Дневники потерянной души

в богатых хозяйских домах было весьма неуютно, несмотря на топившиеся очаги — об этом я узнавал от Маура, когда тот забегал к нам в лачугу спросить, не нужно ли чего, и заодно рассказывал новости. Он был одним из немногих, кто осмеливался в самую метель выходить наружу и собирать хворост для очага. Годы, проведенные вдали от всякого комфорта и уюта, закалили его.

Наша печурка была слишком маленькой, чтобы согреть помещение, и мы с отцом быстро простыли — а я, вдобавок к этому, по глупости наелся снега во дворе и сильно застудил горло. Пылая от жара и одновременно стуча зубами от холода, я лежал, свернувшись в комок под кипой одеял, и думал, что умираю. Отец настойчиво предлагал мне поесть, поднося то надоевшую овощную похлебку, то черствый кусок хлеба, царапающий горло. Я лишь вертел головой и отказывался, поглубже зарываясь в одеяла. Есть ничего не хотелось, воды оставалось совсем мало, а набрать ее в реке не было сил ни у меня, ни у него.

Словно сквозь туманную пелену, в полубеспамятстве я вдруг ощутил обнявшие меня крепкие руки, осторожно приподнимающие мою голову и нежным прикосновением отводящие спутанные влажные кудри со лба. С трудом разлепив горящие веки, я увидел совсем близко склонившееся надо мной знакомое лицо, очень крупные выступающие белые зубы и подбородок с узкой вертикальной вмятинкой, почувствовал теплое дыхание с запахом сушеных листьев мяты и дикого меда.

— Давай-ка, выпей, — к моим губам поднесли край глиняного стакана с чем-то, от чего исходил благоухающий пар. — Не бойся, это не будет царапать.

Я подчинился, с наслаждением глотая сладко-пряный медовый отвар, пахнущий липой, который легко и безболезненно проскальзывал в горло, мгновенно согревая все внутренности и пробуждая меня к жизни.

— Вот так, — улыбнулся Маура, сидя рядом и придерживая мои плечи свободной рукой. — Ничего страшного. Скоро будет полегче. У вас здесь дико холодно, — сказал он моему отцу, когда тот приблизился к кровати. — Я заберу Бана в дом, пока он не поправится. Идемте с нами.

— О нет, господин Ильба не позволит, — покачал головой отец. — Вы же знаете, не положено это…

— Ну, это уж чересчур, — возмутился Маура, сгребая меня в охапку вместе с одеялами и выходя за дверь.


— Не могу я взять его сюда, — отвернулся Ильба, отходя к полкам. — У меня самого здоровье совсем никудышное в последнее время, ты же знаешь. Если лихорадкой заразит, не перенесу зиму. Возьми дров, еды, сколько нужно, чтобы у себя перезимовали.

Маура сидел у большого стола со мной на коленях, согревая своим телом.

— Ильба, почтенный, пожалуйста…

— Не делай из меня чудовище, Маура, — вернулся старик к столу, приглаживая тонкие седые волосы. — Пойми меня. Ты обещал не перечить.

Со вздохом поднявшись, его наследник поплелся обратно к выходу, избегая смотреть мне в глаза.

Ночью я часто просыпался, ворочаясь, и при тусклом свете лучины с облегчением убеждался, что Маура не ушел, а все еще сидит рядом, время от времени промокая мое лицо смоченной в тазике прохладной тканью и успокаивающе гладя по голове.

— Ты весь горишь, — пощупал он мой лоб, когда ночь уже была на исходе.

Поднявшись, он выдвинул из угла большую медную лохань и подвесил над очагом котелок с водой.

— Надо тебя искупать, — пояснил он.

— В такой холод?! — со страхом вскрикнул мой отец, проснувшийся к тому времени. — Да он же окочурится сразу!

— Не волнуйтесь, — успокоил его Маура. — Это снимет жар, мы тут же завернем его обратно в одеяла.

— Не губите сына, хозяин! — горестно взмолился отец, изо всех сил прижимая меня к себе. — Сжальтесь, не пожил он еще!

— Да не случится с ним ничего, дорогой Ранугад, — подходя, тепло заверил его Маура, положив руку тому на плечо и глядя прямо в глаза долгим взглядом. — Я хочу помочь вашему сыну скорее поправиться. Ему станет лучше.

Отец наконец успокоился и согласился, перестав сетовать. Он помог приготовить лохань с водой, подливая туда кипяток из котелка.

— Воды не останется, господин, — лишь отметил он. — Эта последняя…

— Об этом не беспокойтесь, — Маура уже ловко и быстро раздел меня, опуская в приятную теплую воду. — Я принесу еще.

Купание меня освежило и взбодрило, и я чувствовал, как жар, по крайней мере на время, отступает. Я сидел на кровати, пододвинутой ближе к очагу, заботливо укутанный с ног до головы, и краем глаза наблюдал, как Маура хлопочет уже над моим кашляющим отцом, наливая и ему отвара из принесенной большой фляги, и обещая также доставить нам еще продуктов и теплой одежды.

Проломить лед на реке захваченным из нашей каморки большим топором для Маура не составляло труда, и с первыми лучами солнца он вернулся с двумя полными ведрами, выливая их в стоявшую у стены бочку; затем ходил за водой и возвращался еще три раза, пока бочка не наполнилась.

Мой отец смотрел на него круглыми от изумления глазами, но вошедший словно и не замечал этого.

— Что же вы, хозяин? Вам же попадет за это…

— Не попадет, — весело откликнулся тот, вытирая лоб. — Еще что-нибудь нужно? Говорите.

Благодаря его стараниям, через каких-то два-три дня я окончательно пошел на поправку, а отец кашлял гораздо меньше. Маура наведывался каждый день, убеждаясь, что у нас все в порядке. Он развлекал меня, танцуя передо мной на руках и болтая ногами в воздухе, и я радостно хохотал, хлопая в ладоши.

* * *

— Закрой окно, Бан! — послышался строгий голос отца. Он уже вернулся в лачугу, потирая озябшие руки. — Ты что, опять простыть хочешь?

— Сейчас, отец, — кивнул я, не торопясь подчиниться — меня целиком захватила перепалка, разворачивающаяся у порога имения напротив.

Стоя в дверях и кутаясь в меховую накидку, господин Ильба в который раз отчитывал Маура за своеволие.

— Будто я не знаю, куда ты носишь продукты! — возмущенно восклицал он. — Вчера пропали еще два мешка с репой и каравай хлеба! Уж не думаешь ли ты, что моих запасов хватит на всю деревню?

— Они с голоду помирают, почтенный, — отвечал его наследник. — У этой семьи не осталось даже зерна на зиму. Неужели вы не поделитесь хоть малой частью своих запасов? Обещаю, что отработаю их летом.

Махнув рукой, Ильба удалился в дом, но вдруг снова показался оттуда с увесистым свертком.

— Возьми еще это! — крикнул он вдогонку Маура, уже уходившему по протоптанной в снегу тропинке.

Тот вернулся и принял у него ношу с недоверчивой улыбкой.

— Спасибо, дорогой Ильба, — склонил он голову, и вновь направился сквозь метель к далеким огонькам лучин в покосившихся хижинах на окраине деревни.

— Эх, добряк молодой хозяин, — с чувством вздохнул мой отец, наблюдавший вместе со мной эту сцену.

Он наконец наглухо закрыл деревянные створки оконца, затянутые пожелтевшим бычьим пузырем, и добавил:

— Если бы он навел здесь свои порядки, глядишь, и зажили бы припеваючи. Все, а не только богатеи. Ох, не судьба, видать, не судьба…

Я лишь печально кивнул, соглашаясь.

* * *

На смену тяжелой зиме пришла наконец долгожданная теплая и ласковая весна, с ее ясными солнечными днями и новорожденными цветами, весело проклюнувшимися из-под сугробов. Работы было хоть отбавляй — нужно было расчищать тропинки неподалеку от имения от поваленных вьюгой сухих деревьев, выводить на пастбища лошадей, измученных пребыванием в темной конюшне и изголодавшихся по свежей сочной травке, заделывать прохудившуюся от дождя и града крышу, закупать зерно для будущих посевов…

В свободное время мы с Маура все же успевали и развлекаться, а ближе к лету опять приехал Калимак, и на этот раз не один — за ним следовал мальчишка лет семи, крепко сбитый, румяный и круглощекий, с грушевидным лицом и прямыми русыми волосами.

— Это Разаль, — представил его Калимак. — Я за ним временно присматриваю.

— Я Разанул! — тут же возмутился тот, объявляя свое полное имя. — И ты за мной не присматриваешь, это я с тобой гуляю!

— Я тебя щас обратно в Зарак на телеге отправлю, будешь опять в платьице бегать, — пригрозил ему старший товарищ.

Тот насупился и зарделся, отворачиваясь.

— Каком еще платьице? — со смехом поинтересовался мой хозяин.

— Да его сестры постоянно в девчачьи шмотки наряжают, а в волосы ленточки и цветочки накручивают, — поведал Калимак. — Я его от этого унижения спас.

Мы все рассмеялись; разумеется, кроме самого Разаля.

— Зато они мне вкусные медовые коржи дают, когда соглашаюсь с ними поиграть! — обиженно сложил он руки на груди. — Мне это самому выгодно.

— Ну, значит, тебя за коржи можно заставить позориться, — заключил Калимак.

— Нельзя! — передумал тот, поняв, что сказал.

— Вы для того приехали, чтобы здесь перессориться? — остановил их Маура. — Может, чем-нибудь другим займемся?

— Давай в ножички, и с «кругом года», нас ведь как раз четверо, — предложил Калимак, закончив дразнить младшего товарища.

— Давай, — поддержал Маура.

Быстро собрав в путь узелки с завтраком, мы отправились на нашу излюбленную поляну рядом с опушкой.

— Надо материалов набрать, пусть каждый свои ищет, так быстрее, — проинструктировал Калимак. — Представляешь, Разаль летом родился, как специально, так что теперь у нас полный набор!

Этому варианту обычной игры в ножички меня давно уже научил Маура, но полноценно в него играть можно было только при наличии как минимум четверых участников, каждый из которых играл за «свое» время года, в которое родился, поместив в круг предметы, олицетворяющие этот сезон — голые сухие веточки или камешки для зимы; зеленые листья для весны; цветы для лета; небольшие плоды, ягоды или желуди для осени. Если же игра проводилась, когда зелени уже не было, то для осени можно было положить желто-красные листья, и тогда для весны полагалось сено, а для лета — заранее засушенные цветы.

Каждый из нас после недолгих поисков по лесу вернулся со своей добычей. Калимак расчертил на земле большой круг, и аккуратно сложил рядом со своим сектором темные жердочки, я положил у своего горстку сорванных листьев, Разанул насобирал цветков ветреницы, а Маура добавил оставшиеся от прошлогоднего осеннего урожая желуди.

— Красота, — подытожил Калимак.

Мы принялись за игру, метая медный ножик в землю и завоевывая друг у друга кусочки территорий. На каждый отрезанный участок клался символ того, кто его завоевал, а в конце подсчитывали, у кого их больше всего.

— Мы ночевать у ваших знакомых останемся? — поинтересовался Разанул, когда мы ненадолго прервали игру, чтобы перекусить.

— Только на одну ночь, — огорчил его Калимак, развязав свой узелок с печеными яблоками и сладкими сухарями. — С отцом обратно поедем, а не то скандал будет. Твои родичи и так уже талдычат, что я всякому плохому тебя учу. Хотя, как по мне, так лучше нормальная мужская компания, чем этот курятник. Квох-квох-квох, — прокудахтал он, видимо, изображая всех чрезмерно заботливых родственниц своего друга.

— Да уж, четыре сестры, мне вообще житья нет, — пожаловался Разанул. — Я с детства мечтал хоть об одном брате…

— У меня их трое, а толку никакого, — в ответ посетовал Калимак. — Твои тебя так балуют, что тебе грех жалиться. Мои плевать на меня хотели с детства. Вот старшая сестра меня любила, но я ее почти не помню, она в родах умерла, когда я совсем