Житие ты наше уральское. Ч.1.

Коридорный гомон  смолк, как по приказу.
 -Перестарались ребята,- громким шепотом произнёс Зюзин.
 Аркаша, разом побелевший, рванулся в соседний кабинет, припал к смежной двери- и обомлел!
 В обзор попал тот же давешний Степаныч. Тот же- да не тот! Левая часть лица, рубашка и пиджак были залиты кровью, яркой, пугающей! И сам он, обмякший, растерзанный, сидел как -то боком, неестественно. Потому что пальцы руки были зажаты в огромные ржавые тиски. Рядом стоял  незнакомый жлобина в белоснежной рубашке с закатанными по локоть рукавами и разговаривал с кем- то, не видимым Аркадию.
 -Семён! Да ты не те кусачки взял! Четвёртый номер бери, у него толстые пальцы. Во! Ну, голуба, ты сейчас и сообщников всех вспомнишь,- ласково потрепал он Степаныча по безвольно мотающейся туда- сюда седой голове.
 -Что там?- прошептал на ухо Шлиману Зюзин. Аркаша сдавленно вскрикнул от испуга, потыкал пальцем на дверь: «Э... э... э...», ухватил её за ручку и стал трясти. Дверь оказалась запертой на ключ и стояла намертво.
 -Идём через другую!-
 Они, роняя по пути стулья, ринулись на выход. И когда, расталкивая онемевшую и остолбеневшую толпу, пробились к двери с табличкой «Следователь Зюзин П.К.», она сама перед ними открылась, и два оперативника медленно, как на похоронах, выволокли под руки окровавленного Степаныча и потащили по коридору. Тот мутными глазами  глядел на окружающих. На какой- то миг взгляд его прояснился и сфокусировался на Аркаше.
 -Это он,- внятно произнёс Степаныч. -Это- Шлиман.-
 Конвоиры остановились, обернулись к Аркаше. Тот, до сих пор немой от  увиденного в скважину, затравленно заозирался, конвульсивно дернулся назад и впечатался затылком в лицо высокого Зюзина.
 Зюзин, не ожидая такой подлости от старого друга, грохнул коньяк о мраморный пол. По коридору потянуло наркологическим диспансером.
 Москвичи, бросив Степаныча, с криком «Стоять! Стоять, …!» подскочили к Аркадию и, заломив тому руки за спину, поволокли в кабинет. Аркаша раскорячился, как ёрш перед чисткой и в дверной проём проходить не желал.
 Но на то и москвичи, что бы сложить любой трансформер. Шлимана подтащили к тискам, и тут у него прорезался голос.
 Следователи притормозили, корректно прослушали всё про матерей, но за бабушек уже обиделись и стали раскручивать тиски. Аркаша перешел на фальцент.
 -Ну, всё, всё, ребята, хватит. «Приехала бабушка, приехала»...  Диареи нам ещё не хватало. Пить- то что будем? Пусть за коньяком бежит, его рук дело.-
 Степаныч стоял сзади и стирал мокрым полотенцем «Балтимор шашлычный» с лица и шеи. Рядом, запрокинув голову вверх, другим концом полотенца  Зюзин  утирал кровь, капающую из носа.
 -Смотли, как тоцно попал! Плям по концику!- хвастал он сквозь слёзы.
 Аркаша, не веря происходящему, выпрямляться со стола не спешил, лишь руку отодвинул от тисков подальше да попытался скосить глаза назад.
 -Аркаша! Ну, сколько тебя ждать?! У ребят полпятого поезд!-
 Аркадий поднялся. Ноги предательски дрожали. Он снова сел.
 Вошел Малышенков. При параде, в форме.
 -Ни одного человечка в коридоре! Конец работе!-
 -Да- а, ребята,- москвич Семён задумчиво протирал тиски, залитые кетчупом. -Лихо у вас, в Челябе, шуткуют. Реквизит вот только подкачал. Ржавый.-
 -А где я тебе новый возьму?- возмутился Малышенков. -Лет пятьдесят не пользовали уже! Ну, обновили хоть?-
 Аркаша вздрогнул.
 -Нет, ребята, в командировку к вам я больше не поеду,- продолжал Семён. -Вы же в следующий раз к стенке кого- нибудь поставить надумаете...-
 -Ничего, ничего,- успокоил его Степаныч, аккуратно свинчивая с пиджака свою фалеристику. -Аркадий сейчас сбегает за коньячком- посидим, обмозгуем это предложение...-

                                             19 мая 2009года. 2 часа ночи.

 Ночью Валентина разбудила мужа.
 -Чего тебе?- просыпаться Степанычу не хотелось совершенно. Потому, что после проводов москвичей они долго сидели у Аркаши дома и собачились по поводу того, у кого была лучше задумка. Не без горячительного, конечно.
 -Воры! Слышишь меня? Воры лезут! На балконе!-
 Степаныч со стоном поднялся, прошаркал к балкону, запнувшись по пути о дрыхнущего Плюмбума.
 -Рикин ты сын! Чего лезешь под ноги?!- с чувством выругался он.
Вышел в прохладу майской ночи. Широко зевнул, почесался,потянулся до хруста. Огляделся влево, вправо... Ворогов не увидал- и отправился досыпать. День рождения уже наступил.

                                                  7 часов 40 минут.

 ...Утром, блаженно потягивая за столом крепкий пахучий чаёк, Степаныч неожиданно дернул рукой, облив кипятком подбородок и грудь. А случилось это, когда по радио бесстрастный голос ведущей провещал: «А сейчас для нашего лучшего друга Вдовина прозвучит его любимая песня «Таганка» в исполнении Аркаши Северного».
 -Началось,- с лёгкой досадой подумал обваренный Степаныч. –Пойду- ка я лучше в магазин схожу, пока нет никого...-
 -Валь! Где список? Чего купить- то?-
 Вышел во двор, сжимая кошелёк с пакетами. Обернулся, что бы помахать по заведенной давно привычке жене и внуку- и его рот непроизвольно, как совершенно обособленный от мозговой системы орган, настежь распахнулся. Под счастливыми рожицами родных на уровне седьмого этажа красовалась яркая растяжка шириной в три квартиры:

  « М Н Е ,   Д У Р А К У ,  5 0  Л Е Т !!! Приглашаются В С Е   желающие!
         Вход с 18- 00. Квартира 64.»

 -Аркаша, тать ночной! Ну, сукин ты сын! Где ж я столько денег возьму?! - с радостным  восторгом  промычал Степаныч.
 Подошел к домофону.
 -Валь! Сберкнижку мою... в тумбочке лежит... сбрось вниз... И паспорт!.. И... это, Валюш... гостей немного поболее будет... Ага, куплю... Ага... Ну и хорошо!.. Ну и ладненько!.. А я тебе ещё эскимо возьму! Если в руки всё влезет...-  

                                                     

Г Л А В А    11

«О Т Ц Ы    И    Д Е Т И »

                ( Монолог  Сережкиного тестя,  Александра Васильевича Бурого, 1949 года рождения, произнесенный поздним вечером 19 мая 2009 года после празднования дня рождения Степаныча, и обращенный другу, Полешову Игорю Корниловичу, прикорнувшему здесь же, в дворовой песочнице )


  ...А я тебе точно говорю: проблема «отцов и детей» не давала покоя, колбасила и стояла костью в горле  человечества ещё со времен Адама. Просто хват- Тургенев успел застолбить сей бренд: «отцы и дети» - да так и повелось величать данный, почти неразрешимый вопрос. А ведь могло быть и «тётя и племянник», и «бабки и внучки», и «папа Карло и Буратино»... Как угодно... Но суть от этого не меняется. Да что там- суть!.. Вообще ни бельмеса не меняется! Как было младое племя тупым, бездарным, безынициативным  и безнравственным, так и осталось! Мировые светила бьются над тем, как найти контакт и направить в нужную колею это бездарное семя, ан нет! Семя делает неприличные жесты, нагло ухмыляется и норовит воздвигнуть стену отчуждения меж собой и  сбрендившими, по их мнению, «отцами». И, поистине, надо быть бекмамбетовской лошадью, чтоб пробить сию стену. Тем более, эти супостаты строят её довольно прочно. Эх, выполоть бы эту поросль, да засадить новой, воспитанной и порядочной. Но- что есть, то есть. Надобно пропалывать и взращивать... А до того- попробовать выжечь каленым железом. Ежели дадут.
  А иногда, в самый напряженный момент , когда ты объясняешь этим сволочам, что они неправы, что  так жить нельзя, что «ну как же вам вбить это в голову?!», они наивно спрашивают с широко открытыми глазами: «Дядь Шурик, а вы Дед Морозу пробовали писать?» Ты отупело и недоуменно пытаешься вникнуть в суть вопроса, хлопая слезящимися, уже бесцветными в старческих прожилках глазами. Открытый полу беззубый рот шамкает тонкими  синеватыми губами, а провокаторов уже и след простыл — им стало скучно, и они ушли. Хорошо я сказал? Не противно, не стыдно — скучно. В надцать лет многое скучно. Их не заворожили твои сентенции в стиле «Болеро» Равеля, монотонно-  дурманные, не потянули за собой в дали дальние. Им оказался ближе дурацкий ритм Вивальди в подаче  их любимой китаянки, представляешь?


 А ведь сама грандиозность свершенного нами должна была сподвигнуть, так сказать, их на новые свершения, слушать нас с разинутыми ртами и замиранием сердец: « Тихо! Тихо! Сейчас ещё что- то скажут! Или сделают!»
 И делали! Да, делали! К бабушке не ходи! И говорили! И космос- наше! И БАМ- наше! И пенициллин- наше! И смена трёх формаций, и салат «Оливье» и даже предполагаемый поворот рек- тоже  всё наше!
А у них что? Интернет, это бисово отродье? Птичьи, свиные и прочие животные гриппы? Кока- кола, чипсы, Чичолины? Нет, хотя это... так... промежуточное время... Коллайдер они, видите ли, запустили! А получился  пшик! Ещё полгода ждать! Даже кометы у них какие- то нарошечные, непутёвые. Пугали- пугали этой кометой Галлея, чистое исподнее готовили, а всё мимо! Нет, чтоб шандарахнуть, как  н а ш,   Тунгусский! Ахнул- аж на всю Ивановскую!
 Нет! Нет размаха у нонешнего поколения! Мелковато оно, мелковато! А внимать нам им, видите ли, запад... извините, зазорно. Хотя, положа руку на сердце, должен признаться, что и у нас имелись недочёты. Взять хотя бы тех же «светил»... С а м   гений детской психологии Бенджамин Спок, всю жизнь посвятивший воспитанию этих непутёвых в планетарном масштабе, не смог наладить контакт со своими детьми и, ставши от этого деспотом, наплевал в ограниченном семейном кругу на созданную им же науку, воспитывая их, как Бог на душу положит. Или как ремень в ладошку ляжет...
 А Жюль Верн, любимейший писатель юношества?! Тиран, нудота, Аракчеев!
 А Луи дю Фюнес, комик столетия?! Мелочник, скряга, педант!
 Да, теплая компания собирается, нечего сказать! И это известные, почитаемые люди!!! Авангард, так сказать, ети ж его! Сенсеи! Гуры!
 … Господи, да что я заладил «Спок, Спок...»! Володька с Толей Мишановым, зятёк мне рассказывал, порой не могут общаться со своими отпрысками, а я - «Спок, Спок...» А ведь он в умении воспитывать детей и рядом с этими друзьями не стоял.
 Помню, когда Толин Кирюшка сбежал из дома в десятилетнем возрасте в поисках приключений, его, при поимке после восьмичасового розыска всеми родственниками и знакомыми, никто и пальцем не тронул, не говоря уж о вопросах с пристрастием! Так... пригладили слегка прическу... А Толя (вот пример для достойного подражания!), нащупав больную струнку в душе сына, всё время поминал его мать, стоящую рядом в зарёванном виде. После этого разговора больше не было ни  о д н о г о  случая, чтоб Кирилл уходил из дома более, чем на сутки- двое. Это ли не чуткое отношение к подрастающему поколению?!
 А непосредственность Володькиной Дашки? Проявление этой раскрепощенности в шестилетнем возрасте порой  вводило в краску и даже шокировало, вплоть до госпитализации, некоторых взрослых!
 Отдыхая на даче друзей в кругу родных и близких, она с упоением юной кокетки хвасталась дяде Толе, что  у ж е  (подумать только!)носит колготки, а не чулки! В шутку сказанное «Не верю!» возмутило её до слёз и, со словами «Честное слово!» и вытаращенными до предела глазами, она задрала платьице и показала, что это  д е й с т в и т е л ь н о   колготки!  А через пару часов, уже в темноте, когда мужики, напарившись в баньке, голышом бегали окупываться в бак, она кричала с веранды: «Дядя Толя! Пробегите ещё раз! Я не вижу отсюдова!» Анатолий, с чего то застеснявшийся, отсиживался в баке,