Иннокентию в грудь, но, видимо, задел не сильно, так как тот достал из кармана револьвер и пытался отстреливаться.
Безоружному Арону оставалось только следить за хозяином дома, который еле-еле держался на ногах. Руки у него тряслись, ружье прыгало и, наконец, вывалилось из рук. Арон незаметно поднялся, взял со стола бронзовый подсвечник и ударил помещика по голове. Тот упал. Арон схватил с пола ружье и для верности два раза выстрелил ему в голову.
В доме уже все полыхало, в соседних комнатах с уханьем и треском падали потолочные балки, дым разъедал глаза и носоглотку. Почти теряя сознание, Арон с остервенением стал палить теперь уже из ружья в замок сейфа. Наконец, он сломался. Денег было много. Арон сунул их в специальный холщовый мешок, висевший у него на поясе под пальто, подхватил Иннокентия и потащил его к окну. У того еще были силы: он сам перелез через подоконник и спустился вниз на землю.
Во дворе собралась большая толпа крестьян. Семья Дуплянского тоже была уже здесь. Его жена металась от одного человека к другому, умоляя вытащить из горящего дома ее мужа, но никто не двигался с места. Так же молча люди смотрели на выпрыгнувших из окна грабителей. Пламя ярко освещало все фигуры и лица в толпе. Арон успел заметить в первом ряду урядника и околоточного и почему-то вспомнил последнюю сцену из «Ревизора» Гоголя: «Все безмолвствуют!»
Они добежали до конюшни, приказали перепуганному на смерть конюху седлать коней и поскакали к видневшемуся невдалеке лесу. Погони не было. У них еще было достаточно времени, чтобы успеть на ближайшую станцию к поезду и добраться до станции, где их ждал связной Борисова. В дороге Иннокентию стало плохо. Осмотрев его, Арон обнаружил на его груди сильно кровоточащую рану. И вместо того, чтобы ехать на станцию, они повернули лошадей к Екатеринославу. В этом городе Арон никого не знал, кроме погибшего Наума и семьи Кеши. Мелькнула мысль о Лизе. Придется ехать к ней.
На дворе была глубокая ночь, когда они доехали до поселка Новые Кайдаки. Улицы были пустынны. Дул отвратительный, резкий ветер. Мокрый снег ложился на плечи и непокрытые головы, превращаясь в ледяную корку. Иннокентий был в полусознательном состоянии. Арон посадил его на скамейку у дома с резными наличниками на окнах, отпустил на все четыре стороны коней и пошел искать сани.
Договорившись, наконец, с одним крестьянином, он, к своему ужасу, никак не мог найти то место, где оставил Иннокентия. Дом с резными наличниками провалился, как сквозь землю. Положение становилось драматическим. Арон не знал, что делать, как в темноте раздалось ржание брошенных коней. Умные животные не собирались никуда уходить и терпеливо переминались с ноги на ногу около Иннокентия. У извозчика загорелись глаза.
– Чьи это красавцы? – спросил он, подходя к длинноногому рыжему жеребцу.
– Были наши, а теперь ничьи.
– Да нечто такому добру можно пропадать?
– А ты на чужой каравай рот не разевай, а то можно с ним кое-куда и загреметь.
– Краденые! – ахнул тот.
– Считай, что ты ничего тут не видел, и про адрес, куда нас отвезешь, забудь, а то у нас просто: был человек – и нету.
Не доезжая до дома Рывкиндов, Арон приказал извозчику остановиться и ждать его возвращения. В рваную перчатку мужика переползли еще две серебряные монеты.
В дом идти было нельзя. Комната Лизы находилась с противоположной стороны особняка и выходила в небольшой сад. Арон перелез через решетку и, вычислив, где может находиться ее окно, кинул комок снега.
Лиза не спала и, уткнувшись лицом в подушку, думала о своем безвыходном положении.
Вздрогнув от неожиданного удара в стекло, она быстро вскочила, уверенная, что это Коля пришел за ней. Она подбежала, как была в ночной рубашке, к окну, прижалась к стеклу носом и стала вглядываться в темную фигуру. К ее разочарованию, это оказался не Коля, а ненавистный Арон. Он делал ей усиленные знаки спуститься вниз. У нее внутри похолодело: раз он сюда вернулся, случилось что-то серьезное, быстро оделась и тихо спустилась по лестнице.
В кабинете Семена Борисовича горел свет, слышно было, как он тяжелыми шагами мерил из угла в угол комнату. Все в этом доме мучились и страдали, и тетя Лия сейчас не спит и проливает в спальне слезы о своей несчастной судьбе и уехавшем сыне.
Арон перелез обратно через решетку и ждал ее у подъезда. Шляпы на нем не было. Длинные, мокрые волосы беспорядочно лежали на спине, от пальто сильно пахло дымом. «Что случилось?» – с тревогой спросила
Лиза, стараясь не смотреть ему в лицо. Арон глухим голосом сообщил ей, что Наум и Слава убиты, а Кеша ранен и лежит в санях за углом. Он привез его сюда, так как никого в городе не знает, и ему не к кому больше обратиться. Кеше срочно нужен врач.
– Что же мы стоим? – воскликнула Лиза, сразу подумав о Володе, –
едемте скорей ко мне домой, у моего мужа брат – самый лучший врач.
ГЛАВА 6
Всю последнюю неделю Николай жил, как в тумане. День и ночь слились в одно целое. Он машинально занимался с учениками, машинально ходил на лекции. Пора было вплотную засесть за дипломную работу, но голова, совсем недавно наполненная множеством мыслей, теперь была совершенно пустой. Он еще сдуру, до Лизиного ухода, попросил преподавателей принять у него досрочно два экзамена, чтобы перед Рождеством выгадать несколько свободных дней и побыть подольше вместе. Срок экзаменов подошел, а он к ним не был готов. Он злился на себя, злился на Лизу и ее невыносимый характер, вспоминал выражение ее лица, когда она упрекнула его в том, что он не знакомит ее со своими родителями, – уничтожающий взгляд, презрительная улыбка, и его все больше охватывали тоска и безысходность. Жизнь без нее потеряла всякий смысл. Это состояние усугубили два печальных события, произошедших в эти дни одно за другим.
9 ноября комитет решил провести большую массовку в Аптекарской балке. Затеял ее Григорий Иванович Петровский, вернувшийся недавно в Екатеринослав и сразу взявшийся за дело. Сам он хотел рассказать о состоянии рабочего движения в России после поражения революции и новых статьях и работах Ленина. Рабочие пожаловались ему, что из-за отсутствия пропагандистской работы многие ничего не знают о состоявшемся еще весной 5-м съезде РСДРП и хотели бы о нем послушать. Петровский через Ковчана предложил принять участие в массовке Николаю и Мише Колесникову. Те обрадовались, что Григорий Иванович вернулся, и не могли ему отказать. Договорились, что Николай коротко осветит выработанную на съезде политику партии ко всем буржуазным партиям и Государственной Думе. После этого Миша подробно остановится на отношении к меньшевикам и их поведении в Екатеринославе.
Николай выступил и спустился с трибуны вниз. К нему подошли Кузьмич и двое рабочих из его бывшего кружка, и, чтобы не мешать слушать следующего оратора – Мишу Колесникова, они отошли в сторону.
Кузьмич сокрушался, что занятия в кружке прекратились, нет ни листовок, ни партийной литературы. Новую ленинскую газету «Пролетарий» они в глаза не видели. «О чем думают комитетчики, – говорил он с возмущением, – люди становятся пассивными, еле-еле собрали народ на сегодняшний митинг». Николай объяснил ему, что партийный актив постоянно меняется и, чтобы восстановить прежнюю работу на заводах, потребуется много времени. Но теперь, с возвращением Петровского, все изменится. Он пообещал Кузьмичу приходить к нему домой один раз в две недели и беседовать с людьми о текущих событиях.
– Чаще не могу. Я сейчас готовлюсь к выпускным экзаменам и диплому.
– Да хотя бы услышать разумный голос, и то хорошо, – обрадовался Кузьмич. – Еще ты нам подробно растолкуй о земельных реформах Столыпина и его выступлениях в Думе – хорошо или плохо, что он задумал распустить общины. Правительство всегда так ловко повернет, что вроде бы оно старается для народа, а на самом деле народу от этого только хуже.
Николай сказал, что обязательно об этом расскажет, порадовавшись в душе, что сам Кузьмич в курсе всех событий и без сомнения толкует об этом с рабочими. Он хотел что-то еще ему сказать, но толпа неожиданно всколыхнулась и бросилась врассыпную.
– Жандармы! – крикнул кто-то истеричным голосом, и тут же один за другим воздух прорезали выстрелы.
Николай повернулся к трибуне и увидел стоявшего на коленях Мишу. Он держался за голову и вытирал рукавом шинели стекавшую по лицу кровь.
Николай бросился к трибуне. Кто-то протянул уже снизу руки, Мишу подхватили и унесли. Николай заметил серый сюртук Димы Ковчана и побежал их догонять, ориентируясь на этот сюртук.
Мишу положили на чье-то пальто и осторожно несли: каждый шаг у него вызывал нестерпимую боль в голове. Он, не переставая, стонал, но был в сознании. Правая рука его беспомощно свисала вниз и моталась, как маятник. Николай взял его за руку. Миша открыл глаза.
– Коля, это ты? Маме только не говорите, придумайте какую-нибудь отговорку, и не оставляйте ее одну. У нее никого больше нет.
– Миша, продержись немного. Врачи тебя спасут.
С трудом они нашли извозчика и повезли его в самую ближайшую больницу – частную еврейскую клинику Натана Израилевича Рогачевского. Большая парадная дверь была закрыта. На звонок вышла сестра в безукоризненном белом халате и белом накрахмаленном колпаке («Не то, что у Володи в его городской больнице», – успел подумать Николай), громко вскрикнула и убежала в глубь коридора. Оттуда прибежали санитары, положили Мишу на носилки и унесли через стеклянные двери, закрашенные белой масляной краской.
В дверь опять позвонили и долго держали кнопку. В коридор выбежала уже другая сестра, такая же чистенькая и аккуратная, как и предыдущая, и испуганно посмотрела на людей, принесших раненого. Кроме Николая и Ковчана, здесь были еще трое студентов с их курса.
– Это, наверное, полиция. В конце коридора есть запасной выход на соседнюю улицу, – быстро проговорила она и, выждав некоторое время, бросилась к входной двери.
Что там произошло дальше, неизвестно: они могли только издали наблюдать за стоявшим у входа экипажем полицмейстера и группой городовых. Через час из дверей вышел Машевский. Вид у него был недовольный. Он отчитал городовых и что-то грубо сказал кучеру. Тот, не дожидаясь, пока начальник поднимется по ступенькам, в сердцах хлестнул лошадей. Лошади дернули, полицмейстер упал на сиденье, сильно ударившись головой о косяк двери. Дикий вопль огласил улицу, и по спине кучера запрыгали кулаки. Оставшиеся на месте городовые еле сдерживали улыбки. Они продолжали стоять около больницы и переговариваться между собой. Николай решил, что их оставили охранять Мишу, но те тянули время в своих интересах, и, выкурив еще по две папиросе, не спеша поплелись в участок.
Стоять на улице не имело смысла. Николай предложил ребятам разойтись по домам, а сам вернулся в больницу. Дверь открыла первая сестра. «Ваш товарищ скончался», – сказала она тихим голосом, смотря мимо него в сторону. Николай почувствовал, как у него внутри похолодело, и по лицу поползли слезы.
Сестра рассказала, что Машевский устроил скандал из-за того, что главврач не вызвал полицию. Миша к этому моменту уже умер, и Натан
