтобы работа шла веселей, оставил при них Белогуба с десятком арсов. Потом то же самое повторил со второй половиной пленников уже вниз по течению Липы, заложив Южный Булгар.
С селищем «этих» пришлось повозиться поболе. Те всеми правдами и неправдами старались зацепиться в Липове, набиваясь в работники к хлебникам, полусотским и даже зажиточным липовцам. Но человек шестьдесят все же удалось отловить и под конвоем доставить на Короякскую Заставу. Там, правда, они не столько обустраивались, сколько поджидали купеческие обозы, стремясь продать себя в закупы, а то и в полные холопы. Чуть позже на Короякскую Заставу отправлены были также Завила с семерыми другими булгарскими вожаками – нечего им было на Дворище приглядываться к дарникским военным порядкам и учениям.
Дошли руки князя-воеводы и до томившихся в погребах преступников. Теперь справляться с ними было легче легкого, выбор наказаний значительно расширился: кого к позорному столбу или в ссылку в Запруду, кого в каменоломню или в углежоги. А за что серьезное можно было и с петлей на шее на нетвердый чурбак поставить, только руки за спиной уже связывали намертво и помилование наступало, если осужденному удавалось продержаться на чурбаке до утра. Зато как такая казнь будоражила весь Большой Липов, некоторые даже ночью прокрадывались к охраняемой виселице посмотреть жив еще висельник или нет, после чего собственная жизнь приобретала повышенную значимость.
По-своему распорядился он и с пришлыми попрошайками, которые вдруг непонятным образом завелись во Дворище и Посаде. Всех их приказал посадить на цепь вместо дворовых собак, после десяти дней такой отсидки на сырой земле под холодными дождями они поспешили убраться из «злого города».
Место арсов при князь-воеводе заняла ватага фалерников, но и не только, куда бы он теперь не поехал его непременно сопровождало пара-тройка челядинцев: поставить пышный шатер Завилы, приготовить еду и ложе, доложить о разговорах в войске и Липове. Сначала он пытался этого как-то избежать, но Фемел строго внушал:
– Сам же говоришь, что все вокруг меняется, вот и ты должен меняться и вести себя уже не как воевода, а князь. Тогда и отношение к тебе на ступеньку поднимется.
Раздор с городищем неожиданным образом коснулся и Саженки, родичи стерегли ее и не выпускали со двора. Ее сестра передала Дарнику призыв освободить и забрать походную жену к себе.
– Сумеет сбежать – заберу, – пошутил князь-воевода. У строптивых дочерей во все времена хватает хитрости обмануть родителей, Саженка не была здесь исключением, прямо ночью преодолела три забора, включая береговой плетень Дворища и явилась прямо пред ясные очи сонного полюбовника. Ну что ж, пришлось ее везти с самого утра в Глины-Воеводину и устраивать там на надежный постой. К этому времени никто уже не упоминал названия Глины, только Воеводина, а ее жители превратились в воеводичей.
Не успел юный многоженец разобраться с одной наложницей, как на Дворище неожиданно вернулась Зорька. Ее муж благополучно пройдя весь Казгарский поход, не уберегся на загонной охоте от вепря, и тростенчанка не захотела оставаться у родителей мужа. При возвращении блудной наложницы Рыбья Кровь поставил твердое условие: больше никаких новых мужей. Материнство слегка округлило и состарило стройную девушку, но менее привлекательной от этого ее не сделало, к тому же она была не просто еще одной наложницей, а женщиной, с которой его связывали душевные воспоминания.
Перебралась в липовский Посад и Шуша, просто потому что здесь было намного интересней, чем на Арсовой Заставе. И немедленно снова стала управлять всеми швеями и ткачихами – у Черны, как та не старалась, это совсем не выходило.
Так и получилось, что отныне Дарнику приходилось если ночевать, то долго отобедывать попеременно в четырех местах: у Шуши в Посаде, у Саженки в Воеводине, у Черны на Войсковом Дворище, у Зорьки в Жураньской Слободе. Не в пример недавнему прошлому никто из наложниц сцен ревности ему не закатывал, ведя лишь скрупулезный подсчет выпавшим на их долю ночам и «обедам», и дарникским подаркам, что было неиссякаемой темой разговоров всех женщин Большого Липова.
– Многоженство эта поганое варварство, – недовольно бурчал Фемел. – Магометане хоть прячут свои гаремы от чужих глаз, а ты выставляешь их наружу.
– Наоборот, все в полном согласии с вашим священным писанием, – ерничал Рыбья Кровь. – Разве там не сказано, что женщина произошла из ребра мужчины, а у мужчины двадцать четыре ребра, значит, ценность мужчины в двадцать четыре раз выше ценности женщины, поэтому он вправе иметь не четыре, а двадцать четыре жены.
Приятно удивляла Дарника Воеводина. Помимо полностью отстроеного селища воеводичи за весну и лето сумели накопать на заливном лугу три десятка ям, возле которых теперь сохли аккуратно сложенные брикеты торфа. По словам воеводичей тепла от него было больше, чем от древесного угля. А во дворах селища под навесами сохли еще и сотни глиняных брикетов, готовых после осеннего обжига превратиться в плинты.
На левобережье тем временем стараниями Фемела рос Островец – те прежние четыре деревянных сруба выдержавших ледоход дополнились десятком новых срубов, заполненных камнями и землей. Получался действительно рукотворный островок, где могли разместиться гридница для охранников переправы и место для купеческих повозок.
В общем, многое теперь крутилось в Липове и продолжало крутиться и без прямого участия князя-воеводы.
Фемел, однако, продолжал давать ему свои наставления:
– Учти, теперь за каждым твоим шагом следят не только липовцы и арсы, но и в каждом княжеском городе с нетерпением хотят знать, что там новый князь начудил, –вещал он Дарнику. – Поэтому ты не в два раза должен был лучше соседнего князя, а в десять раз. Пора добывать славу не только кровожадностью, а чем-то еще.
– И чем же? – лениво спрашивал «ученик».
– Своими речами и мыслями.
Дарника разбирал смех:
– Кому нужны чужие речи и мысли?
– А ты вот скажи вслух: придите ко мне, и я дам вам то, чего вы хотите, – выразительно, как заклинание произнес Фемел.
– Ну и сказал. – Рыбья Кровь, кривляясь, повторил слова ромея. – И что?
– Разве не чувствуешь, как сразу в тебе что-то изменилось?
Чувствовать, может, Дарник и чувствовал, но вот внушения извне этих чувств допустить не мог.
– Иди своей наложнице это говори, а не мне.
Но от вошедшего во вкус учительства ромея не так легко было отмахнуться:
– Пора уже не тратить, а зарабатывать дирхемы, – продолжал он нудеть.
– Это каким же образом?
– А таким. – И Фемел развернул перед князем-воеводой ним целый список необходимых мер.
Ушедший вместе с короякцами караван с казгарскими тканями, кожами и медной посудой был здесь только первой ласточкой. Еще предстояло учреждение войсковых торговых лавок, мастерских с рабами, складов, харчевен и даже княжеских ростовщиков. Против последних Дарник возражал особенно сильно:
– Нигде в Русской Земле такого нет, чтобы князь ростовщиком заделался. Это самое проклятое племя, они из ничего себе богатство делают. И ты хочешь этим ославить меня на весь свет?!
– Наоборот, своим низким долговым ростом ты спасешь тех, кто вынужден брать монеты под большой рост у пришлых ростовщиков. В Романии можно любую сумму взять под восемь-десять процентов, а в Корояке под пятьдесят процентов, чувствуешь разницу? Ну невозможно делать большое дело без денег. И они непрерывно должны переходить из руку в руки, только тогда от них будет какой-то прок.
Как ни любил Дарник математику, все же он не смог понять до конца смысл быстрого перехода монет от одного человека к другому. Спросил Быстряна и Бортя с Меченым, те только кривились:
– Погоди ты все ромейские причуды перенимать.
Пришлось погодить. С торговыми войсковыми лавками тоже долго не мог взять в толк, что там к чему. Взяв их под свою руку, Фемел принялся выставлять в них те же ткани, кожи, женские украшения и всевозможные домашние вещицы, что были и на торжище, но только в полтора раза дороже.
– На торжище они не всякий день бывают, а у нас всегда под рукой, – объяснял тиун. – Смотришь, когда и купят. И купцам на заметку: привезти то же самое и продать чуть дешевле.
Большой неожиданностью для Дарника стало то, что число дворовых людей вокруг него стало резко увеличиваться. Фемел чуть ли не ежедневно набирал все новых и новых челядинцев из числа «этих» и всем им находил занятие. Специальный человек следил за порядком в княжеском доме, чтобы слуги, делая свое дело, не мельтешили перед глазами Дарника. Другой – за порядком в
