Живём как можем. Глава 3. Виктор

ждёт, предчувствует какую-то беду, но молчит и часто прикладывается к бутылке. А мать… похоже, у неё очередной психологический срыв, того и гляди, выкинет что-либо несусветное, - и подытожила: - Мать – мечется, отец – прячется. Семён – погряз в газете со своей статьёй – тоско-о-ти-и-ща! Одна отдушина – ты. Господи, скорее бы кончить ненавистную школу и мотануть куда-нибудь, где можно подышать свежим своим воздухом. – Подсела к нему на кровать, но не липла. – Чем ближе к выпуску, тем страшнее: а вдруг провалюсь с треском и – прямиком в плодовоовощной отстойник.
Он по праву старшего успокоил:
- Ты-то? Да никогда! Тебя любая консерватория без всяких экзаменов возьмёт, да ещё и без оплаты за учёбу. – Дружески приобнял за плечи – Не перегружайся попусту – прорвёмся! Где наша не пропадала! – Чуть-чуток прижал к себе. – Знаешь, а ты мне нравишься всё больше и больше.
Анна встрепенулась, отслоилась, недоверчиво повернула взлохмаченную голову.
- Правда? Не булькаешь? А то зареву! – пригрозила по-детски.
- Правда. Вот подожди, перестану стареть, подожду, пока ты подрастёшь…
- …и, встав на колено, любезно попросишь моей руки, - продолжила она, начиная игру.
- …а ты мне презрительно откажешь…
- …и не надейся! – отрезала жёстко и бескомпромиссно. И тут же, смутившись и понурившись, добавила: - Только знаешь, я дала зарок не выходить замуж, пока не спою в заглавной роли в одном из больших театров…
- …или не победишь на одном из оперных конкурсов, - благодушно смягчил он чересчур жёсткий девчачий зарок.
Она благодарно положила голову на его плечо, почти напрочь облохматив лицо пышной гривой, и тяжко вздохнула от наложенной самой на себя самой суровой ограничительной епитимьи.
- Ты подождёшь, ладно? – попросила, заискивая, но требовательно.
- Да что я! – глухо произнёс Виктор. – Я буду к тому времени всего лишь затрапезным чинушей, знаменитым только тем, что знал оперную знаменитость ещё когда она училась в школе и дико сомневалась в собственной звёздности. И – всё! – неподдельная горечь прозвучала в его голосе от предчувствия того, что так и будет: заштатный чинуша-индивидуалист без кола, без двора, без семьи, без любящей женщины, сплошное «без». Ну и ладно, Лёва прав. И сидел скованным, уже сожалея, что слишком поддался минорной жалости, не зная, как прикоснуться к сидящей рядом девушке с доверчивой и такой открытой ясной детской душой, чтобы не обмануть, но и не возбудить ранней женской надежды. – Что я? Обо мне и речи нет! Аннушка! – назвал ласково. – Спой что-нибудь.
Она выпрямилась, задумчиво посмотрела в окно, словно ища в темнеющем небе подсказку.
- А что бы ты хотел послушать?
- Знаешь, - сказал Виктор, - я уже пожилой дядька старой культуры, - накапал на себя дёгтя, будто винясь, - а потому больше склонен к классике и камерной музыке.
Она поднялась, подошла к окну, встала там, опершись одной рукой о раму и глядя на замерший сад, огромную золотую луну и редкие ещё высеребрившиеся звёзды. Он даже не уловил момента, когда в полуоткрытое окно и в посеревшую от полумрака комнату полились вдруг волшебные звуки старинного романса, такие необычные в исполнении современной девушки, и так хватающие за душу, что Виктора вместе с мелодией унесло глубоко в сад, высоко в небо и в бесконечность к звёздам. Он, не сдерживаясь, испытывал слезливый восторг от чудесного сопрано без изъяна и чудесного душевного исполнения.
«Снился мне сад в подвенечном уборе,
В этом саду мы с тобою вдвоём…»
Как хорошо! И верилось, что и певица тоже верит, что у неё когда-то так было, хотя быть не могло по молодости. Звуки чистейшего голоса без натуги лились плавно, обволакивая страждущую душу, заполняя всю убогую комнатушку и весь подлунный мир, вселяя надежду на звёздное счастье. «Талантище!» - восторгался Виктор с тихой улыбкой. – «Волей провидения он дан этой милой некрасивой девушке, но принадлежит всем, и все, но особенно она, избранная носительница божьего дара, должны лелеять и растить талант на радость людям. Если ей, конечно, повезёт, выпадет счастливый случай, хватит характера и будет толковый учитель. Да мало ли ещё подобных «если», чтобы стать настоящей звездой и не сломаться. Людишки, особенно в богемной среде, не терпят начинающих звёзд и боготворят их уже состоявшимися. Одного голоса мало, нужны целеустремлённость, работоспособность, характер и везение. Дай-то ей бог успешного пути к цели!» Хотел попросить её спеть что-нибудь ещё, но, как всегда с ним бывало, не вовремя помешали.
- Опять у вас кот воет? – влезла в романтику наступающего вечера приземлённая глухая тетеря.
Аня с Виктором переглянулись смеющимися глазами, улыбнулись и вдруг расхохотались неудержимо, взахлёб и до слёз. Так со слезами на глазах «котяра» неожиданно заторопилась домой.
- Пойду… надо ещё по хозяйству, на фитнес, да и уроки кое-какие… бывай! – подняла ладошку, они хлопнулись, прощаясь по-современному, и певунья убежала.
- Чтой-то больно весёлая? – затарахтела Авдотья. – Да и ты не похож на больного. Очухался, что ли? Ужинать будешь?
- Буду, - пообещал выздоравливающий, - всё, что дашь, буду.
Он и на самом деле интенсивно шёл на поправку. Температура спала до тридцати семи с небольшим, мозги не ломило, занемевшему от неподвижности телу хотелось максимума движений, и весь он, как всегда после болезни, уже жил в ожидании какого-то обновления. И следующий день вполне располагал к этому. Но… вечное это «но», так любимое зауряд-писаками, теряющими мысль в изложении выдуманных событий. Что ж, пора бы уже привыкнуть, что нет такой радости, чтобы не была разбавлена печалью. Бывают дни потерянные, а бывают и найденные. Вчерашний, как ни крути его, был и тем, и другим. Вчера Виктор потерял Машу, но нашёл настоящую Анну, будущую преемницу другой нашей знаменитой Анны – он верил в это. Нашёл не для себя, а для всех. Надо серьёзно потолковать с её отцом о её серьёзной учёбе. С матерью, скорее всего, толковища не выйдет – та вся в себе. Виктор вот попытался выйти из себя и бесполезно – судьба воспротивилась. Если всё сложится удачно, Аня будет настоящей талантливой индивидуалисткой. И чем больше будет расти её талант, тем выше она будет подниматься над толпой и одновременно отгораживаться духовным забралом от окружения, несмотря на то, что придётся всё время томиться в народе, утоляя его потребности, и будет всё более и более свободной и независимой, чего так хочется и не можется ему. Ответ прост: нет таланта ни в чём. Ему уготована, похоже, незавидная судьба обширного дилетанта и вечное мыканье в толпе. Нет, он не из числа тех, кто мыслит о себе много, но стоит дёшево. Он не белоручка и не себялюбивый отщепенец, он готов вместе со всеми строить дом, сажать сад, копать платоновский котлован, добывать северную нефть, но не любит, когда хватают голыми грязными руками за душу, стараясь вывернуть наизнанку и качать из неё дутый энтузиазм пресловутыми лозунгами о патриотизме, благе трудящихся и о всякой другой звонкой галиматье. Руками он может многое и не чурается ручного труда, оставаясь при этом индивидуалистом не по тупому вкалыванию, а по духу. Он способен быть в трудовом коллективе, но по мысли – всегда отдельно, и никогда не видит смысла в так называемом сплачивающем коллективном труде, не слепленном индивидуальной мыслью. Он во всём волонтёр не по призыву, а по доброй воле. И баста!
Третий день болезни обещал быть болезненно-душным и жарким. Небо светло-мутное, призрачно-жёлтое, прятало утреннее светило, растворившееся в густом верховом тумане, земля усиленно отпыхивалась липкими испарениями, все звуки были глухими и невнятными, и только всесезонные воробьи чирикали так громко и в разлад, что в ушах трещало. Такой день в недомогании и в жару – всё равно, что год. И податься некуда, да и не хочется. Даже заполошную Авдотью где-то скрутило, уморило, уложило. Пришёл Мурча, не спрашивая разрешения, вспрыгнул на кровать, растянулся во всю длину, выставив подмокшие конечности вверх, и затих, отвернув голову от света к стене. Даже есть не попросил, видно, где-то позавтракал цыплёнком. А Виктор, тратя время впустую, всё ходил и ходил по комнатке короткими шагами словно перипатетик, цепляясь хоть за какую-нибудь стоящую мыслю, но она, перегретая, тут же ускользала, за вторую – то же самое, за третью… пока пустые усилия сосредоточиться хоть на чём-нибудь не прервал спасительный звонок опекунши. Звонила из школы.
- Что делаешь?
- Сплю на ходу.
- Слушай, девки хотят видеть тебя вживую, не верят. Сразу после школы наплывом явятся к дому глазеть. Прошвырнёмся по улке, пусть обзавидуются, если ты в состоянии…
- Вполне…
- До моего прихода никуда не выходи, не сиди на сквозняке, не пей холодной воды, и вообще. Температура есть?
- Есть, а как же!
- Не усугубляй, будь паинькой. Адью, переменка кончилась. Жди, дорогой, целую, - сказала манерно, врастяжку, явно для оказавшихся рядом подслушивательниц.
А до вечера ещё о-ё-ёй! Завалился было спать, бесцеремонно отодвинув в ноги котяру, не соизволившего посопротивляться, но не спалось. Вот так всегда: когда можно – не спится, когда есть что – не естся, когда куча свободного времени – ничего делать не хочется. Так и промаялся до самого жаркого времени, отказавшись обедать, пока не нарисовалась названая подруга. Шумно вбежав, потная и раскрасневшаяся, но весёлая и бодрая, закричала уже с порога:
- Давай, шевелись, потом доболеешь – они уже идут, я их опередила чуток.
Только торопливо вышли за калитку, а навстречу разлохмаченный под ветром, визгливо гогочущий живой цветник. Увидели парочку и враз примолкли, замедлив движение, разглядывая и оценивая совместимость. И вдруг:
- Здравствуйте, - послышалось из клумбы. – Что-то вы не заходите к нам, Голова о вас спрашивал. Из толпы отделился оранжевый татарник, щеря тонкие губы без улыбки. – С вами так приятно работать, - победно наложила лапу на знакомство с примечательным нездешним парнем. – А мы, наслышавшись, как вы здесь скучно живёте, пришли звать на танцы, - метнула уничтожающий взгляд мышиных глазок на смутившуюся Анну. Надо было как-то выкарабкиваться из-под обстрела.
- С большим нашим удовольствием, - наврал, приветливо улыбнувшись, - но мне нельзя, - не сразу нашёлся, - у меня коронарный вирус, могу всех подвалить.
- А-а, - понимающе протянула чертополошина. – Жаль! – и к Анне: - Лечи, - и зацокала зубами, рассмеявшись, - да не очень увлекайся, а то заразишься… чем-нибудь, - и все засмеялись и прошли тесной гурьбой дальше, в сторону городского Дома культуры.
- Когда это ты успел приятно с ней поработать? – потребовала незамедлительного отчёта его ревнивая подруга, не ожидавшая, что так бесславно закончатся задуманные ею смотрины. Виктор утешающе улыбнулся.
- Сразу, как приехал, - не соврал заядлый врун.
- И как она тебе? – ей надо было знать главное.
- Страхолюзия, - успокоил, и она облегчённо рассмеялась.
- Кобра! – определила точно. – Терпеть не могу. Это она их подговорила. У-у, гадюка! Знаешь, иди-ка ты к себе, а я – к себе.
- Что так? – удивился он внезапному расставанию.
- У нас сегодня генеральный шмон, - объяснила причину, - некогда валандаться с тобой. Но ты не забывай, - пригрозила, - что поклялся быть моим на веки вечные.
Он,