Тридесятое царство (окончание)

свистящую стрелу. Тогда мигом умчался. Прямо как те тупоносые олени, что бродят здесь целыми стадами.
  - Тупени, по-южному, - подсказал Вертислав. – А что, Гостомысл, яркие, жаркие птицы на всех Островах водились или только на Алатырском?
  - На Великом острове Сварога, где подпирает Небо Алатырь-гора со священным деревом на вершине, в самом предгории, росла зеленичная пуща с большим лугом-взгорком. Там-то и жили самые яркие и приметные птицы. Пущу ту почитали заповедной, потому что сами боги спускались туда послушать пение земных птиц. Мало кто отваживался вступать в неё, хотя находились дерзкие. У нас, Лебедей, есть древняя повесть об этом.
  - Да-а, - вздохнул Рыжень. – Повидать бы такие диковинные места…
  - А ты не видел? – усмехнулся Лад. – Я в берёже три года, но ни мне, ни вот Светю или Хватю не выпадало быть гостем в лесах.
  Все засмеялись.
  - А что там невиданного да неслыханного? Скачут щетинистые пуздри вокруг пня, а на пне я. Вот и всё, - Рыжень присоединился к общему смеху.
  - Дедуня, - сказала Радислава, - за четверть поры до полуденной выти почувствовал ли ты нашу со Светиславом мысленную речь?
  - Так вот отчего меня обдало такой отрадой, когда помышлял совсем не о весёлом… Да ведь ты, внучка, ничего не говорила. Сокол же послал мне ощущение радости, а не речь.
  - Как же? – удивился Светь. – Я повторял и повторял одно и то же, что Радислава велела, да всё представлял тебя на коне рядом с Яром. А ты, значит, Радя, ничего не говорила? Провела меня?
  Теперь все засмеялись с них.
  - Нет, буяр, иначе всё перепуталось бы. Дедуня не объясняет: просто твои ощущения были сильнее твоих слов. Потому он и уловил не мысль.
  - Что-то я, едучи неподалёку, ничего не чувствовал. Только то, что вы позабыли обо мне, - сказал с улыбкой Ладослав, а Светь приметил, что, в отличие от других, Рыжень не засмеялся, а глянул как-то непонятно на Радиславу.
  «Видно, не по нраву Лебедю, что я ездил с нею в дозор, - подумалось ему. – Что же, метку Лады он ей подарил. Пусть ожидает ответа. Не моё это дело… Хотя не моё ли?»
  - Светь? – вступил в разговор молчавший до этих пор, хотя и усмехавшийся в бороду Яромир. – А ты не почуял, о чём Гостомысл думал в тот миг, когда ты переносил ему свои мысли?
  На Светислава все поглядели с пытливостью, особенно внучка вещуна.
 
184
  - Если скажет верно, значит, дано его душе так вот разговаривать с другими: через многие вёрсты, - прибавил Гостомысл. – Свист свистом, крик криком, а мысль вернее.
  Сокол огляделся и кивнул, что не боится испытания.
  - Я ощутил вдруг тревогу… Твоя ли она была, вещун?.. Такую тревогу, как в своих снах, о которых я тебе сказывал.
  - О тёмной силе, что приближается к нам с Востока?
  - Во сне было непонятно, с какой стороны.
  - Верно, мой юный дружень. И в то время, и весь день я размышлял, не есть ли моё предчувствие тёмной силы и небывалое появление воинства Аши-Баши одним и тем же.
  - Да какая с Баши тёмная сила? – сказал Яромир. – Так, бродени-ходени Безлесья. Здесь есть племена, которые не пашут Землю. Идут круглый год за своей животиною, охотятся, живут мясом да молоком.
  Гостомысл не успел возразить, хотя, явно, собирался. От соседнего кострища послышались уговоры голосами девушек, а вслед за тем и отрадный всем напев Гремислава. А когда он пел, замолкали не только люди, но, казалось, даже переставали всхрапывать лошади. И вещун не стал говорить.
На Горе на высокой Алатырской
Собирались все боги пресветные.
Сам Сварог мощным волком прирыскивал.
Да Стрибог буйным ветром прилётывал
На широких орлиных крылах туда.
Приносился Перун, грозный бог стихий.
Жар-лучами солонными на Гору
Опускался сам жизнедаритель Хорс.
От лучей тех огонь возгоравшийся
Зарождал огнебога Семаргола.
А цветком дивным Лада являлася.
Из воды ключевой выходила Мкошь…
  Яромир тихо поднялся с травы и пошёл к дозору, опасаясь, видно, что зачарованное напевом становище теперь легко уязвимо. «Вот и в его душе вещун посеял тревогу, - подумалось Светю. – Да и мне не по нраву, что эти Бродичи искали среди Куниц отступников. Корыстник Аша-Баша, наверно, нападает тайно,  как асилки…»
      … И построили боги палаты там –
Диво дивное, чудо чудесное.
Стены белые, крыша высокая,
На семи на столбах опираются.
Всё в приглядном сверкающем каменье,
Всё живыми цветами украшено.
Обселять боги стали палаты те,
Обселять стали шумно и весело.
                                                        185

                              Да забыли, что нет средь них Велеса,
Не позвали лесов володетеля.
Вот явился медведем звериный бог,
Рыкнул грозно, узрев обиталище.
«Те палаты малы мне! – воскликнул он. –
Сяду сверху на крышу. Вот место мне.»
«Ты убавь своё тело большущее!
Поселяйся внутри вместе с братьями!»
Но веленью Сварога не внял Велес,
Грозно стал забираться на крышу он.
Затрещал потолок обиталища,
Облетели на Землю камения,
Задрожали столбы белокаменны.
Из палат выбегали Сварожичи
Да корили свого брата Велеса.
А отец их Сварог не корил его:
Отправлял поселиться в лесу с зверьём…
  Обычное после напева молчание повисло над лугом. Только потрескивали сучья в кострах, только гудели козявки в траве и воздухе, только тихим шорохом проходила по предгорью черноглазая красавица Ночь. А люди сидели недвижимы и размышляли о давнем. О давнем, о котором, кажется, только и остался след, что в старых повестях. Но нет, месяцы Сварога уносятся в прошлое, но незримо влияют на настоящее. И все минувшие события – войны и победы, раздоры и добрые согласия между племенами – всё из прошлого несёт в себе эта юная Дружина. Потому и молчали ратники и ратницы, помышляя о том, что хотя от роду им не более двух десятков лет, а вмещают они в себе куда большее: мудрость предков, ставшую обычаями, красоту предков, родившую такие чудные напевы, и веру предков в преодоление всех трудностей и счастливое будущее, веру, толкнувшую их на этот поход от пространств застуженного Севера к тёплому Югу…
  И вдруг пустоту беззвучия заполнил другой голос – не столь сильный, но звучный, нежный, ласкающий слух.
      … В Студе-Мрети лежала Земля сыра,
Но Дажьбог тьму лучами прорезывал.
Полилося от Солнца тепло к Земле.
Ото сна она пробуждалася,
Как девушка-невеста украсилась
Разноцветьем цветов, мягкотравием.
Напилася водой, жаром солнечным…
  То запела Радислава, и все вокруг изумились и её лёгкому, стройному голосу, и необычности напева, в котором куда больше, чем событий, было чувств Матери Сырой Земли, родившей от любви Дажьбога леса, и горы, и деревья, и зверьё, и последнее – любимое – дитя – человека.
                                                        186
Изумлённо внимали Раде и Светь, и Рыжень Вертислав, и другие. И даже Яромир, отошедший от костров саженей на две сотни, оглянулся и задумался о чём-то. Видно, и его душа не очерствела за годы схваток с асилками, видно, и он ощутил в себе вечную человеческую жажду любви и счастья. И уж куда более эта жажда захватила пылкого Вертислава. Подскочил он с места, едва стихла певунья, и закричал с вызовом:
  - Что, Гремь?! А наша-то напевница-Лебедица позвучнее тебя будет?!
  - А я и не тягаюсь с нею, Верть! – спокойно ответил Журавль. – Чем больше напевов, тем красивее жизнь!.. Добре, Радя! То я других радовал. А вот впервые и сам порадовался чьим-то благозвучием!
  - А можно я тебе подпою, Гремь? – ответила Радя. – А ты, Вертислав, утихомирься. Он – лучший певун на всём Севере… Только, Гремь, я мало повестей ведаю.
  - О Золотом времени знаешь?
  - О Золотом и о Серебряном?.. Начинай!
  И они запели вдвоём. И всякий из дружинников подумал о том, что лучше могло выйти разве что у рожаницы Лели, которая своим чудесным пением вещает о наступлении весны. Но внимать голосам божественным доступно лишь самым чутким душам. К тому же у богов свои заботы. А Лебедица и Журавль сказывали о том, что всякому здесь было понятно и близко. В Золотом времени жили люди на северных Блаженных островах, но пришла пора белой, твёрдой, холодной воды, блестящей на Солнце, но отталкивающей его тепло. На Островах, Родине аркаидов, настало Серебряное время. И боги, и люди ушли с Севера.
  Радя умолкла. Но придумщик Гремь продолжал, и в его новой повести люди уходили на Юг, заселяли жёлто-зелёное Безлесье, буро-зелёное предгорье, и приходило третье время – Медное. И все дружинники, сидевшие с опущенными головами, соглашались в душах с Лебедицей, что Журавль Гремислав – лучший, ибо мало спеть известное. Куда почётнее к известному прибавить что-то новое. На том жизнь стоит.
  … А когда погас последний свет на Западе, когда многие из дружинников уже уснули, а над Поясом Рода повисла Луна на убыли – словно чаша, наполненная мягким ночным Небом, тогда у костра Соколов осталось двое бодрствующих – Светислав и Радислава. Неслышимо спал рядом Гостомысл, часто ворочался Рыжень, беспокойный и в мире Нави, а юноша и девушка всё не смыкали глаз и говорили, говорили, возвращая из памяти всё передуманное, но несказанное друг другу за два месяца похода.
  -… Днём ты хотел летать, будто птица. А теперь, ночью? – спрашивала она.
  - И теперь, - улыбался он в ответ. – Добрался бы до ясочек, оглядел их вблизи. Наверно, они маленькие и тёплые, как эти головёшки в костре. Какая ярче?.. – Светь задрал голову и стал выбирать. – Вон та одинокая справа… Или которая ниже…

187

  - Нет, та, за твоей спиной ярче других.
  - Ярче. И будто мигает…
  - А глянь в самый верх, буяр. Словно человечек стоит на Небе… Ножки согнутые, ручки вытянул…
  - А рядом две яркие ясочки, будто слёзы падают. Что там такое приключилось?.. И чего он так вздымает руки?.. Радуется ли ночи, молит ли о помощи?..
  - А вот ещё, рядом, глянь-ка, словно змей изогнулся.
  -…Да, верно. Один изгиб…другой… Изогнулся и повис. Вот к нему бы и взлететь…
  - Оглядеть или сразиться? – улыбнулась Радя. – Этот сонный ратник тоже видит во сне великие дела, которые сам совершает. – Она кивнула на Вертислава, промычавшего что-то. – И не понимает того, что его неуёмность куда хуже разных чудищ.
  - Зря ты так. Рассказывали тебе, как Верть оседлал ящера? Другие-то осторожничали…
  - Не все. Яр тоже бросился в схватку, а тебя просто рядом не было. Так?
  - Так-то так…
  И долго они ещё говорили о всяком,  угадывали по ясочкам своё будущее и размышляли вслух, куда эти небесные огоньки скрываются на день: гасит ли их кто, или просто невидны в лучах хозяина дневного неба Хорса…























                                                        188
                  Повесть 11. Гора Змея

  Назавтра, когда Денница, потягиваясь, раскинула руки в стороны и от белых рукавов её рубашки посветлел небостык, дозорные из Воронов всполошились. Сначала вдруг разом умолкли сверчки в траве. Тут же подняли головы лошади, а те из них, которые дремали лёжа, встали на ноги. Когда же ветер-Свежун донёс с Востока слабый пока ещё гул, ратники затревожились сильнее и пробудили Яромира.
  Дружина располагалась становищем на низком пологом холме с редким осинником, и старший велел согнать животину под деревья, а самим занять места по кругу и при полном оружии. Светислав забрался было на высокую старую осину, но в безбрежье трав при слабых лучах Солнца ничего не увидел. Зато Гостомысл лёг